Привет — «неудачники».
Задумался, и слишком поздно раскрыл купол, не успевая куда-то спланировать на распахнутое место, хотя здесь и не было открытых участков.
Пришлось падать прямо на сплошную лощину вместе с урочищем, и прикрыл глаза, спасая их от выкалывания, синхронно сгруппировывая корпус и ноги.
Удар о ветки, хруст сучьев, вот и приземлился, исцарапав руки и лицо.
Стропореза нет, но «каратель» справился с задачей, несколькими резами перегрызая ненужные теперь стропы, роняя грузным мешком тело на траву. Парашют на ветвях остался висеть, или то, что от него осталось.
Пару отрезков строп подлиннее прихватил с собой, веревка всегда может спонадобиться в дороге.
И пару отрезков материи из упавшего полотнища купола откромсал.
Тоже пригодится: на бинты, или бандану–повязку на голову сейчас сделаем.
Жарко здесь, влажно, и духота как в натопленной бане, дожди триста дней в году. Вот и открыли мы с тобой свою дверь в Лето, напарник по судьбе.
Лето это не там где нет зимы. А где тепло, целый год.
Я слезы жгучие вытер выступившие на глазах.
Потоком ветра наверно надуло, очков защитных нет с собой.
А может и с горя.
Ведь я жил бездумно по течению... в первую треть своей жизни.
Чтоб вы сдохли — выпивая за меня, ах нелегкая моя.
Вытёр слёзы и пошел, отходя от первого шока, потом переходя на бег, всё быстрей и быстрее, лишь стараясь ускользнуть с места крушения.
Я мчался не выбирая дороги, сбивая дыхание до хрипа, бежал и бежал, с котом закинутым за спину, лишь бы убраться отсюда подальше.
В одиночном, тренировочном марш–броске с полной выкладкой, километров на двадцать.
Мелькали кусты, лианы, деревца.
Упругие ветки прохлёстывали по лицу, и скользя по голове с банданой.
Тоннельное зрение называется, когда видишь перед собой и ничего не замечаешь больше вокруг. Не есть хорошо, ладно спишем на стресс и шок.
Что за хрень послышалась: мне о помощи кричали — нет, не помог.
Всё обман. Нет там никого, показалось.
Не дождетесь — бедолаги тамошние.
Берега, где?... нет берегов, без краёв и пределов болотно–зелёное море.
Где здесь они? Только гиблое место, эти джунгли.
Я бегу и кричу, завывая диким зверем — не слыша крика своего.
Гнусь однобокая, зачем ты кусаешь меня.
Донимали кровососы, мошкара да муравьи, отведать крови белого человека, да не доняли ни грамма ещё.
Вот я споткнулся об корни, чертыхаясь во все горло.
Упал… как чумной пёс не зная что делать, лишь бы не впасть в истерику.
Притормаживая мой бег в «никуда».
Лужа воды там.
Я посмотрелся в неё, полюбовался в перекошенном отражении — ну и морда у тебя Джоник, долго ещё так будешь мыкаться по свету.
Я задал вопрос себе, ан, не ведаю ответа.
Потом зачерпнул из лужи, ладонями в горсти заливая в глотку затхлую жижу, как любимый «туборг».
Не догадался её процедить через материю, да не до этого сейчас.
Вдруг упали три старухи, возле моей клекотухи лужицы.
Кто здесь?— спрашиваешь, когда стоишь над бездной.
И одна самая громадная старуха, засмеялась прямо в ухо.
Я спросил:
— Ты кто такая?
Тварь тяжелая и древняя, злая бестия Марёна, наверно моя смерть явилась. А она не засыпает в сон, у неё одышка даже.
И я воскликнул:
— Только вызволи отсюда!
— Я тебя выручу, хоть я и криворукая!— и Мара растворилась.
Короткий морок прошёл.
Снова быстрый осмотр себя, диагностика организма: вроде руки–ноги целы, нужно двигаться дальше.
Сирия ведь называется «саратов», на сленге «неудачников».
Вот, пройдоха, все умерли, а я нет.
Ничего не исправится. Уже. Прошлого не вернуть.
Вор я, ворую жизни у других.
Ручной «каратель» срубал слишком надоедливые ветки.
Меня спрашивают:
— Зачем ты носишь нож?
Так, вышел в джунгли погулять, и подороже продать свою жизнь.
Нельзя без него в жизни.
Кот вдруг замолчал совсем, не мяукая. И я тоже.
Такие проблемы бытовые, тяготы и лишения жизни нашей.
Здесь я тебя не буду ругать и шлепать.
Сам живи, и я тоже буду, наверное.
Настоящим, жить придется.
Ох, да и занесло, так занесло.
Очень «нравится» такое.
Три судьбы мои кривые, да нелёгкие.
И мы с котом пошли потихоньку дальше.
Напевая себе под нос песенки: Марг свою мурчал радостно, что живой остался, а я бурчал свою: «и не нельзя мне ниже, и нельзя мне выше, и нельзя мне солнца глоток, и нельзя луны…»
Свобода мать её! Наконец.
Диким десантником, прорвавшись из клетки вольера режимного государства. Только что мне с ней делать, пока непонятно.
Свобода с нами случается внезапно.
Она, как любовь, сваливается в самый неподходящий момент.
Поток бурлящий. Плыви сука!— другого выхода нет.
Или вот, к примеру, тоска тоскущая.
И всё не так, как надо. Думаешь, свободу бы мне.
Желаю её, взбалмошную бабу, изнемогая от хотения.
И когда она уже вот, под руками млеет, понимаешь — нафиг.
Не в свободе счастье. А в ожидании. Такие дела.
Ну а я кем тогда являюсь на сегодняшний день?
Угонщик–террорист и беглец, как скажут по новостям.
Или просто малодушный непатриотичный спаситель своей шкуры, следуя непознанному предназначению.
Да пускай так — плевать! Время всё спишет, за сроком давности.
Тогда почему есть закон о неприкосновенности отдельных категорий человек, и статья в конституции о том, что бывших вождей нельзя подвергнуть наказанию.
Почему у меня нет неприкосновенности?
Если разбираться, по большому счёту.
Они такие же люде как я.
Просто у них есть золотой унитаз, а у меня его нет.
В этом разница что ли.
Власти сами себе готовят бунт.
Сделать уже ничего нельзя, потому что на это работают всё.
Идет установление нового мирового порядка.
Потом начнется война, только это будет война в городах.
Все будут биться за власть, только планировалось заранее.
Все и всех давно просчитали.