это минька ( миниатюра)под названием "а у вас не будет сигаретки"
— У вас не будет сигаретки?
Это вопрос меня застал неожиданно, в тот же момент врасплох, заставляя очнутся, прийти в себя от размышлений.
Хотя, какие тут могут быть размышления, когда стоишь на светофоре, возле пешеходного перехода через улицу, через которую льется многочисленный поток разного автотранспорта в утренний час пик.
Вопрос повторился, именно для меня:
— Может сигарета найдется? Курить очень охота.
Он исходил от женской фигурки, немного стоявшей впереди меня, ожидая вместе со мной, когда погаснет красный свет светофора.
Ее с легкостью можно было принять за девчонку малолетку, одетую в черное обтягивающее трико, да в бесформенную толстовку с накинутым капюшоном на голову, которая выбежала утром из каких-то ближайших студенческих общаг, возможно перехватить сигаретку, выгнал парень, или надо идти на пары, или домой к предкам, или же всё это накладывается вместе, в одну бедовую головушку по молодости.
Но голосок, который я бы хотел подсознательно услышать, на деле, прозвучал голосом, слишком прокуренным и грубым, для юной особы.
А когда фигурка обернулась с вопросом, в мелькнувшем проеме капюшона, показался образ той: одутловатое женское лицо, лет за сорок, конечно с морщинами. Небрежно подкрашенные плоские рыбьи губы, глазницы в протухшем макияже.
Не найдя ничего лучшего, я пожал плечами, заодно проговорил, что нету.
Загорелся зеленый свет светофора, она резко устремилась вперед, переходя улицу перед остановленным потоком.
Мне пришлось пойти за ней.
Закапал дождик, заморосил, неприятный, холодный и злой, словно клейкая слюна от божьего промысла.
Едва перейдя улицу, она пристала к парнишке: то ли студенту, то ли айтишнику, который торопился на работу, а из ушей торчали наушники.
Из-за этого он не услышал ее вопроса, — «а у вас не найдется сигаретки».
Она повторила и нервно дернула его за рукав куртки.
Ему пришлось остановиться, вытащить один наушник из уха, чтобы поинтересоваться, к чему такие приставания.
Она снова повторила, он что-то ответил, засунул наушник, прошагал уже мимо меня, повторяя вслух, — «ну что за херня!»
Видимо он, как и я, тоже был погружен в размышления.
Хотя они могут быть разными.
Пять минут назад стал свидетелем драки.
Она произошла прямо дороге, опять же через которою переходил.
Два долбодятла водилы, не поделили четырехполосную улицу на повороте.
Он другому показал «фак», или подрезал, не знаю точно, что до этого произошло.
Но они остановились на красный свет светофора, возле которого в тот момент проходил я.
Мужчина вылез из тачки, открыл дверцу другой машины, вытащил за шкирку обидчика. Похоже он был таксист, которых еще по объявлениям набирают, на одном известном сайте.
Сначала они говорили, потом тот от слов перешел к действиям.
Раз, раз, раз, — кулаками по голове, по лицу.
Рукой в печень, коленом в живот.
Потом припечатал тело к дверце машины, так что посыпалось осколками боковое стекло, отломилось зеркало.
Затем они переместились на тротуар, бросив открытые машины прямо на светофоре.
Я не буду тут приводить маты, крики, проклятия.
Представьте картинку: светофор, перекресток, две машины перегородившие путь, а позади куча машин стоявших после них.
Но никто.
Никто из них не вылез, не просигналил, ничего.
Все молча стояли и ждали, чем окончится избиение бедняги таксиста.
Я тоже стоял и ждал, хотя никто не держал на месте.
У меня был выбор: непосредственно вмешаться в драку, или вызвать ментов.
Как и у сидевших людей в тачках, тоже.
Я же, как бы со стороны, оценивал ситуацию, — наверно, как и те люди, сидевшие в тачках, — угрозы жизни, вроде бы нет.
Ну пару фингалов получит, ну зуб упадет, или почка отбита, но это не совсем не критично. Так зачем вмешиваться?!
Поэтому поступил, да ничего я не поступил, как и те люди, сидевшие в тачках.
Я не сделал ни-че-го.
Как и они.
Отомщенный водила уехал, резко дав по газам.
За ним потянулись другие тачки, ведь проезд освободился для них.
Избитый таксист утер кровавые сопли, стекло, тоже куда-то уехал.
Дорога опустела, наверно тоже без меня, ведь я торопился к перекрестку, где будет ожидать вопрос, — «а у вас не будет сигаретки».
Девочка-женщина, меж тем, подошла к молодому мужчине, который только вылез из маршрутки. Видимо он был на позитиве, так, как он ответил ей что-то с широкой улыбкой.
Потом он прошел мимо неё, мимо меня.
Она спрашивала еще, еще и еще: да почти у всех прохожих, кто проходил мимо нас по тротуару.
Ну разве что не окликала молодых мамаш, с колясками, спешащими в детскую клинику, или в детсад.
Угрюмый дождь не переставал сочиться гноем судьбы.
Женщина в бесформенной толстовке, она зябко сжималась от холода, обнимая саму себя руками, пытаясь спрятаться, свернуться калачиком как в детстве, или же, уже теперь залезть в свою крохотную уютную конуру от пронизывающей непогоды.
И с каждым вопросом « а вас не будет сигаретки», обращенному к каждому, а с полученным нулевым результатом, она все больше уменьшалась, принижалась в размерах, сжимаясь в толстовке, будто побитая собачонка.
Наверно для нее это тоже являлось совершать унизительное действо, — попросить одну сигарету.
Я, шел, следую за ней. Так получается.
Иногда притормаживая шаг, иногда убыстряя, чтобы не потерять ее из вида.
Мне было интересно и непонятно: что с ней не так, вообще в жизни.
Ведь она еще молодая, может ей всего тридцатьник стукнул, отмыть, причесать, нормальную одежду взять.
Вот почему в обыденное утро, когда все спешат на работу, она тут с идиотским вопросом.
Может у нее нет работы?
Выгнал муж из дома?
Кто его, черт возьми, знает.
Нет, хотя не так: стало интересно, произошедшая драка пока вышла из головы, — так блядь, кто-то из прохожих, ответит на вопрос утвердительно, хоть кивком головы, или нет.
Она спрашивала еще и еще, она подходила ко многим.
Задавала потребным вопрос к другим людям, показавшимися ей, и мне, такими жизнерадостными и веселыми.
Возможно у неё имелись какие-то копейки, чтобы купить сигареты, но магазины стояли еще закрытыми
На каждый отрицательный ответ, она всё больше сжимала плечики руками, словно защищаясь от удара плетью, походившая всё больше на собачку выгнанную злым хозяином из дома, защищавшая свою свободу.
Кстати вот и он.
Или нет.
Высокий молодой красавец мужчина, хорошо одетый, выгуливающий своего упитанного барбоса среди промежутка с кустарниками и деревьями, между тротуаром и асфальтом.
Красавец курил, понукая пса.
Она подошла к нему, что-то спросила.
Он ответил, как-то ехидно посмеиваясь.
Она почему-то удалилась, точнее почти убежала от него.
Хотя было понятно без слов, но не выдержал, подошел к красавцу, он так же смачно курил сигарету, выпуская дым.
— Здоров.
— Здорово.
— Че за порода?
— Мальтийский бульдог.
— Ясно. Слушай: а что сигарету не дал, ну той девушке?
Я рукой показал на убегающую фигурку.
— Тебе что, жалко?
— А тебе какая хрен разница. Пусть сначала отсосет, сначала у меня, а потом у Джеки. Да Джеки?
Пес радостно заворчал, откидывая задними лапами землю и желтые листья.
— Тогда дам, даже не одну, может целую пачку, пусть курит, мне жалко что ли…
Красавец нагло засмеялся своей шутке, одновременно затягиваясь и выпуская мне дым в лицо.
— Ты тоже кури братиш, ведь бесплатно. Дыши, дыши глубже.
И снова у меня был выбор.
Как же всегда это надо делать.
Видимо со временем и возрастом это уже надоедает.
Я повернулся, зашагал прочь, потом уже бросил:
— Да пошел ты нахуй!
— Э, стопе, подошел сюда быстро.
Не оборачиваясь, показал ему «фак».
— Джекки — взять гандона!
Донеслось позади меня, с глухим тявканьем.
Накрапывал дождик, взбрызгивая кадилом серое утро.
Мне было всё равно.
Хотелось прийти домой, после ночной смены, завалится спать, и больше ни когда не просыпаться, забывая всё это дерьмо на свете.
Я устал уже делать свой выбор, пусть это кто-то сделает за меня.
Ну хотя один раз. Один маленький раз.
Конечно, я ее потерял из виду.
Поэтому мой очередной опыт над людишками, можно сказать, был завершен.
Теперь надо отойти в укромное место, вроде как поссать в подъезде, или кустиках.
Я уже вознамерился это сделать, зашел в подъезд дома, расстегнул молнии на одежде, чтобы не слишком мешались, достал…
Но тут появилась бабушка, или бабуля, я не разбираюсь, в их сортах особо.
Может пожилая женщина, но это была точно старуха.
Она вышла из квартиры, по лестничному проему спускала коляску, до верха чем-то набитом и чем-то нагруженной.
Колеса лязгали, бабушка кряхтела, лифта в доме не было.
А я стоял на пролете, приготовившись, отвернувшийся к стенке, украшенной граффити, грязными разводами от потекшей штукатурки с потолка.
И было уже поздно прятаться, когда я уже всё достал.
Старуха, наверно оказалась не настолько слепа, как я понадеялся, вжавшись в стенку.
— Иш ты окаянный, удумал срать, я тебе покажу как ссать в чужих подъездах.
— Да я не писаю, вы только не кричите, а то инфаркт хряпнет.
— Я — ангел.
— Понимаете?
— Ангел?
Переспросила бабушка
— Ну да. Я обычный простой ангел. Только проштрафился немного.
Сослали на Землю, для сбора информации.
Миссия окончена, теперь мне надо расправить крылья, чтобы никто не видел.
— А потом улететь.
Я показал знаком наверх.
— Хосподи прости мня грешную…
Закрестилась бабуля
— Нешто за мной пришел?
— Да нет, совсем не за вами. Лучше ответь на один вопрос: зачем ты тягаешь коляску каждый день?
Немного упомяну, что это бабулю я видел каждый раз утром, невзирая на непогоду и жару, когда она плелась к рынку.
Перед собой она толкала полную коляску с какими-то коробками, двигалась она со скарбом не по тротуару, а именно по проезжей части.
Ей было лет восемьдесят, если не сто.
— Так пенсии не наскребу милок. У меня «гробовые» исчезли, сыновья гадюки пропили, ни дна им, ни покрышки.
Она погрозила клюкой.
— Вот, приходиться по новой себе на гроб, деньгу добывать.
— Херов.. херувим тебе в помощь, бабушка тогда.
— Слушай, слушай сынок ты мой ангелочек, может мне бог поможет?
— Вряд ли. Наш босс тут ни чем не может помочь. Кроме..
— Неужто над богом есть кто еще?
— Люди, бабуль, люди.
— Эх нехристи, есть нехристи,.. — пробормотала старуха.
Потом мне пришлось быстро вернуть свой облик без крыльев, помочь ей вытащить коляску.
А затем вернуться домой, с докладом, что и как, там.
Верховный простил меня, отправил в покои.
Где я потом спал и спал, нежась в эдемских садах.
Приходя в себя от сознания и тела какого-то странного существа, который остался там, на богом забытой планете, в каком-то подъезде, валяющегося возле стены, украшенной граффити, с потекшими разводами, от дешевой меловой побелки.
****
Пы сы.
Памятка.
Будьте особенно вежливы и аккуратны, при общении с незнакомцами, которые заходят к вам подъезд, якобы поссать.
При виде вас, которые пытаются снять штаны или куртку.
Не пугайтесь сами и не пугайте их, — это обычные ангелы.
Им же надо привыкнуть к обстановке, мимикрироваться под бытовые условия, а где, как не в подъезде дома расправить крылья, чтобы об этом никто не узнал…
С ангельским приветом.
Ведь мы же когда нибудь свидимся.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Концепт обложки «ред фростер».
Наверно, как всегда, найдется тот, кто станет задаваться вопросом.
— А на фига это здесь выкладывать?
Честно говоря тоже не знаю.
Поэтому и пришел сюда за ответами.
Ведь все такие просветленные, имеется ввиду ники, с зеленой окраской.
Вопросы простые;
1 Почему люди изменились? За 30-40 лет.
Это наверно знаю – цифровизация и все остальное.
2 почему именно в России, твориться такой хаос?
Хотя тоже знаю
Но зачем.? Как и почему перепрограммировал сотню миллионов сознаний.
То есть я к чему: было нормальное общество, еще лет 40-30 лет назад.
Потом прошло время, всё поменялось напрочь.
В миньке, той самой, как говориться в шутке, есть только частичка шутки.
Драка на дороге, девочка-женщина с вопросиком, старуха с коляской, бредущая к рынку каждый день утром, — это вот реальность.
Наша реальность. Нынешняя и существующая, и каждый день.
От нее никуда ни деться, ибо ты вынужден жить в ней.
Третий вопрос, наверно самый главный: за кем будущее; за человечеством, или нейросетями. Дополнительного варианта не будет.
И видимо тоже заранее знаю ответ.
Наверно, как всегда, найдется тот, кто станет задаваться вопросом.
— А на фига это здесь выкладывать?
Честно говоря тоже не знаю.
Поэтому и пришел сюда за ответами.
Ведь все такие просветленные, имеется ввиду ники, с зеленой окраской.
Вопросы простые;
1 Почему люди изменились? За 30-40 лет.
Это наверно знаю – цифровизация и все остальное.
2 почему именно в России, твориться такой хаос?
Хотя тоже знаю
Но зачем.? Как и почему перепрограммировал сотню миллионов сознаний.
То есть я к чему: было нормальное общество, еще лет 40-30 лет назад.
Потом прошло время, всё поменялось напрочь.
В миньке, той самой, как говориться в шутке, есть только частичка шутки.
Драка на дороге, девочка-женщина с вопросиком, старуха с коляской, бредущая к рынку каждый день утром, — это вот реальность.
Наша реальность. Нынешняя и существующая, и каждый день.
От нее никуда ни деться, ибо ты вынужден жить в ней.
Третий вопрос, наверно самый главный: за кем будущее; за человечеством, или нейросетями. Дополнительного варианта не будет.
И видимо тоже заранее знаю ответ.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Нет, картина настоящая, то есть, написанная от руки маслом, одним творческим человеком.
Диалог был такой. (немного приоткрываю секреты писательской кухни
Когда автору хочется чего-то такого, то мир, создает сам за него.
Короче, это тоже вроде нейросети, про которою пишу)
— Мне нужна обложка.
— Какая?
— Не знаю, что-то вроде в стиле киберпанка, стимпанка, ну такое.
— Так возьми скрипты, забей в нейросеть, она тебе всё сделает.
— Ага, просто прикол: нейросеть, будет генерировать саму себя.
— А хули, автопортрет.
— Попроще нельзя?
— Ну ладно. Будет тебе попроще.
Мне переслали файл, с этой картинкой.
— Как, норм?
— Да, беру. В ней что-то есть, такое…..
Конечно, видел эти картинки, нарисованные и сделанные нейросетью.
Это круто, красиво, прорисовка до деталей, размер, пропорции, перспектива.
Но в них нет почему-то самого главного.
Диалог был такой. (немного приоткрываю секреты писательской кухни
Когда автору хочется чего-то такого, то мир, создает сам за него.
Короче, это тоже вроде нейросети, про которою пишу)
— Мне нужна обложка.
— Какая?
— Не знаю, что-то вроде в стиле киберпанка, стимпанка, ну такое.
— Так возьми скрипты, забей в нейросеть, она тебе всё сделает.
— Ага, просто прикол: нейросеть, будет генерировать саму себя.
— А хули, автопортрет.
— Попроще нельзя?
— Ну ладно. Будет тебе попроще.
Мне переслали файл, с этой картинкой.
— Как, норм?
— Да, беру. В ней что-то есть, такое…..
Конечно, видел эти картинки, нарисованные и сделанные нейросетью.
Это круто, красиво, прорисовка до деталей, размер, пропорции, перспектива.
Но в них нет почему-то самого главного.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Девяностые…
Текст навеян от просмотра фильма Велединского «1993».
Тогда в 90-ых, живые деньги можно было заработать несколькими способами:
Заняться бизнесом, то есть спекуляцией, проституцией, это для девочек, криминалом, различные банды постоянно рекрутировали молодых спортивных парней готовых на всё.
Или же копаться в дерьме.
У меня был выбор, — поэтому некоторое время проработал слесарем-сантехником в одном из ЖЭУ, обслуживающей дома и малосемейки. Да, там платили живые деньги, за то, что лазаешь по подвалам, спускаешься в канализационные колодца, в общем, за то дерьмо, которое имеется на свете.
Кстати, элитное место на то время.
У нас работал сварщиком чемпион мира по боксу, слесарем работал кандидат наук, потом чемпион запил, на его место взяли другого, он стал бизнесменом, открыл свою крупную торговую сеть.
Саня Кецкало, потомственный хохол, сантехник от бога, алиментщик, и запойный алкоголик.
Когда я пришел в коллектив, то он относился ко мне не очень дружелюбно.
Потом произошла авария зимой, пробило основную задвижку на отоплении.
Я, Кецкало, наша начальница, оказались в подвале того дома.
Кецкало был уже готовым, или с похмелья, но у него с собой была бутылка паленой водки.
Сняли неисправную задвижку.
Потом он предложил выпить, я не отказался.
Через некоторое время нам доставили новую задвижку.
Кецкало был слишком пьян, поэтому мне пришлось работать самому, по его подсказкам.
Задвижка была поставлена и запущена в строй, так мы подружились.
Саня, он бросал пить, иногда надолго.
В тот раз он почему-то решил попробовать наркотик, внутривенно.
Передоз, не откачали, ему было чуть за сорок лет.
Юрий Колесников, усатый дед, с которым я постоянно в обеденный перерыв спорил насчет политики: он голосовал за Зюганова, а я топил за Ельцина.
Доходило до ссор и до драк. Правда, конечно, небольших.
У него жена работала табельщицей в нашей конторе.
поэтому он сюда тоже устроился.
Ездил на белой «пятерке», с работы и домой.
Как-то раз поехал один, его сбил «камаз», насмерть.
Андрей Авзаков, это у него взорвался унитаз на маленькие осколки, потом возник пожар, из-за этого сгорело почти вся комната, вместе с туалетом.
Он грешил на нас, может что-то случилось с перепадом давления, воды, или электричества.
Но потом выяснилось, что во время сидения на унитазе, он читал газету, курил сигарету.
Газету скомкал, бросил в мусорное ведро, а туда же полетел окурок, видимо непогашенный.
Ему все равно бесплатно заменили унитаз, не новый правда, на какой-то беушный.
Сделали электропроводку, тоже бесплатно.
Судьба нас снова столкнет через несколько лет.
Он погибнет весной, по пьяни поскользнувшись с обледеневших ступеньках, в той самой малосемейке, расшибая голову. Останется двое детей и жена, хотя она вскоре выйдет замуж, получит новую бюджетную квартиру, как учитель.
А когда наступил сезон отопления, в начале октября, то прорвался радиатор.
Я пошел на заявку, взял с собой школьный портфель.
Кстати, удобная вещь, в него можно класть не только учебники с тетрадками, а разные нужные штуки: ключи, железняки, вентиля, прокладки, резину, льняную подмотку и прочее.
Пришел, снял потекший радиатор, конечно отключив перед этим стояк, но заглушек не оказалось при мне, да вообще они были дефицитом.
Пришел в контору, сделал заказ, на сварку, и ремонт радиатора.
А какой-то долбоеб слесарь, не помню уже кто именно, залез в подвал, взял и запустил по новой стояк.
Что-что,,, затопило всё кипятком к чертовой матери.
Пока туда-сюда, все нижние этажи залило водой, под этой малосемейкой, находящейся на девятом этаже.
Долбоеб был недалёким парнем, приехавший из деревни.
Один раз мы вдвоем пошли на заявку, засорилась канализация.
С собой взяли короткий трос.
Парень залез рукой в унитаз и достал крупный кусок мыла, оказывается, он просто туда упал. Потом он меня еще долго подначивал насчет брезгливости, во время всеобщей пьянки.
Замечая мою слабость.
— Че, сунешь в руку в унитаз?
— На хера?
— Ну так просто, сможешь?
— Да смогу. Если надо будет.
— Не, пошли в туалет, сделай это. Сунь руку в унитаз.
— А на хера? Так просто не катит, миллион ставишь на спор, тогда да!
Миллион рублей, это сейчас как тысяча рублей, примерно.
Конечно, деревенский обалдуй не поставил на кон миллион, хотя все равно изредка подначивал, за брезгливость.
Один раз, приехали журналисты с фотографом, сделали репортаж про нас.
Его напечатали в городской газете, вместе с черно-белой фотографией.
Где в центре, находился я, держа в руках разводной ключ.
**
Блять, это можно вспоминать бесконечно, то время.
Оно было очень странным и необычным: забастовки, когда шахтеры выходили на трассы и стучали касками.
Ельцин, клянущийся положить руку на рельсы, раздающий суверенитета, сколько сможете заглотать.
Камера, на улице, когда можно было зайти и сказать о чем ты думаешь.
Которую показали в начале фильма.
Бесконечные выборы, голосования, референдумы, — они происходили почти каждый месяц.
Наверно из-за этого я как бы чувствую свою причастность к тем историческим и трагическим событиям, которые тесно происходили при моей жизни.
Голосование, под лозунгом «да-да-нет-да».
Перелом поколений, смена эпохальных систем, развитого социализма на дичайший капитализм.
Все это было как в жутком сне.
Рок, поп, панк, бит, хип-хоп, реп, всё менялось словно в калейдоскопе ушедших дней.
Радиостанции УКВ, вдруг все стали ФМ.
Кабельное ТВ появилось.
Хотя нет: сначала было эфирное.
Приходилось покупать специальную приставку, вносить абонентскую плату.
За просмотр иностранных, и эротических каналов, конечно наших ОРТ тоже.
Находились народные умельцы, которые перепаивали одну микросхему, потом даже появились антенны с модулем, они уже ловили бесплатно.
Или можно было завести провод от телевизора, подключится с помощью иголки и паяльника в домовом распред щите.
Это была студия СКАТ, она обанкротилась, тихо закрылась.
Потому уже появились квартирные студии СТС, НТВ, ТНТ.
Которые уже вовсю рубили бабло на рекламе, просмотрах, заказах музыки так далее.
Влияла ли политика на общество и на людей?
Конечно да.
Люди сами плотно занимались политикой в той или иной мере.
Кто-то выходил на митинги, махать флагами, кто-то избирался и собирал подписи, кто-то во время пьянок, на обеденных перекурах обсуждал горячие новости из парламента.
Народная масса бурлила, как в закипающем котле каша без крышки.
И вот тут Велединский как режиссер малость схитрил.
Из книги, как прототипа, он убрал, или вырезал все жесткие сцены.
Уж понятно, цензура не даст проката.
Нет сцены мятежа на Болотной, нет сцены расстрела танками Белого Дома, нет, как герой мастерит самодельное оружие, чтобы выйти на баррикады, нет изнасилования дочки на пляже, как и нет смерти героя.
Вроде всё в кино кончается хеппи-эндом.
Но я ненавижу фальшивые концовки.
Так не бывает в жизни.
Хотя на фоне «клипмейкеров», это выглядит, ну не шедевром, пусть смотрибельной вещью.
— Я очень боялся жить.
Говорит Янсон в одной сцене, пророческие слова, сжимая в руке револьвер.
А ведь правда, мы все тогда боялись жить……
До, и после.
Впрочем, как и сейчас тоже.
Зло, борется со злом, а добро уже давно истребили, говорит другой главный герой.
Ну хватит о политике.
Что тут у нас, эзотерика, «путешествие в элевсин» пелевина.
Разрекламированное чудо мыслей и всяких цитат.
Читается трудно, но не только из-за вставок с иностранщиной, отсылок, разной белибербы.
Сюжет, довольно предсказуем, типо хорошие пока победили.
А потом, потом хрен его знает.
Штампы, штампы, повторения самого же себя в других текстах.
Порфирий с героем наелся лепешек с веществом, как всегда.
Ничего нового, никаких острых моментов, никакой актуалки, никаких инсайдов в тексте не обнаружено.
Унылая писанина, никак не стоящая тысячу рублей, даже сотки.
Увы, и жаль.
Текст навеян от просмотра фильма Велединского «1993».
Тогда в 90-ых, живые деньги можно было заработать несколькими способами:
Заняться бизнесом, то есть спекуляцией, проституцией, это для девочек, криминалом, различные банды постоянно рекрутировали молодых спортивных парней готовых на всё.
Или же копаться в дерьме.
У меня был выбор, — поэтому некоторое время проработал слесарем-сантехником в одном из ЖЭУ, обслуживающей дома и малосемейки. Да, там платили живые деньги, за то, что лазаешь по подвалам, спускаешься в канализационные колодца, в общем, за то дерьмо, которое имеется на свете.
Кстати, элитное место на то время.
У нас работал сварщиком чемпион мира по боксу, слесарем работал кандидат наук, потом чемпион запил, на его место взяли другого, он стал бизнесменом, открыл свою крупную торговую сеть.
Саня Кецкало, потомственный хохол, сантехник от бога, алиментщик, и запойный алкоголик.
Когда я пришел в коллектив, то он относился ко мне не очень дружелюбно.
Потом произошла авария зимой, пробило основную задвижку на отоплении.
Я, Кецкало, наша начальница, оказались в подвале того дома.
Кецкало был уже готовым, или с похмелья, но у него с собой была бутылка паленой водки.
Сняли неисправную задвижку.
Потом он предложил выпить, я не отказался.
Через некоторое время нам доставили новую задвижку.
Кецкало был слишком пьян, поэтому мне пришлось работать самому, по его подсказкам.
Задвижка была поставлена и запущена в строй, так мы подружились.
Саня, он бросал пить, иногда надолго.
В тот раз он почему-то решил попробовать наркотик, внутривенно.
Передоз, не откачали, ему было чуть за сорок лет.
Юрий Колесников, усатый дед, с которым я постоянно в обеденный перерыв спорил насчет политики: он голосовал за Зюганова, а я топил за Ельцина.
Доходило до ссор и до драк. Правда, конечно, небольших.
У него жена работала табельщицей в нашей конторе.
поэтому он сюда тоже устроился.
Ездил на белой «пятерке», с работы и домой.
Как-то раз поехал один, его сбил «камаз», насмерть.
Андрей Авзаков, это у него взорвался унитаз на маленькие осколки, потом возник пожар, из-за этого сгорело почти вся комната, вместе с туалетом.
Он грешил на нас, может что-то случилось с перепадом давления, воды, или электричества.
Но потом выяснилось, что во время сидения на унитазе, он читал газету, курил сигарету.
Газету скомкал, бросил в мусорное ведро, а туда же полетел окурок, видимо непогашенный.
Ему все равно бесплатно заменили унитаз, не новый правда, на какой-то беушный.
Сделали электропроводку, тоже бесплатно.
Судьба нас снова столкнет через несколько лет.
Он погибнет весной, по пьяни поскользнувшись с обледеневших ступеньках, в той самой малосемейке, расшибая голову. Останется двое детей и жена, хотя она вскоре выйдет замуж, получит новую бюджетную квартиру, как учитель.
А когда наступил сезон отопления, в начале октября, то прорвался радиатор.
Я пошел на заявку, взял с собой школьный портфель.
Кстати, удобная вещь, в него можно класть не только учебники с тетрадками, а разные нужные штуки: ключи, железняки, вентиля, прокладки, резину, льняную подмотку и прочее.
Пришел, снял потекший радиатор, конечно отключив перед этим стояк, но заглушек не оказалось при мне, да вообще они были дефицитом.
Пришел в контору, сделал заказ, на сварку, и ремонт радиатора.
А какой-то долбоеб слесарь, не помню уже кто именно, залез в подвал, взял и запустил по новой стояк.
Что-что,,, затопило всё кипятком к чертовой матери.
Пока туда-сюда, все нижние этажи залило водой, под этой малосемейкой, находящейся на девятом этаже.
Долбоеб был недалёким парнем, приехавший из деревни.
Один раз мы вдвоем пошли на заявку, засорилась канализация.
С собой взяли короткий трос.
Парень залез рукой в унитаз и достал крупный кусок мыла, оказывается, он просто туда упал. Потом он меня еще долго подначивал насчет брезгливости, во время всеобщей пьянки.
Замечая мою слабость.
— Че, сунешь в руку в унитаз?
— На хера?
— Ну так просто, сможешь?
— Да смогу. Если надо будет.
— Не, пошли в туалет, сделай это. Сунь руку в унитаз.
— А на хера? Так просто не катит, миллион ставишь на спор, тогда да!
Миллион рублей, это сейчас как тысяча рублей, примерно.
Конечно, деревенский обалдуй не поставил на кон миллион, хотя все равно изредка подначивал, за брезгливость.
Один раз, приехали журналисты с фотографом, сделали репортаж про нас.
Его напечатали в городской газете, вместе с черно-белой фотографией.
Где в центре, находился я, держа в руках разводной ключ.
**
Блять, это можно вспоминать бесконечно, то время.
Оно было очень странным и необычным: забастовки, когда шахтеры выходили на трассы и стучали касками.
Ельцин, клянущийся положить руку на рельсы, раздающий суверенитета, сколько сможете заглотать.
Камера, на улице, когда можно было зайти и сказать о чем ты думаешь.
Которую показали в начале фильма.
Бесконечные выборы, голосования, референдумы, — они происходили почти каждый месяц.
Наверно из-за этого я как бы чувствую свою причастность к тем историческим и трагическим событиям, которые тесно происходили при моей жизни.
Голосование, под лозунгом «да-да-нет-да».
Перелом поколений, смена эпохальных систем, развитого социализма на дичайший капитализм.
Все это было как в жутком сне.
Рок, поп, панк, бит, хип-хоп, реп, всё менялось словно в калейдоскопе ушедших дней.
Радиостанции УКВ, вдруг все стали ФМ.
Кабельное ТВ появилось.
Хотя нет: сначала было эфирное.
Приходилось покупать специальную приставку, вносить абонентскую плату.
За просмотр иностранных, и эротических каналов, конечно наших ОРТ тоже.
Находились народные умельцы, которые перепаивали одну микросхему, потом даже появились антенны с модулем, они уже ловили бесплатно.
Или можно было завести провод от телевизора, подключится с помощью иголки и паяльника в домовом распред щите.
Это была студия СКАТ, она обанкротилась, тихо закрылась.
Потому уже появились квартирные студии СТС, НТВ, ТНТ.
Которые уже вовсю рубили бабло на рекламе, просмотрах, заказах музыки так далее.
Влияла ли политика на общество и на людей?
Конечно да.
Люди сами плотно занимались политикой в той или иной мере.
Кто-то выходил на митинги, махать флагами, кто-то избирался и собирал подписи, кто-то во время пьянок, на обеденных перекурах обсуждал горячие новости из парламента.
Народная масса бурлила, как в закипающем котле каша без крышки.
И вот тут Велединский как режиссер малость схитрил.
Из книги, как прототипа, он убрал, или вырезал все жесткие сцены.
Уж понятно, цензура не даст проката.
Нет сцены мятежа на Болотной, нет сцены расстрела танками Белого Дома, нет, как герой мастерит самодельное оружие, чтобы выйти на баррикады, нет изнасилования дочки на пляже, как и нет смерти героя.
Вроде всё в кино кончается хеппи-эндом.
Но я ненавижу фальшивые концовки.
Так не бывает в жизни.
Хотя на фоне «клипмейкеров», это выглядит, ну не шедевром, пусть смотрибельной вещью.
— Я очень боялся жить.
Говорит Янсон в одной сцене, пророческие слова, сжимая в руке револьвер.
А ведь правда, мы все тогда боялись жить……
До, и после.
Впрочем, как и сейчас тоже.
Зло, борется со злом, а добро уже давно истребили, говорит другой главный герой.
Ну хватит о политике.
Что тут у нас, эзотерика, «путешествие в элевсин» пелевина.
Разрекламированное чудо мыслей и всяких цитат.
Читается трудно, но не только из-за вставок с иностранщиной, отсылок, разной белибербы.
Сюжет, довольно предсказуем, типо хорошие пока победили.
А потом, потом хрен его знает.
Штампы, штампы, повторения самого же себя в других текстах.
Порфирий с героем наелся лепешек с веществом, как всегда.
Ничего нового, никаких острых моментов, никакой актуалки, никаких инсайдов в тексте не обнаружено.
Унылая писанина, никак не стоящая тысячу рублей, даже сотки.
Увы, и жаль.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
ред фростер.
— Вначале поживи как настоящая легенда, а потом мы все посмотрим на тебя.
Проговорил тогда совет, умудренный жизненным опытом Блейк, давший много времени на раздумья, чем заняться в дальнейшем, когда покажется мне, опьяненному первыми успехами, когда многие вершины пройдены, а великих целей больше не найдется.
Возможно я еще не превратился в городскую легенду, но всё же живу сейчас, следуя тому совету.
Ведь есть такое желание остаться мифом, какой-то загадочной фигурой, которою будут восхищаться и вспоминать еще очень долгое время.
Как стать легендой в нашем Тауэр-Сити при жизни или посмертно?
Кто его знает, правильных рецептов тут нет.
Например вудуисты, верят в то, если однажды помочь диким искинам, они потом возвысят их над нейросетями.
Наверно мы все выживаем так или иначе в этом непростом мире, который еще слишком реальный: деньги, принципы, правила, дружба, предательство, жизнь, смерть, — но всё идет к чертовой Микоши, когда на кону стоит нечто большое, а именно легендарность культовой личности.
Больше ничего не осталось к чему надо бы казалось стремиться: слава, известность, власть, это уже не имеет никакого значения, осталось навсегда в прошлом.
Теперь у любого человека есть возможность побывать в подобной роли двумя способами:
Временами посещать нейросеть, или уйти в полный вирт, после посмертия перебравшись в горшок.
Поэтому нет ничего, кроме как стать бессмертной легендой.
Теперь смысл жизни, большинства людей, кто стремиться к этой цели, подчинен такому идеальному старанию.
Мы все когда-нибудь умрем без следа сгорая в печи крематория, или переселимся в Хранилища, поэтому только сейчас у нас есть небольшая возможность задержаться на этом свете, для того чтобы кое-что сделать.
Что ж, вот примерно такая предыстория.
Как познакомился с Блейком?
От меня ушла телка, проблемы на работе, с которой меня уволили, проблемы в себе, поэтому решил покончить с собой.
В один из дней, точнее вечеров, после увольнения с работы, взобрался на крышу высотки.
Уж чтобы наверняка.
Снизу слышалась громкая музыка.
Полуголый парень курил натуральную травяную сигару, высунувшись с балкона.
— Эй, ты что, полетать вздумал?
Это он мне крикнул. Как-то заметил, обратил внимание.
— Ну да, полететь.
— А крылья отрастил перед этим?
— Мне и без крыльев нормально будет.
— Слушай гайс, я не знаю, что у тебя там твориться в мозгах, но отвечаю перед Темным Заслоном, если ты не спрыгнешь, я тебя сам столкну вниз.
— Дайте мне только пять секунд, мистер.
Прокричал.
— Ладно, даю. Хотя у тебя будет еще в запасе десять секунд, правда уже в полете.
Я приготовился, шагнул к пропасти, сложил на груди руки
Подо мной раскинулся город, выглядевшим холодным и странно отстраненным, будто нахожусь в какой-то игре.
— Я могу тебе дать ещё один шанс, последний.
— Зачем?
— Чтобы ты сам нагнул этот гребаный мир.
— Для чего?
— Не знаю, люди всегда думают, что смогут нагнуть всех.
Они появляются на свет голыми, потом уже обрастают шкурой, связями, имплантами. Но в большинстве случаев, это никчемная затея. Понимаешь?
Они остаются просто людьми, никчемными, или вконец опустошенными.
Соглашайся. Или нет, так нет. Тогда проваливай к чертовой матери.
— Мать не тронь.
— А то что — по ебалу дашь?
— Могу дать.
— Ну что, спускайся с крыши. Я жду. Пятая комната направо.
Я слез с крыши и уже тогда…
Да не было ничего: слез с крыши, потом нашел дверь, под номером пять, мне открыли, я вошел.
Предложили присесть на диван, я присел.
Предложили выпить, я выпил пару стаканов, чего-то спиртного.
Сладкое и похожее на забродившее варенье.
Предложили поговорить, я не отказался.
Вообщем Блейк и его компания сразу вернула меня к жизни.
Не к плодотворной, а так. Хотя бы так.
Мне было интересно с ними находиться, участвовать в каких-то замысловатых наигранных спорах.
Они мне стали друзьями, почти настоящими.
Тим, Рокси, Глейнд, Ричард. Его все звали Ричи, а он обижался.
— Я же король в девяностом колене!
Но его никто не слушал, да и не воспринимал всерьез.
Ричи, Ричи, кодер от бога. Я их помню по именам. Но и не только.
Сделанные поступки тоже оставляют след в памяти.
Я помню как сейчас, мой первый выезд на дело.
Со мной поехала вся тима, чтобы поддержать на первом заказе.
— Ну-ну, не ной.
Рокси, проворковала на ухо мне, прижавшись на секунду обжигающим бедром, когда мы вышли из антиграва. Блейк всех нас привез в нём.
— Всё будет тип-топ. Сделаешь дело, всё будет окей. Тебе еще понравиться.
Что именно понравиться, так и не успел понять.
Это был дистрикт арабского гетто.
Коридоры, проходы, трущобы, люди в разноцветных халатах и с повязками на головах, спешащие по делам, или убегающие, едва завидев нас.
Потом снова коридоры, запахи гавна и мочи, кругом пустые банки, мусор, гниющие мусорные мешки.
— Блять! Как они здесь живут?!
Задал вопрос Тим.
Хотя он заранее уже надел респиратор…
Коротенькая трель пришедшего месса, прозвеневшая в ушном импланте, заставила отвлечься. Движением пальца открыл.
«Нам надо встретиться», гласило оно.
Идентификатор абонента был зашифрован за десятком звездочек.
Потом сработали оповещательные маячки, расставленные по уличным видеокамерам, предвещавшие скорое приближение гонцов от босса.
Я набрал голосом идент Блейка, поинтересоваться, чем вызван повышенный интерес к моей скромной персоне, заодно прояснить обстановку.
Пока шел вызов проделал снова манипуляции в кибердеки: импланты зарядились на 89%. Пойдет, тогда отключаемся.
Протянул руку назад и отточенным движением мягко выдернул из затылка отщелкиваемый разъем гибкого проводника с интерфейсом и электропитанием.
Встал с кресла, подошел к проему, раньше оно называлось окном.
Через него можно смотреть на улицу, обозревать окружающий мир, состоящий из хрома, пластика, железом, набитым разным электронным мусором.
Что же было за окном в данный момент?
Ничего интересного;
Хмурый день, не предвещавший ничего хорошего в конце.
Редкие прохожие сновали на скейтах, самокатах, скутерах.
Рычали на перекрестке электромобили, в воздухе вроде больших вентиляторов, шумно гудели антигравы.
— Вначале поживи как настоящая легенда, а потом мы все посмотрим на тебя.
Проговорил тогда совет, умудренный жизненным опытом Блейк, давший много времени на раздумья, чем заняться в дальнейшем, когда покажется мне, опьяненному первыми успехами, когда многие вершины пройдены, а великих целей больше не найдется.
Возможно я еще не превратился в городскую легенду, но всё же живу сейчас, следуя тому совету.
Ведь есть такое желание остаться мифом, какой-то загадочной фигурой, которою будут восхищаться и вспоминать еще очень долгое время.
Как стать легендой в нашем Тауэр-Сити при жизни или посмертно?
Кто его знает, правильных рецептов тут нет.
Например вудуисты, верят в то, если однажды помочь диким искинам, они потом возвысят их над нейросетями.
Наверно мы все выживаем так или иначе в этом непростом мире, который еще слишком реальный: деньги, принципы, правила, дружба, предательство, жизнь, смерть, — но всё идет к чертовой Микоши, когда на кону стоит нечто большое, а именно легендарность культовой личности.
Больше ничего не осталось к чему надо бы казалось стремиться: слава, известность, власть, это уже не имеет никакого значения, осталось навсегда в прошлом.
Теперь у любого человека есть возможность побывать в подобной роли двумя способами:
Временами посещать нейросеть, или уйти в полный вирт, после посмертия перебравшись в горшок.
Поэтому нет ничего, кроме как стать бессмертной легендой.
Теперь смысл жизни, большинства людей, кто стремиться к этой цели, подчинен такому идеальному старанию.
Мы все когда-нибудь умрем без следа сгорая в печи крематория, или переселимся в Хранилища, поэтому только сейчас у нас есть небольшая возможность задержаться на этом свете, для того чтобы кое-что сделать.
Что ж, вот примерно такая предыстория.
Как познакомился с Блейком?
От меня ушла телка, проблемы на работе, с которой меня уволили, проблемы в себе, поэтому решил покончить с собой.
В один из дней, точнее вечеров, после увольнения с работы, взобрался на крышу высотки.
Уж чтобы наверняка.
Снизу слышалась громкая музыка.
Полуголый парень курил натуральную травяную сигару, высунувшись с балкона.
— Эй, ты что, полетать вздумал?
Это он мне крикнул. Как-то заметил, обратил внимание.
— Ну да, полететь.
— А крылья отрастил перед этим?
— Мне и без крыльев нормально будет.
— Слушай гайс, я не знаю, что у тебя там твориться в мозгах, но отвечаю перед Темным Заслоном, если ты не спрыгнешь, я тебя сам столкну вниз.
— Дайте мне только пять секунд, мистер.
Прокричал.
— Ладно, даю. Хотя у тебя будет еще в запасе десять секунд, правда уже в полете.
Я приготовился, шагнул к пропасти, сложил на груди руки
Подо мной раскинулся город, выглядевшим холодным и странно отстраненным, будто нахожусь в какой-то игре.
— Я могу тебе дать ещё один шанс, последний.
— Зачем?
— Чтобы ты сам нагнул этот гребаный мир.
— Для чего?
— Не знаю, люди всегда думают, что смогут нагнуть всех.
Они появляются на свет голыми, потом уже обрастают шкурой, связями, имплантами. Но в большинстве случаев, это никчемная затея. Понимаешь?
Они остаются просто людьми, никчемными, или вконец опустошенными.
Соглашайся. Или нет, так нет. Тогда проваливай к чертовой матери.
— Мать не тронь.
— А то что — по ебалу дашь?
— Могу дать.
— Ну что, спускайся с крыши. Я жду. Пятая комната направо.
Я слез с крыши и уже тогда…
Да не было ничего: слез с крыши, потом нашел дверь, под номером пять, мне открыли, я вошел.
Предложили присесть на диван, я присел.
Предложили выпить, я выпил пару стаканов, чего-то спиртного.
Сладкое и похожее на забродившее варенье.
Предложили поговорить, я не отказался.
Вообщем Блейк и его компания сразу вернула меня к жизни.
Не к плодотворной, а так. Хотя бы так.
Мне было интересно с ними находиться, участвовать в каких-то замысловатых наигранных спорах.
Они мне стали друзьями, почти настоящими.
Тим, Рокси, Глейнд, Ричард. Его все звали Ричи, а он обижался.
— Я же король в девяностом колене!
Но его никто не слушал, да и не воспринимал всерьез.
Ричи, Ричи, кодер от бога. Я их помню по именам. Но и не только.
Сделанные поступки тоже оставляют след в памяти.
Я помню как сейчас, мой первый выезд на дело.
Со мной поехала вся тима, чтобы поддержать на первом заказе.
— Ну-ну, не ной.
Рокси, проворковала на ухо мне, прижавшись на секунду обжигающим бедром, когда мы вышли из антиграва. Блейк всех нас привез в нём.
— Всё будет тип-топ. Сделаешь дело, всё будет окей. Тебе еще понравиться.
Что именно понравиться, так и не успел понять.
Это был дистрикт арабского гетто.
Коридоры, проходы, трущобы, люди в разноцветных халатах и с повязками на головах, спешащие по делам, или убегающие, едва завидев нас.
Потом снова коридоры, запахи гавна и мочи, кругом пустые банки, мусор, гниющие мусорные мешки.
— Блять! Как они здесь живут?!
Задал вопрос Тим.
Хотя он заранее уже надел респиратор…
Коротенькая трель пришедшего месса, прозвеневшая в ушном импланте, заставила отвлечься. Движением пальца открыл.
«Нам надо встретиться», гласило оно.
Идентификатор абонента был зашифрован за десятком звездочек.
Потом сработали оповещательные маячки, расставленные по уличным видеокамерам, предвещавшие скорое приближение гонцов от босса.
Я набрал голосом идент Блейка, поинтересоваться, чем вызван повышенный интерес к моей скромной персоне, заодно прояснить обстановку.
Пока шел вызов проделал снова манипуляции в кибердеки: импланты зарядились на 89%. Пойдет, тогда отключаемся.
Протянул руку назад и отточенным движением мягко выдернул из затылка отщелкиваемый разъем гибкого проводника с интерфейсом и электропитанием.
Встал с кресла, подошел к проему, раньше оно называлось окном.
Через него можно смотреть на улицу, обозревать окружающий мир, состоящий из хрома, пластика, железом, набитым разным электронным мусором.
Что же было за окном в данный момент?
Ничего интересного;
Хмурый день, не предвещавший ничего хорошего в конце.
Редкие прохожие сновали на скейтах, самокатах, скутерах.
Рычали на перекрестке электромобили, в воздухе вроде больших вентиляторов, шумно гудели антигравы.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
не детский дом.
*
Однажды Тони появился в детдоме, сильно пьяный и без охраны.
Наступил поздний вечер. Тогда задержался после ужина, в столярном помещении, готовился к тренировке.
Двери были закрыты на замок, но его пропустили.
Потом он нашёл меня. Хотя там все знали, где можно найти.
Он вошёл в столярку, дверь нараспашку, стараясь не качаться, хотя от него так и разило перегаром, одежда растрепана, в бурых пятнах.
Тони криво ухмыльнулся, показал мне левую руку.
В области ладони, у него намотано тряпкой, там кровоточило.
Оно выглядело ужасным месивом.
Без всяких вопросов, самому пришлось быстренько идти в медкабинет, за медсестрой Риммой, которая дежурила в ту ночь.
После всего того, как ему оказали медицинскую помощь, точно не знаю какую именно, ведь ушел проводить тренировку, может зашивали, может обработали и сделали перевязку, Тони рассказал, как было дело. По его словам, он устроил с друзьями пикник, помимо этого, там были стрельбы по мишеням из боевого оружия.
Потом Тони, уже дома, решил по пьяни разобрать и почистить свой револьвер.
Как обычно бывает, подвела техника безопасности.
При разборке произошёл выстрел.
Пуля прошла навылет, проделала дыру в ладони, Тони взял водителя, прыгнул в тачку, примчался сюда.
Мы поговорили о жизни, затем он уехал.
А потом Тони, после того как зажила рука, стал приезжать каждый раз, когда захотел поесть и пообщаться.
И представьте абсурдность ситуации.
Теневой король города, приезжает в несчастный приют.
Обедает в детдомовской столовой и дружит, с каким-то недоумком вроде меня.
Обычно процедура выглядела так.
Тони звонил с сотового телефона в детдом, секретарше Эльвире, говорил ей:
«Слушай милая, сегодня приеду. Пусть местный «Аль Капоне» ждет к двум часам, и «там» подготовьте».
Там, — это столовая, вымытый стол, накрытый белой скатертью.
Чистые вилки и ложки, стаканы, салфетки, приправы, хлебница, ещё графин с водой, или пустой, Тони иногда привозил собой ящик минеральный воды «Боржоми», в стеклянных бутылках. А еда вся из детдома была.
Наверно Тони привык к ней за десяток лет той жизни, ему хотелось снова отведать забытый вкус детдомовской пищи.
Не всегда же питаться в ресторанах.
А вот Аль Капоне, — это я, Тони так прозвал, когда узнавал о моих художествах, вытворяемых в детдоме.
После звонка Тони, Эльвира принималась искать меня, или наказывала через ребят, чтобы они передали послание. Затем бегала в столовую к шеф-повару, сказать, чтобы всё подготовили, к приходу патрона.
А мне приходилось терпеть и не кушать, до условленного часа, когда я и Тони сядем за стол, накрытый белоснежной тканью.
Ведь другие столы, вообще никогда не накрывались скатертью, даже для начальства, а для нас делалось исключение из правил.
После тех осенних праздников Тони сразу приехал в детдом.
Сам заходить не стал, а послал за мной своего «шкафа».
Меня нашли, «шкаф» пробурчал, — иди за мной, тебя шеф ожидает.
Тони стоял возле машины, о чем-то разговаривал по мини рации.
Мы подошли ближе. Он закончил переговоры, убрал рацию, сразу приступил:
— Я слышал, тут разборки устроил?
— Есть такое.
— Весь город гудит, а я ни сном, ни духом, сейчас только узнал.
— От кого?
— От того, от того... давай рассказывай, не тяни. Мало времени.
Я стал рассказывать по порядку, Тони хмурился.
Когда закончил, Тони произнёс:
— Если это так, то ты спасён. Те людишки, нажаловались большим дядям, а те дяди, нажаловались мне. Понятно?
— Понял.
— Понял он, слышь Тайсон, дай этому «Аль Капоне» мою визитку.
Тот «шкаф» достал из пиджака кусок картона, протянул мне.
Повертел в руке, разглядывая его с недоумением:
— Это что? А что за цифры?
Тони засмеялся:
— Ну ты деревня, это визитка, а цифры — номера телефонов нынче такие.
Вот для таких, — Тони достал рацию, показал.
— Сотовый телефон, называется. Когда заработаешь много денежек, возьми себе. Не пожалеешь.
Я усмехнулся. Он что, шутил? Иногда было непонятно по выражению лица, по словам: шутит, или говорит всерьез.
— Если что, звони в любое время, через «восьмерку» как в межгород, понял, «Аль Капоне»?
— Разберусь, не маленький.
— А ты молоток, одобряю. Давно надо было устроит здесь чистку.
Короче: с теми, вопрос закрою, кому ты руку сломал тоже.
— Вадик заводи, поехали, — кинул он водителю.
Тони пожал мне руку, сел в тачку, они все уехали.
Потом он узнал, что открыл карате, вечером он специально заехал, посмотреть на тренировку. Ему понравилось, он похвалил, обещал помочь со снаряжением: перчатки, капы, шлемы, лапы, новый боксёрский мешок.
Даже достать несколько штук настоящих кимоно, из Японии.
Обещание сдержал потом, доставил и подарил.
Экипировку мы потом использовали в особо зрелищных поединках.
Бойцы в кимоно, в зубах капы, на ладонях перчатки, — полный восторг!
Потом узнал, про мою разборку с ларьками. Откуда, кто его знает.
У Тони существовала сотня ушей и глаз в городе.
Он приехал, пожурил меня, сказал, что нельзя устраивать такие вещи по беспределу, чтобы впредь не был в действиях полным отморозком.
А лучше, звонил бы ему, хотя бы набирал через пейджер, — Тони подарил свой.
Проницательный Тони знал всё, мне казалось, даже наперед, что произойдёт дальше. Ещё раз повторюсь: почти всегда невозможно понять, оценить сразу в данный момент настоящий смысл его изречения, высказывания, мысли.
В том числе и шуток. В каждой шутке, есть только доля шутки.
Однажды Тони, разоткровенничаясь, сказал странную вещь:
«Понимаешь, мне сейчас 47, скоро стукнет полтинник. Заработал кучу болезней, но я своё прожил, дай бог каждому. А ты молодой, но глупый, потому что молодой. И вот представь себе ситуацию: что было бы, если бы мою голову пересадили бы в тебя, в твое тело? Вот существовала бы на свете такая операция… да что с тобой говорить, всё равно не поймешь правильно, тебе не дано. Пока не дано…»
Уже потом понял, через много лет, истинный смысл его слов.
А в тот день, я такой наивный, — да что тут непонятного: твой ум, мое тело, да мы горы свернем с такими возможностями.
Тони лишь грустно усмехнулся, — нет, не то.
Не стану объяснять здесь, зачем? Кто поймет, тот поймет.
Тогда почему-то обиделся на него, ушёл к себе сразу, мы не общались с неделю.
Тони всегда говорил со мной по-умному, хотя толком нигде не учился.
Заявлял, это лишь самообразование и жизнь.
Каждая встреча с ним превращалась в маленькую лекцию.
У писателя М. Горького есть книжка «мои университеты», а это были, — университеты от Тони. Он учил логически мыслить, рассуждать с помощью психологии, делать правильные выводы, вдалбливал разные житейские премудрости в молодую голову.
Приучил к основам самообразования, самоорганизации.
А вы думаете, чего тут стою перед вами весь такой умный? Заслуга Тони.
Для детдомовских ребят, я являлся учителем, а для меня учителем, — сам Тони.
Тони не звал к себе напрямую, — приходи, и ты станешь бандитом.
Он был гораздо хитрее, приучал к себе, к своим делам.
Обеспечивал подработками.
Куда-то съездить на шикарном авто, установить несколько розеток в новом коттедже. Подключить джакузи с подсветкой на вилле, сделать теплые полы, электроподогрев в сауне, подсоединить светодиодную ленту на натяжных потолках, в шикарном пентхаузе.
За выполненную работу, получал живые деньги, потом меня привозили обратно.
Выходили копейки, но всё же, без которых невозможно прожить человеку в мире ушедшего социализма. На них покупал новые трусы, носки, футболки.
Ведь на копейках не особо разгуляешься в ресторанах и в ночных клубах.
На одной из таких подработок, пересекся с человеком, имеющим под началом маленькую фирму. Он занимался пожарной сигнализацией и безопасностью: монтаж, установка, обслуживание, — все дела.
А в детдоме, отродясь не было таких вещей.
Из пожарного оборудование в детдоме имелось несколько просроченных огнетушителей, оставшихся ещё со врёмён брежневского застоя, пара пожарных стендов, наверно все видели такие.
Красный щит, на нём висят топор, багор, лопата, ведро в форме пирамиды.
Всё выкрашено в красный цвет.
Ещё внизу находится вроде ящика с песком, для тушения тлеющих очагов возгорания.
Сказал тому человеку, — что у нас полный швах, беда и проблема с ней, может, он и его фирма, возьмутся за работу в большом объеме.
Он ответил, почему нет, — надо встретиться с начальством, посчитать рабочую смету по деньгам, потом конкретно договариваться.
На следующее утро заходил, к Игорю Валентиновичу.
У меня появился свой интерес, ведь тот человек, обещал взять к себе на монтаж сигнализации, к тому же мне капал процент от сделки, как посреднику.
Директор внимательно выслушал мое предложение, затем сказал, пусть тот человек подходит и считает объемы. Я передал, они встретились.
Считали-считали, пытались договориться, но ничего не вышло, не сошлись в сумме. Тому человеку, было очень не выгодно браться за меньшую сумму, а у директора таких денег не оказалось в его распоряжении.
Почему Игорь Валентинович не попросил тогда денег у Тони на новую пожарную сигнализацию, установку гидрантов, специальных шкафов с пожарными рукавами, с современными огнетушителями,— кто его знает.
Существовало даже помимо денег Тони, куча возможностей проплатить работу фирмы: через аванс на предоплату, через бартер, взаимозачет, через налоги, прочие и прочие финансовые схемы, — но это осталось для меня вечной загадкой…
*
Однажды Тони появился в детдоме, сильно пьяный и без охраны.
Наступил поздний вечер. Тогда задержался после ужина, в столярном помещении, готовился к тренировке.
Двери были закрыты на замок, но его пропустили.
Потом он нашёл меня. Хотя там все знали, где можно найти.
Он вошёл в столярку, дверь нараспашку, стараясь не качаться, хотя от него так и разило перегаром, одежда растрепана, в бурых пятнах.
Тони криво ухмыльнулся, показал мне левую руку.
В области ладони, у него намотано тряпкой, там кровоточило.
Оно выглядело ужасным месивом.
Без всяких вопросов, самому пришлось быстренько идти в медкабинет, за медсестрой Риммой, которая дежурила в ту ночь.
После всего того, как ему оказали медицинскую помощь, точно не знаю какую именно, ведь ушел проводить тренировку, может зашивали, может обработали и сделали перевязку, Тони рассказал, как было дело. По его словам, он устроил с друзьями пикник, помимо этого, там были стрельбы по мишеням из боевого оружия.
Потом Тони, уже дома, решил по пьяни разобрать и почистить свой револьвер.
Как обычно бывает, подвела техника безопасности.
При разборке произошёл выстрел.
Пуля прошла навылет, проделала дыру в ладони, Тони взял водителя, прыгнул в тачку, примчался сюда.
Мы поговорили о жизни, затем он уехал.
А потом Тони, после того как зажила рука, стал приезжать каждый раз, когда захотел поесть и пообщаться.
И представьте абсурдность ситуации.
Теневой король города, приезжает в несчастный приют.
Обедает в детдомовской столовой и дружит, с каким-то недоумком вроде меня.
Обычно процедура выглядела так.
Тони звонил с сотового телефона в детдом, секретарше Эльвире, говорил ей:
«Слушай милая, сегодня приеду. Пусть местный «Аль Капоне» ждет к двум часам, и «там» подготовьте».
Там, — это столовая, вымытый стол, накрытый белой скатертью.
Чистые вилки и ложки, стаканы, салфетки, приправы, хлебница, ещё графин с водой, или пустой, Тони иногда привозил собой ящик минеральный воды «Боржоми», в стеклянных бутылках. А еда вся из детдома была.
Наверно Тони привык к ней за десяток лет той жизни, ему хотелось снова отведать забытый вкус детдомовской пищи.
Не всегда же питаться в ресторанах.
А вот Аль Капоне, — это я, Тони так прозвал, когда узнавал о моих художествах, вытворяемых в детдоме.
После звонка Тони, Эльвира принималась искать меня, или наказывала через ребят, чтобы они передали послание. Затем бегала в столовую к шеф-повару, сказать, чтобы всё подготовили, к приходу патрона.
А мне приходилось терпеть и не кушать, до условленного часа, когда я и Тони сядем за стол, накрытый белоснежной тканью.
Ведь другие столы, вообще никогда не накрывались скатертью, даже для начальства, а для нас делалось исключение из правил.
После тех осенних праздников Тони сразу приехал в детдом.
Сам заходить не стал, а послал за мной своего «шкафа».
Меня нашли, «шкаф» пробурчал, — иди за мной, тебя шеф ожидает.
Тони стоял возле машины, о чем-то разговаривал по мини рации.
Мы подошли ближе. Он закончил переговоры, убрал рацию, сразу приступил:
— Я слышал, тут разборки устроил?
— Есть такое.
— Весь город гудит, а я ни сном, ни духом, сейчас только узнал.
— От кого?
— От того, от того... давай рассказывай, не тяни. Мало времени.
Я стал рассказывать по порядку, Тони хмурился.
Когда закончил, Тони произнёс:
— Если это так, то ты спасён. Те людишки, нажаловались большим дядям, а те дяди, нажаловались мне. Понятно?
— Понял.
— Понял он, слышь Тайсон, дай этому «Аль Капоне» мою визитку.
Тот «шкаф» достал из пиджака кусок картона, протянул мне.
Повертел в руке, разглядывая его с недоумением:
— Это что? А что за цифры?
Тони засмеялся:
— Ну ты деревня, это визитка, а цифры — номера телефонов нынче такие.
Вот для таких, — Тони достал рацию, показал.
— Сотовый телефон, называется. Когда заработаешь много денежек, возьми себе. Не пожалеешь.
Я усмехнулся. Он что, шутил? Иногда было непонятно по выражению лица, по словам: шутит, или говорит всерьез.
— Если что, звони в любое время, через «восьмерку» как в межгород, понял, «Аль Капоне»?
— Разберусь, не маленький.
— А ты молоток, одобряю. Давно надо было устроит здесь чистку.
Короче: с теми, вопрос закрою, кому ты руку сломал тоже.
— Вадик заводи, поехали, — кинул он водителю.
Тони пожал мне руку, сел в тачку, они все уехали.
Потом он узнал, что открыл карате, вечером он специально заехал, посмотреть на тренировку. Ему понравилось, он похвалил, обещал помочь со снаряжением: перчатки, капы, шлемы, лапы, новый боксёрский мешок.
Даже достать несколько штук настоящих кимоно, из Японии.
Обещание сдержал потом, доставил и подарил.
Экипировку мы потом использовали в особо зрелищных поединках.
Бойцы в кимоно, в зубах капы, на ладонях перчатки, — полный восторг!
Потом узнал, про мою разборку с ларьками. Откуда, кто его знает.
У Тони существовала сотня ушей и глаз в городе.
Он приехал, пожурил меня, сказал, что нельзя устраивать такие вещи по беспределу, чтобы впредь не был в действиях полным отморозком.
А лучше, звонил бы ему, хотя бы набирал через пейджер, — Тони подарил свой.
Проницательный Тони знал всё, мне казалось, даже наперед, что произойдёт дальше. Ещё раз повторюсь: почти всегда невозможно понять, оценить сразу в данный момент настоящий смысл его изречения, высказывания, мысли.
В том числе и шуток. В каждой шутке, есть только доля шутки.
Однажды Тони, разоткровенничаясь, сказал странную вещь:
«Понимаешь, мне сейчас 47, скоро стукнет полтинник. Заработал кучу болезней, но я своё прожил, дай бог каждому. А ты молодой, но глупый, потому что молодой. И вот представь себе ситуацию: что было бы, если бы мою голову пересадили бы в тебя, в твое тело? Вот существовала бы на свете такая операция… да что с тобой говорить, всё равно не поймешь правильно, тебе не дано. Пока не дано…»
Уже потом понял, через много лет, истинный смысл его слов.
А в тот день, я такой наивный, — да что тут непонятного: твой ум, мое тело, да мы горы свернем с такими возможностями.
Тони лишь грустно усмехнулся, — нет, не то.
Не стану объяснять здесь, зачем? Кто поймет, тот поймет.
Тогда почему-то обиделся на него, ушёл к себе сразу, мы не общались с неделю.
Тони всегда говорил со мной по-умному, хотя толком нигде не учился.
Заявлял, это лишь самообразование и жизнь.
Каждая встреча с ним превращалась в маленькую лекцию.
У писателя М. Горького есть книжка «мои университеты», а это были, — университеты от Тони. Он учил логически мыслить, рассуждать с помощью психологии, делать правильные выводы, вдалбливал разные житейские премудрости в молодую голову.
Приучил к основам самообразования, самоорганизации.
А вы думаете, чего тут стою перед вами весь такой умный? Заслуга Тони.
Для детдомовских ребят, я являлся учителем, а для меня учителем, — сам Тони.
Тони не звал к себе напрямую, — приходи, и ты станешь бандитом.
Он был гораздо хитрее, приучал к себе, к своим делам.
Обеспечивал подработками.
Куда-то съездить на шикарном авто, установить несколько розеток в новом коттедже. Подключить джакузи с подсветкой на вилле, сделать теплые полы, электроподогрев в сауне, подсоединить светодиодную ленту на натяжных потолках, в шикарном пентхаузе.
За выполненную работу, получал живые деньги, потом меня привозили обратно.
Выходили копейки, но всё же, без которых невозможно прожить человеку в мире ушедшего социализма. На них покупал новые трусы, носки, футболки.
Ведь на копейках не особо разгуляешься в ресторанах и в ночных клубах.
На одной из таких подработок, пересекся с человеком, имеющим под началом маленькую фирму. Он занимался пожарной сигнализацией и безопасностью: монтаж, установка, обслуживание, — все дела.
А в детдоме, отродясь не было таких вещей.
Из пожарного оборудование в детдоме имелось несколько просроченных огнетушителей, оставшихся ещё со врёмён брежневского застоя, пара пожарных стендов, наверно все видели такие.
Красный щит, на нём висят топор, багор, лопата, ведро в форме пирамиды.
Всё выкрашено в красный цвет.
Ещё внизу находится вроде ящика с песком, для тушения тлеющих очагов возгорания.
Сказал тому человеку, — что у нас полный швах, беда и проблема с ней, может, он и его фирма, возьмутся за работу в большом объеме.
Он ответил, почему нет, — надо встретиться с начальством, посчитать рабочую смету по деньгам, потом конкретно договариваться.
На следующее утро заходил, к Игорю Валентиновичу.
У меня появился свой интерес, ведь тот человек, обещал взять к себе на монтаж сигнализации, к тому же мне капал процент от сделки, как посреднику.
Директор внимательно выслушал мое предложение, затем сказал, пусть тот человек подходит и считает объемы. Я передал, они встретились.
Считали-считали, пытались договориться, но ничего не вышло, не сошлись в сумме. Тому человеку, было очень не выгодно браться за меньшую сумму, а у директора таких денег не оказалось в его распоряжении.
Почему Игорь Валентинович не попросил тогда денег у Тони на новую пожарную сигнализацию, установку гидрантов, специальных шкафов с пожарными рукавами, с современными огнетушителями,— кто его знает.
Существовало даже помимо денег Тони, куча возможностей проплатить работу фирмы: через аванс на предоплату, через бартер, взаимозачет, через налоги, прочие и прочие финансовые схемы, — но это осталось для меня вечной загадкой…
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
не детский дом.
Тут Тони предложил съездить на «стрелку», поручая серьезное и циничное дело.
Поначалу отнекивался от того предложения, думая, что предстоит бандитская разборка.
Но Тони стал объяснять ситуацию на пальцах.
Я слушал его, не перебивая, иногда кивал, в знак согласия.
Как обычно мы сидели в столярке после обеда, когда никто нас не мог потревожить.
— Слушай брат. Тут такое дело. Ладно, начну сначала. В России есть рынки, есть торговые, есть рынки политиков, торговля наркотой. Рынки живым товаром.
И есть рынки инвалидов. Да, да, не удивляйся. Хороший инвалид, знаешь, сколько стоит? В баксах? Короче: инвалид сам по себе ничего не стоит, но.
— Но, — тут Тони выдержал паузу, отпивая коньяк. — За каждого инвалида, государство платит деньги, тем или иным способом. Есть три вида инвалидов, с которых мы, получаем свою долю. А доля, это святое, знаешь?
Так вот три типа: первый, — вполне здоровые и ходячие; второй, — попросту калеки, без рук или ног, они жрут, срут, лежат, портят воздух.
Ну а третий — живые трупы, как овощи. Как понимаешь, все они возникают не из воздуха, а из детских домов.
Короче: ты был на войне?
Нет, а я бывал в Афгане. Дело не в этом.
Как поступает командир с тяжелоранеными в окружение, когда нет вообще вариантов?
Не знаешь? А я знаю.
Пристреливает их.
И знаешь почему?
Да чтобы они не попали в плен, не мучились дальше.
Понимаешь мысль?
Тот третий тип, мы, их пристреливаем, Убиваем без мучений. Один укол и всё.
Хочешь спросить какой смысл в этом?
Деньги. Деньги и надежда на будущее.
Мы забираем у них органы для трансплантологии больных людей, которые действительно нуждаются в этом.
Пойми! Мы как бартер: они дают нам органы, а мы им лёгкое избавление от этого ада в кровати.
Первый тип, на них дают разные квоты и скидки, кроме выделяемых денег.
Ну а второй тип, просто никчемный: ни рыба, ни мясо.
Самый доход, с первого и третьего типа.
Короче: ситуация такая, — в соседнем городе есть детдом инвалидов.
Я в нем имею свои интересы.
Скоро в него прибудет новая партия детей инвалидов, из Подмосковья, из Переделкина, если ты знаешь.
А не знаешь? Это хорошо, меньше знаешь, лучше спишь по ночам.
Но перед этим, в тот детдом приедет человек, чиновник из Минздрава, распределяющий инвалидов.
Он привезёт документы на них.
Мне нужно чтобы мой человек, появился там.
Отсортировал тех инвалидов по типам.
Нужны годные: первый тип и третий, ведь за них плачу бабки.
И очень хорошие бабки.
Понимаешь, тут не пошлешь абы кого, вроде Боба или Тайсона, нужен человек с понятием, вроде тебя. Ты же детдомовский, разберёшься на месте, что, да как.
Да нет, детдомовский раз ты здесь, в детдоме, то можешь считаться таковым. Отныне посвящаю тебя в детдомовского пацана.
Согласен? Вот и хорошо.
Завтра приходишь сюда, прыгаешь в тачку с Вадиком, едешь в Эн-ск.
Далее сортируешь типов, платишь бабки из «дипломата».
Моего «дипломата», не забывай. И можешь валить назад.
Да, оденься приличней. Пиджак, галстук с рубашкой
— Вот аванс, — Тони достал из пиджака толстую пачку денег, положил на стол, пальцем медленно придвинул ко мне. — Зайди в бутик. Тут хватит на всё.
С твоим директором разберусь, прогула не будет.
Тогда не знал, что это элементарный распил бюджета государства, и черный рынок торговли органами. Я сидел и попросту охреневал от всего услышанного.
Хотя, что тут говорить, Тони всегда меня чем-то ошарашивал.
На «лекциях от Тони», он приводил реальные примеры из жизни, вроде таких: один чиновник кинул банкира, или: один бизнесмен заказал убийство другого бизнесмена, притом, что они оба были друзьями, но не поделили молодую любовницу в итоге.
Или: двое городских драгдилеров попались на крупном сбыте товара, теперь они требуют, чтобы их вытащили из СИЗО любой ценой, иначе они сдадут всё, что знают, и кого знают.
Тони раскрывал подробности и детали каждой ситуации, описывал характеры, давал предварительную оценку действий, выдавал секретные расклады и пружины взаимодействий таинственного устройства под названием «преступный мир».
После, говорил, представь, что ты на моем месте, — как ты, именно ты, а не я, поступил бы?
Немного задумывался, меня начинал разбирать смех, — где я, и кто такой?!
Смешно представлять самого себя на месте короля Тони.
Но Тони не сдавался, — давай, привыкай, не стесняйся, побудь на моем месте, хоть немного в мыслях.
Мне волей неволей приходилось признать его откровенную правоту в совершении справедливости, пускай жестокой и не совсем гуманной, — я поступил бы точно так же, как ты, Тони. Они не должны жить…
В тот раз, тоже так вышло, Тони убедил меня, и на следующее утро, отправился в краткосрочную командировку, в костюме бренда «Версаче», в белой рубашке от «Армани», сжимая в руках черный «дипломат».
В нём лежал миллион рублей. По нынешнему курсу, почти 25 миллионов.
*
Детский дом инвалидов, оказался почти такой же копией нашего детдома, как тысячи других детдомов по всей России. Имею в виду не внешний облик зданий, время постройки, количество этажей, бытовые условия, цвет крыш.
Дело вовсе в ином.
Что его тут описывать: вокруг детдома забор, пусть он выкрашен в приятный красный цвет. Двухэтажные здания из КПД, на въезде и на входе установлены оптимистические плакаты, вроде таких, которые призывали: «человек, всегда остается человеком!», «инвалид — будь сильным и мужественным!»
Во дворе проложены асфальтовые дорожки и площадки для прогулок «колясочников» и ходячих ребят, которые передвигались с помощью костылей, опор, тростей. На входе в главную дверь, сделан специальный подьем, без ступенек, с поручнями, — пандус. На окнах решётки, внутри по коридорам полы выстланы керамической плиткой, а по лестницам проведены также пандусы со стойками перил и держателей.
С первого шага за забор, а потом за порог, меня охватила гнетущая атмосфера безысходности и отчаяния. Хотя тут чистенько, довольно уютно, ведь для кого-то из людей этот дом служит обычным местом работы.
Мы подъехали к детдому, когда у них наступило время завтрака.
Вадик припарковался, вышли из авто, пошли к входу, сквозь аллею деревьев.
Стояла осень, но все дорожки чисто подметены от упавших листьев дворником.
Зашли в двери, возле входа была вахтёрская комнатка, заглянул туда, в ней никого не оказалось. Тогда, я и Вадик, отправились дальше по коридорам, бродить в поисках директорского кабинета. Вокруг царило чувство медленной смерти.
Это трудно объяснять другим людям, которые никогда не бывали в таких местах.
Оно что-то вроде невидимого облака, втягивает в себя окружающих как в болото.
Мне стало интересно здесь немного осмотреться, своего рода провести самостоятельную экскурсию, Вадик не возражал, поэтому мы не стали спрашивать у проходящего мимо нас персонала, где находится приёмная.
Просторный коридор первого этажа, здесь отделение «колясочников», судя по названию.
По обоям сторонам коридора выкрашенного в салатный цвет, комнаты, называемые палатами, — палата номер четвёртая.
Прочитал на одной из открытых дверей в неё.
Заглянул туда. Несколько кроватей, на которых лежали дети разного возраста.
Кто-то под одеялом, кто-то поверх него.
У всех лежащих не хватало каких-то конечностей: рук или ног.
На постели у некоторых в беспорядке валялись отстегнутые протезы.
Возле них инвалидные коляски, туалетные судна.
Окно немного приоткрыто, для проветривания от неприятного запаха.
Один из них, увидел меня, стал угугать: «угуг, угу, угуу…»
Наверно он не мог выговаривать слова и вообще говорить, хотя он выглядел большим мальчиком.
В ответ помахал ему рукой, он продолжил угугать дальше, ещё чаще и громче.
Показал знаками, что не понимаю.
От того, что его не понимал, тот мальчик задергался под одеялом как червяк, вдруг заревел и зашёлся в плаче.
— Что вы тут делаете?! — раздался возмущённый голос сквозь плач возле меня.
Низенькая женщина, с хмурым и раздражённым выражением на лице, одетая в белый халат, наверно прибежала нянечка или санитарка.
— Ничего. У нас назначена встреча с вашим начальством.
— Так идите! Второй этаж направо. Нечего тут шляться посторонним!
Я развернулся, пошёл назад, Вадик за мной.
А та санитарка ещё долго ворчала нам вслед
По дороге, всё равно заглядывал в палаты, не хотелось, но глаза всё равно неосознанно проникали внутрь, двери были наполовину прозрачными, с окошками из стекла. В некоторых палатах возле кроватей копошились нянечки, они кормили из мисок с ложечки ребятишек без рук, переносили детей в коляску или укладывали их на каталку, меняли им постельное белье, санитарки швабрами мыли полы.
Не хочу об этом долго рассказывать…
Мы поднялись на второй этаж, зашли через девушку секретаря к директору.
В кабинете нас уже ждали.
Располневшая женщина в кресле, мужчина сидел на стуле сбоку стола.
У него была довольно необычная внешность, на носу роговые очки, на голове обширная лысина, лишь по бокам к ушам спускались густые пучки темных волос.
Он выглядел каким-то доктором или учёным, или похожим на милого дядюшку с добрым характером, который придавала ему лёгкая улыбка. Едва заметная.
Ведь он серьезный человек, приехал издалека не шутки шутить.
А до нашего прихода наверняка они разговаривали о чем-то смешном или забавном, вроде пересказа какого-нибудь забавного случая.
Как понял, женщина директор этого детдома, а мужчина поставщик свежего «товара». Я начал первым:
— Здравствуйте. Мы от То…
— Никаких имён! — тут же замахал руками мужчина. — Ни ваших, ни наших.
Боже, с кем приходиться работать!
— Да понял я, — раздраженный из-за того, что меня пристыдили как мальчишку, с решимостью сел за ближайший стул, Вадик вышел к секретарше, наверно разводить с ней шуры-муры, хотя он улыбнулся мне при уходе, мол, не дрейфь, всё нормально.
— Миша, успокойтесь, молодой человек проявляет вежливость, — вмешалась женщина.
— Господа, давайте приступим к делам, — я постучал пальцами по «дипломату», который водрузил прямо на стол, возле себя.
Тут произошло нечто неожиданное: вместо добряка учёного с улыбочкой, внезапно возникнул совсем другой человек. В глазах появилась сталь, губы твердо сжаты в полоску. Мужчина резко пригнулся к столу, расположил локти на столе, сцепив ладони, застыл в напряжённой позе.
Выражение его лица стало хищным, жестким и пугающим, одновременно.
Он уставился на меня, не моргая, точно сова, огромными белками глаз, которые ещё увеличивали линзы очков. Я совсем поник от страха, точнее от такого превращения из нормального человека в прожорливую акулу.
Ещё успел подумать, — какой тут нафиг дядюшка, это же самая настоящая акула.
Она любого сожрёт и не поморщится.
Поэтому стал его называть про себя Акулой, вместо Миши.
Так я думал, неотрывно глядя, не в глаза, нет, а куда-то ему в лицо: на переносицу, или на чисто выбритый подбородок.
Прямо взглянуть Акуле в глаза, не решался.
— Миша, ну хватит пугать мальчика, — томно протянула женщина.
Конечно, от её взгляда не укрылась борьба наших лиц и выражений.
Акула вновь переменился в дядюшку.
— Ладно, что ж, приступим, так приступим, — он расслабленно откинулся на спинку стула. Рядом с ним на соседнем стуле находился кожаный портфель.
Он раскрыл его, достал несколько папок, аккуратно положил на стол стопкой, затем придвинул ко мне. На первой папке вверху той стопки, была надпись: «Личное дело № 1677/141».
— Для начала, дальше как пойдёт, — проговорил Акула, наслаждаясь победой, точнее тем устрашающим впечатлением, которым произвёл на неопытного пацана, коего он считал меня. Это ясно читалось на лице, по его выражению во взгляде.
Директриса нажала кнопку на аппарате:
— Верочка, если будут меня спрашивать и звонить, то я в администрации.
Взял в руки ту первую папку, раскрыл, попытался сосредоточиться на выполнении поставленной задачи.
Задачу ведь передо мной поставил Тони, я пообещался её исполнить.
Если её не выполню как надо, то…
Тони, конечно, не убьёт, но последствия будут не очень хорошими. Для меня.
Поэтому погрузился в изучение личного дела.
На первой странице, анкетные данные: фото, ФИО, возраст, рост, вес.
Инвалид, мальчик подросток, 14 лет.
На второй краткая биография: где родился, где жил, есть ли родители.
На третьей, диагноз: ДЦП в средней форме, ходячий, имеются умственные способности.
На следующих листах, были вклеены и подшиты: справки, выписки, описания диагноза, развитие болезни. Эти пролистал, не особо вчитываясь в разные термины. Так, этот подходит под первый тип, значит берём.
Откладываю папку в сторону, говорю, — берем этого.
Дядюшка тут же превращается в деловую Акулу, он достает из пиджака блокнот, сверяется с ним и номером дела, сухо и чётко говорит:
— За этого — пятьдесят тысяч. Торга нет.
И я понимаю, что его метаморфозы происходят из-за денег.
— Окей, — теперь я открываю «дипломат», достаю журнал и одну пачку.
В ней ровно пятьдесят тысяч, кладу её на стол.
В журнал вписываю под цифрой один, номер личного дела, все данные.
Прошу расписаться:
— Распишитесь, для, эмм, … для моего шефа, — показываю пальцем наверх.
Акула сердито хмыкает, но берет журнал, расписывается в графе напротив.
Его глаза блестят хищным блеском. На лбу выступает мелкая испарина.
Он передает журнал женщине, та тоже расписывается, потом она встаёт, кладёт папку в свой сейф. Тогда передвигаю пачку денег Акуле.
Он убирает её в портфель, но перед этим, рвёт банковскую упаковку, с треском раскрывает пачку.
На глаз считает банкноты, проверяет на просвет, не фальшивые ли.
Тогда ещё не имелись в широком распространении счетчики купюр, а если были, то они стояли только в банках.
Следующая папка оказалась, с девочкой «колясницей»; 12 лет, родители отказники, болезнь позвоночника, паралич ног. Тоже первый тип.
Акула продал её тоже за 50 тысяч.
Я согласился, сделал запись в журнал, деньги ушли ему в портфель, папка в сейф.
Далее последовали три папки с «делами» инвалидов второго типа: у двоих не было ног, третий оказался совсем без конечностей, вместо рук и ног, какие-то обрубки.
Сразу отложил их в сторону, — нет, не подходят.
Акуле пришлось достать новые «дела» из портфеля.
Эти, из предложенного ассортимента, были поинтересней.
Если так можно выразиться по отношению к тем, несчастным…
Открыл новое «дело», всё по стандарту.
Фото мальчика, улыбчивое личико с умными глазками, в которых затаилось страдание.
Диагноз, мудрёная болезнь, приведшая к полной неподвижности, вроде инсульта, только у детей.
Третий тип, — по классификации Тони.
Значит, отмучился. Как там говорил Тони: «Мы дарим надежду…»
Полное безумие, но мне самому сильно хотелось освободить его от дальнейших мучений.
Зачем вот так жить?! На этот вопрос никто не знает ответа.
За этого смертника Акула запросил сто тысяч.
У него выступает пот на лысине, когда передвигаю ему две пачки денег, он вытирает лоб платком, хватает пачки, прячет в портфель.
За сделками время шло быстро, хотелось кушать, прошёл обед.
Женщина предложила сделать перерыв, сходить в столовую, но согласился только на кофе с булочками прямо здесь.
Секретарша стала заносить в кабинет поднос с кофейными чашками на всех, к ним бутерброды. Поэтому всё-таки пришлось сделать перерыв.
Хотя уже ничего не хотелось, кроме как блевать от происходящего, бежать сломя голову в туалет, дальше улизнуть от всех, чтобы меня никто не трогал.
Каждую минуту боролся внутри себя с таким желанием.
Но Тони никуда не девался, работа никуда не пропадала, приходилось невероятным усилием воли претерпевать охоту сбежать.
За последующие часы, приобрел для Тони ещё четверых смертников, пятерых ребят инвалидов, первого типа.
Наконец в портфеле Акулы закончились не просмотренные папки, остались лишь
неходячие и калеки, все из второго типа.
Но Тони наказал их не брать, даже если будут предлагать даром.
Акула так и предложил в конце торговли, — забирай оптом четверых, за всех прошу пятьдесят тысяч.
В «дипломате» ещё остаётся одна пачка, как раз пятьдесят тысяч.
Но я отрицательно мотаю истерзанною головой, — ни в коем случае.
На сегодня всё, сделки завершены.
Быстренько собираю свои вещи, не глядя прощаюсь, хочу бежать отсюда вон, но у меня, получается, только брести измученной походкой к выходу.
Вадик заводит машину, мы едем домой. В свой детдом.
Хочется спать, уже поздний вечер, но там ждёт Тони с отчётом.
— Выпьешь? — предлагает он, после того как захожу в столярку.
Я не отказываюсь, он наливает полный стакан коньяка.
Выпив коньяк за один раз, мне тут же становится хорошо, отдаю Тони «дипломат» с деньгами, которые остались, показываю журнал, о чём-то сонно рассказываю.
Тони видит мое состояние, треплет по плечу, говорит, чтобы шёл отдыхать.
Иду к себе, в свою »берлогу». Там не раздеваясь, ложусь на кровать, проваливаюсь в сон.
Мне снятся дети смертники, которых купил, и тот детдом.
В нём, они по очереди приходят, рассказывают о себе, даже те, кто не мог говорить из-за болезней.
Я прошу, чтобы они простили меня.
Ведь знаю наперед, что с ними будет: укол, смерть, отбор органов, потом утилизация.
Но они вовсе этому не печалятся.
А говорят, — большое спасибо. И уносятся куда-то далеко-далеко...
Тут Тони предложил съездить на «стрелку», поручая серьезное и циничное дело.
Поначалу отнекивался от того предложения, думая, что предстоит бандитская разборка.
Но Тони стал объяснять ситуацию на пальцах.
Я слушал его, не перебивая, иногда кивал, в знак согласия.
Как обычно мы сидели в столярке после обеда, когда никто нас не мог потревожить.
— Слушай брат. Тут такое дело. Ладно, начну сначала. В России есть рынки, есть торговые, есть рынки политиков, торговля наркотой. Рынки живым товаром.
И есть рынки инвалидов. Да, да, не удивляйся. Хороший инвалид, знаешь, сколько стоит? В баксах? Короче: инвалид сам по себе ничего не стоит, но.
— Но, — тут Тони выдержал паузу, отпивая коньяк. — За каждого инвалида, государство платит деньги, тем или иным способом. Есть три вида инвалидов, с которых мы, получаем свою долю. А доля, это святое, знаешь?
Так вот три типа: первый, — вполне здоровые и ходячие; второй, — попросту калеки, без рук или ног, они жрут, срут, лежат, портят воздух.
Ну а третий — живые трупы, как овощи. Как понимаешь, все они возникают не из воздуха, а из детских домов.
Короче: ты был на войне?
Нет, а я бывал в Афгане. Дело не в этом.
Как поступает командир с тяжелоранеными в окружение, когда нет вообще вариантов?
Не знаешь? А я знаю.
Пристреливает их.
И знаешь почему?
Да чтобы они не попали в плен, не мучились дальше.
Понимаешь мысль?
Тот третий тип, мы, их пристреливаем, Убиваем без мучений. Один укол и всё.
Хочешь спросить какой смысл в этом?
Деньги. Деньги и надежда на будущее.
Мы забираем у них органы для трансплантологии больных людей, которые действительно нуждаются в этом.
Пойми! Мы как бартер: они дают нам органы, а мы им лёгкое избавление от этого ада в кровати.
Первый тип, на них дают разные квоты и скидки, кроме выделяемых денег.
Ну а второй тип, просто никчемный: ни рыба, ни мясо.
Самый доход, с первого и третьего типа.
Короче: ситуация такая, — в соседнем городе есть детдом инвалидов.
Я в нем имею свои интересы.
Скоро в него прибудет новая партия детей инвалидов, из Подмосковья, из Переделкина, если ты знаешь.
А не знаешь? Это хорошо, меньше знаешь, лучше спишь по ночам.
Но перед этим, в тот детдом приедет человек, чиновник из Минздрава, распределяющий инвалидов.
Он привезёт документы на них.
Мне нужно чтобы мой человек, появился там.
Отсортировал тех инвалидов по типам.
Нужны годные: первый тип и третий, ведь за них плачу бабки.
И очень хорошие бабки.
Понимаешь, тут не пошлешь абы кого, вроде Боба или Тайсона, нужен человек с понятием, вроде тебя. Ты же детдомовский, разберёшься на месте, что, да как.
Да нет, детдомовский раз ты здесь, в детдоме, то можешь считаться таковым. Отныне посвящаю тебя в детдомовского пацана.
Согласен? Вот и хорошо.
Завтра приходишь сюда, прыгаешь в тачку с Вадиком, едешь в Эн-ск.
Далее сортируешь типов, платишь бабки из «дипломата».
Моего «дипломата», не забывай. И можешь валить назад.
Да, оденься приличней. Пиджак, галстук с рубашкой
— Вот аванс, — Тони достал из пиджака толстую пачку денег, положил на стол, пальцем медленно придвинул ко мне. — Зайди в бутик. Тут хватит на всё.
С твоим директором разберусь, прогула не будет.
Тогда не знал, что это элементарный распил бюджета государства, и черный рынок торговли органами. Я сидел и попросту охреневал от всего услышанного.
Хотя, что тут говорить, Тони всегда меня чем-то ошарашивал.
На «лекциях от Тони», он приводил реальные примеры из жизни, вроде таких: один чиновник кинул банкира, или: один бизнесмен заказал убийство другого бизнесмена, притом, что они оба были друзьями, но не поделили молодую любовницу в итоге.
Или: двое городских драгдилеров попались на крупном сбыте товара, теперь они требуют, чтобы их вытащили из СИЗО любой ценой, иначе они сдадут всё, что знают, и кого знают.
Тони раскрывал подробности и детали каждой ситуации, описывал характеры, давал предварительную оценку действий, выдавал секретные расклады и пружины взаимодействий таинственного устройства под названием «преступный мир».
После, говорил, представь, что ты на моем месте, — как ты, именно ты, а не я, поступил бы?
Немного задумывался, меня начинал разбирать смех, — где я, и кто такой?!
Смешно представлять самого себя на месте короля Тони.
Но Тони не сдавался, — давай, привыкай, не стесняйся, побудь на моем месте, хоть немного в мыслях.
Мне волей неволей приходилось признать его откровенную правоту в совершении справедливости, пускай жестокой и не совсем гуманной, — я поступил бы точно так же, как ты, Тони. Они не должны жить…
В тот раз, тоже так вышло, Тони убедил меня, и на следующее утро, отправился в краткосрочную командировку, в костюме бренда «Версаче», в белой рубашке от «Армани», сжимая в руках черный «дипломат».
В нём лежал миллион рублей. По нынешнему курсу, почти 25 миллионов.
*
Детский дом инвалидов, оказался почти такой же копией нашего детдома, как тысячи других детдомов по всей России. Имею в виду не внешний облик зданий, время постройки, количество этажей, бытовые условия, цвет крыш.
Дело вовсе в ином.
Что его тут описывать: вокруг детдома забор, пусть он выкрашен в приятный красный цвет. Двухэтажные здания из КПД, на въезде и на входе установлены оптимистические плакаты, вроде таких, которые призывали: «человек, всегда остается человеком!», «инвалид — будь сильным и мужественным!»
Во дворе проложены асфальтовые дорожки и площадки для прогулок «колясочников» и ходячих ребят, которые передвигались с помощью костылей, опор, тростей. На входе в главную дверь, сделан специальный подьем, без ступенек, с поручнями, — пандус. На окнах решётки, внутри по коридорам полы выстланы керамической плиткой, а по лестницам проведены также пандусы со стойками перил и держателей.
С первого шага за забор, а потом за порог, меня охватила гнетущая атмосфера безысходности и отчаяния. Хотя тут чистенько, довольно уютно, ведь для кого-то из людей этот дом служит обычным местом работы.
Мы подъехали к детдому, когда у них наступило время завтрака.
Вадик припарковался, вышли из авто, пошли к входу, сквозь аллею деревьев.
Стояла осень, но все дорожки чисто подметены от упавших листьев дворником.
Зашли в двери, возле входа была вахтёрская комнатка, заглянул туда, в ней никого не оказалось. Тогда, я и Вадик, отправились дальше по коридорам, бродить в поисках директорского кабинета. Вокруг царило чувство медленной смерти.
Это трудно объяснять другим людям, которые никогда не бывали в таких местах.
Оно что-то вроде невидимого облака, втягивает в себя окружающих как в болото.
Мне стало интересно здесь немного осмотреться, своего рода провести самостоятельную экскурсию, Вадик не возражал, поэтому мы не стали спрашивать у проходящего мимо нас персонала, где находится приёмная.
Просторный коридор первого этажа, здесь отделение «колясочников», судя по названию.
По обоям сторонам коридора выкрашенного в салатный цвет, комнаты, называемые палатами, — палата номер четвёртая.
Прочитал на одной из открытых дверей в неё.
Заглянул туда. Несколько кроватей, на которых лежали дети разного возраста.
Кто-то под одеялом, кто-то поверх него.
У всех лежащих не хватало каких-то конечностей: рук или ног.
На постели у некоторых в беспорядке валялись отстегнутые протезы.
Возле них инвалидные коляски, туалетные судна.
Окно немного приоткрыто, для проветривания от неприятного запаха.
Один из них, увидел меня, стал угугать: «угуг, угу, угуу…»
Наверно он не мог выговаривать слова и вообще говорить, хотя он выглядел большим мальчиком.
В ответ помахал ему рукой, он продолжил угугать дальше, ещё чаще и громче.
Показал знаками, что не понимаю.
От того, что его не понимал, тот мальчик задергался под одеялом как червяк, вдруг заревел и зашёлся в плаче.
— Что вы тут делаете?! — раздался возмущённый голос сквозь плач возле меня.
Низенькая женщина, с хмурым и раздражённым выражением на лице, одетая в белый халат, наверно прибежала нянечка или санитарка.
— Ничего. У нас назначена встреча с вашим начальством.
— Так идите! Второй этаж направо. Нечего тут шляться посторонним!
Я развернулся, пошёл назад, Вадик за мной.
А та санитарка ещё долго ворчала нам вслед
По дороге, всё равно заглядывал в палаты, не хотелось, но глаза всё равно неосознанно проникали внутрь, двери были наполовину прозрачными, с окошками из стекла. В некоторых палатах возле кроватей копошились нянечки, они кормили из мисок с ложечки ребятишек без рук, переносили детей в коляску или укладывали их на каталку, меняли им постельное белье, санитарки швабрами мыли полы.
Не хочу об этом долго рассказывать…
Мы поднялись на второй этаж, зашли через девушку секретаря к директору.
В кабинете нас уже ждали.
Располневшая женщина в кресле, мужчина сидел на стуле сбоку стола.
У него была довольно необычная внешность, на носу роговые очки, на голове обширная лысина, лишь по бокам к ушам спускались густые пучки темных волос.
Он выглядел каким-то доктором или учёным, или похожим на милого дядюшку с добрым характером, который придавала ему лёгкая улыбка. Едва заметная.
Ведь он серьезный человек, приехал издалека не шутки шутить.
А до нашего прихода наверняка они разговаривали о чем-то смешном или забавном, вроде пересказа какого-нибудь забавного случая.
Как понял, женщина директор этого детдома, а мужчина поставщик свежего «товара». Я начал первым:
— Здравствуйте. Мы от То…
— Никаких имён! — тут же замахал руками мужчина. — Ни ваших, ни наших.
Боже, с кем приходиться работать!
— Да понял я, — раздраженный из-за того, что меня пристыдили как мальчишку, с решимостью сел за ближайший стул, Вадик вышел к секретарше, наверно разводить с ней шуры-муры, хотя он улыбнулся мне при уходе, мол, не дрейфь, всё нормально.
— Миша, успокойтесь, молодой человек проявляет вежливость, — вмешалась женщина.
— Господа, давайте приступим к делам, — я постучал пальцами по «дипломату», который водрузил прямо на стол, возле себя.
Тут произошло нечто неожиданное: вместо добряка учёного с улыбочкой, внезапно возникнул совсем другой человек. В глазах появилась сталь, губы твердо сжаты в полоску. Мужчина резко пригнулся к столу, расположил локти на столе, сцепив ладони, застыл в напряжённой позе.
Выражение его лица стало хищным, жестким и пугающим, одновременно.
Он уставился на меня, не моргая, точно сова, огромными белками глаз, которые ещё увеличивали линзы очков. Я совсем поник от страха, точнее от такого превращения из нормального человека в прожорливую акулу.
Ещё успел подумать, — какой тут нафиг дядюшка, это же самая настоящая акула.
Она любого сожрёт и не поморщится.
Поэтому стал его называть про себя Акулой, вместо Миши.
Так я думал, неотрывно глядя, не в глаза, нет, а куда-то ему в лицо: на переносицу, или на чисто выбритый подбородок.
Прямо взглянуть Акуле в глаза, не решался.
— Миша, ну хватит пугать мальчика, — томно протянула женщина.
Конечно, от её взгляда не укрылась борьба наших лиц и выражений.
Акула вновь переменился в дядюшку.
— Ладно, что ж, приступим, так приступим, — он расслабленно откинулся на спинку стула. Рядом с ним на соседнем стуле находился кожаный портфель.
Он раскрыл его, достал несколько папок, аккуратно положил на стол стопкой, затем придвинул ко мне. На первой папке вверху той стопки, была надпись: «Личное дело № 1677/141».
— Для начала, дальше как пойдёт, — проговорил Акула, наслаждаясь победой, точнее тем устрашающим впечатлением, которым произвёл на неопытного пацана, коего он считал меня. Это ясно читалось на лице, по его выражению во взгляде.
Директриса нажала кнопку на аппарате:
— Верочка, если будут меня спрашивать и звонить, то я в администрации.
Взял в руки ту первую папку, раскрыл, попытался сосредоточиться на выполнении поставленной задачи.
Задачу ведь передо мной поставил Тони, я пообещался её исполнить.
Если её не выполню как надо, то…
Тони, конечно, не убьёт, но последствия будут не очень хорошими. Для меня.
Поэтому погрузился в изучение личного дела.
На первой странице, анкетные данные: фото, ФИО, возраст, рост, вес.
Инвалид, мальчик подросток, 14 лет.
На второй краткая биография: где родился, где жил, есть ли родители.
На третьей, диагноз: ДЦП в средней форме, ходячий, имеются умственные способности.
На следующих листах, были вклеены и подшиты: справки, выписки, описания диагноза, развитие болезни. Эти пролистал, не особо вчитываясь в разные термины. Так, этот подходит под первый тип, значит берём.
Откладываю папку в сторону, говорю, — берем этого.
Дядюшка тут же превращается в деловую Акулу, он достает из пиджака блокнот, сверяется с ним и номером дела, сухо и чётко говорит:
— За этого — пятьдесят тысяч. Торга нет.
И я понимаю, что его метаморфозы происходят из-за денег.
— Окей, — теперь я открываю «дипломат», достаю журнал и одну пачку.
В ней ровно пятьдесят тысяч, кладу её на стол.
В журнал вписываю под цифрой один, номер личного дела, все данные.
Прошу расписаться:
— Распишитесь, для, эмм, … для моего шефа, — показываю пальцем наверх.
Акула сердито хмыкает, но берет журнал, расписывается в графе напротив.
Его глаза блестят хищным блеском. На лбу выступает мелкая испарина.
Он передает журнал женщине, та тоже расписывается, потом она встаёт, кладёт папку в свой сейф. Тогда передвигаю пачку денег Акуле.
Он убирает её в портфель, но перед этим, рвёт банковскую упаковку, с треском раскрывает пачку.
На глаз считает банкноты, проверяет на просвет, не фальшивые ли.
Тогда ещё не имелись в широком распространении счетчики купюр, а если были, то они стояли только в банках.
Следующая папка оказалась, с девочкой «колясницей»; 12 лет, родители отказники, болезнь позвоночника, паралич ног. Тоже первый тип.
Акула продал её тоже за 50 тысяч.
Я согласился, сделал запись в журнал, деньги ушли ему в портфель, папка в сейф.
Далее последовали три папки с «делами» инвалидов второго типа: у двоих не было ног, третий оказался совсем без конечностей, вместо рук и ног, какие-то обрубки.
Сразу отложил их в сторону, — нет, не подходят.
Акуле пришлось достать новые «дела» из портфеля.
Эти, из предложенного ассортимента, были поинтересней.
Если так можно выразиться по отношению к тем, несчастным…
Открыл новое «дело», всё по стандарту.
Фото мальчика, улыбчивое личико с умными глазками, в которых затаилось страдание.
Диагноз, мудрёная болезнь, приведшая к полной неподвижности, вроде инсульта, только у детей.
Третий тип, — по классификации Тони.
Значит, отмучился. Как там говорил Тони: «Мы дарим надежду…»
Полное безумие, но мне самому сильно хотелось освободить его от дальнейших мучений.
Зачем вот так жить?! На этот вопрос никто не знает ответа.
За этого смертника Акула запросил сто тысяч.
У него выступает пот на лысине, когда передвигаю ему две пачки денег, он вытирает лоб платком, хватает пачки, прячет в портфель.
За сделками время шло быстро, хотелось кушать, прошёл обед.
Женщина предложила сделать перерыв, сходить в столовую, но согласился только на кофе с булочками прямо здесь.
Секретарша стала заносить в кабинет поднос с кофейными чашками на всех, к ним бутерброды. Поэтому всё-таки пришлось сделать перерыв.
Хотя уже ничего не хотелось, кроме как блевать от происходящего, бежать сломя голову в туалет, дальше улизнуть от всех, чтобы меня никто не трогал.
Каждую минуту боролся внутри себя с таким желанием.
Но Тони никуда не девался, работа никуда не пропадала, приходилось невероятным усилием воли претерпевать охоту сбежать.
За последующие часы, приобрел для Тони ещё четверых смертников, пятерых ребят инвалидов, первого типа.
Наконец в портфеле Акулы закончились не просмотренные папки, остались лишь
неходячие и калеки, все из второго типа.
Но Тони наказал их не брать, даже если будут предлагать даром.
Акула так и предложил в конце торговли, — забирай оптом четверых, за всех прошу пятьдесят тысяч.
В «дипломате» ещё остаётся одна пачка, как раз пятьдесят тысяч.
Но я отрицательно мотаю истерзанною головой, — ни в коем случае.
На сегодня всё, сделки завершены.
Быстренько собираю свои вещи, не глядя прощаюсь, хочу бежать отсюда вон, но у меня, получается, только брести измученной походкой к выходу.
Вадик заводит машину, мы едем домой. В свой детдом.
Хочется спать, уже поздний вечер, но там ждёт Тони с отчётом.
— Выпьешь? — предлагает он, после того как захожу в столярку.
Я не отказываюсь, он наливает полный стакан коньяка.
Выпив коньяк за один раз, мне тут же становится хорошо, отдаю Тони «дипломат» с деньгами, которые остались, показываю журнал, о чём-то сонно рассказываю.
Тони видит мое состояние, треплет по плечу, говорит, чтобы шёл отдыхать.
Иду к себе, в свою »берлогу». Там не раздеваясь, ложусь на кровать, проваливаюсь в сон.
Мне снятся дети смертники, которых купил, и тот детдом.
В нём, они по очереди приходят, рассказывают о себе, даже те, кто не мог говорить из-за болезней.
Я прошу, чтобы они простили меня.
Ведь знаю наперед, что с ними будет: укол, смерть, отбор органов, потом утилизация.
Но они вовсе этому не печалятся.
А говорят, — большое спасибо. И уносятся куда-то далеко-далеко...
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
не детский дом.
В то время пили все и желали секса, ведь в СССР не было его.
Газета «СПИД-инфо», радиостанция «Европа плюс», где ведущая ночной программы для молодёжи с сексуальным голосом Женя Шадэн, группа «Мальчишник». Начинающая певичка Бритни Спирс зажигала в танцах го-го с новыми хитами, в отличной форме Мадонна демонстрировала аппетитные груди на концертах.
Они оказались первыми ласточками, залетевшими из того откровенного мира любви. У кого имелся толстый бумажник в кармане, то сидел в кабаках, или зависал в ночных клубах, где был стриптиз и съемные девочки, по-простому проститутки.
У меня, да у большинства людей, не получалось такой возможности.
Поэтому так, детдом был для нас ночным клубом.
Точнее сказать, только полуподвальное помещение столярного цеха, по-простому именуемой «столяркой». Почему полуподвальное и цех?
В нём три больших окна были утоплены в землю на три четверти, потому одно полностью заложено кирпичной кладкой. А цех, потому что стояли два станка: сверлильный и деревообрабатывающий, вроде пилорамы, только поменьше.
Само помещение вытянуто в длину, там всегда находилась полутьма.
Даже в солнечный день тьма и свет чередовались: возле входа тьма, потом два окна оттуда брызжет лучами свет, ослепляя поднимающиеся наверх пылинки, а в конце помещения наступала снова темнота.
Там был модный звук из мощных колонок музыкального центра.
Сама музыка воспроизводилась из магнитофонных кассет, или передавалась по радио. Столярный стол, для нарезки стекла, служил подиумом, водопроводная труба, она была посередине того стола, с лужицами воды, служила вроде шеста, для стриптизерского представления.
Девчонки, из старших классов, забегали в столярку на огонек.
Некоторые, действительно танцевали, изображая стриптиз.
Немного отвлечемся. В детдоме пятьдесят педагогов, они чему-то учат, вечно о чем-то трындят.
Мы же, показывали жизнь как есть.
В нашей столярке, в вечернее время организовался неформальный клуб.
Заводила был я, и Славка.
Он рассказывал, что за одну ночь с ним скурили три пачки «Петра».
Кого-то угощал, кому-то дарил в знак просьбы.
Мне кажется, что это правда.
Сигареты в детдоме служили вроде обменной валюты.
Старшие пацаны курили, а откуда им взять, кроме как: подзаработать, украсть, выменять.
Фадин, — мой верный друг, договаривается отнести Ире, мое любовное письмо, только за три сигареты. Конечно, соглашаюсь с его требованиями.
Но отнюдь не требование; одну сигарету придётся отдать «старшакам», одну выкурить самому где-нибудь в туалете, а третью спрятать до лучших времён.
Вполне нормальные условия.
Так вот, о чем я? Ах, о стриптизе.
Ну да, девчонки забегали, типа изображали стриптиз, подражая моделям и звездам которые светились на нашем ТВ. Они изгибались, дергались частями тела.
Понятное дело, никто не раздевался, не принуждал их к этому.
Смотрелся такой показ сродни лицедейству в театре.
Особенно когда наступала Самая Длинная Ночь.
Она получалась в смену Славки, едва он сделался ночным воспитателем по всему детдому. Ночь была создана для разных историй.
Девчонки и мальчишки из разных старших групп, собирались в нашей столярке, курили в открытую сигареты, пили кофе и чай из кружек, взятых из столовой. Впрочем, разные алкогольные напитки, пиво, джин тоник, коктейли, водку и самогон. Но в основном, употреблял, эти напитки только я.
Поэтому не судите меня строго за спаивание несовершеннолетних.
Хотя какие они несовершеннолетние; Рябов заделал ребенка одной девчонке из детдома, потом женился в 16 лет. Такое молодое дело происходило много раз.
А Сережа Карнаухов недавно влез в окошко медкабинета, нашёл флакон чистого спирта и выпил. Как он так сделал, никто не понял.
Чтобы человек влез в форточку, нужен опыт каскадеров, медкабинет на втором этаже, защищен решётками.
Кроме того, взломать шкаф с медикаментами, там найти тот флакон спирта, тоже нужны навыки профи воровского дела.
После этого он пошел в школу, там, на уроке, ему сделалось плохо, от алкогольной интоксикации.
Вызвали скорою помощь, отвезли и положили в больницу, там откачивали под капельницами.
Серый выжил. В тот раз.
Я сам лично делал ему втык за тот проступок, не физически, а морально, когда его вечером привезли в детдом:
— Вот зачем ты так? Ограбил и выпил?
Серега стоит, улыбается, он ещё не отошел он алкогольного дурмана:
— Так прикольно же. Меня все теперь уважают.
Из «старшаков», все вожаки, ты тоже.
— Ну зачем?!! Тебя и так станут уважать за то, что ты хороший человек.
— А когда это будет?
— А ты хочешь быть как отец?
Серый вырывается из моих рук, бежит к туалету, там его рвёт.
Сильно и долго. Я его не видел после, день или два.
Потом снова при встрече, — привет, привет.
И Серый опять бегал за мной как бездомная собачонка.
Он вот здесь, сидит в углу на корточках, внимает словам, кто говорит в ту Длинную Ночь. Собирались все старшие пацаны, вожаки из младших групп.
Хотя у нас в детдоме, не существовало разделения по кастам.
Воспитанники делились на старших и младших.
«Старшаки» от 16 лет и выше, просто старшие от 14 лет, а младшие все остальные воспитанники.
Правда, существовали ещё «ботаны», но их было мало, на весь детдом набиралось человек двадцать. Некоторые из них носили очки, в школе они учились только на «отлично». В детдоме они вели себя примерно: не курили, не хулиганили, не дрались. Постоянно делали домашние задания, тихо сидели в библиотеках.
Из всех «ботанов», запомнились только двое ребят, так как они часто заходили ко мне в «берлогу», и в столярку, чтобы пообщаться.
Один, — темноволосый мальчик с умными глазами, из старших ребят.
Он имел хороший музыкальный слух, поэтому серьёзно занимался музыкой, хотел стать композитором.
Другой, — очкарик, подросток вундеркинд. Круглый отличник, при мне он окончил школу с золотой медалью. Далее он хотел поступать в какой-то университет, стать учёным. Иногда мы играли с ним в шахматы, решали кроссворды на время, он всегда выходил победителем.
Не знаю, что потом стало с ним: но конечно, поступил, отучился, уехал за границу. В «силиконовую долину», поднимать иностранную науку.
Не было кличек, привязанных к фамилии, или к каким-то действиям.
У воспитателей тоже не имелось кличек, даже у директора, у его секретарши Эльвиры. Сережу Карнаухова, так и звали Сережа или Серый, а не Алконафт.
Хотя тут немного вру, был один в детдоме воспитатель с прозвищем.
Яков Андреич, — единоличный воспитатель группы «старшаков».
В ней, всем ребятам исполнилось по 17 и 16 лет.
Их пятнадцать парней, все они задержались в детдоме, по разным причинам.
А девчонки почему-то сразу уходили из детдома, после 16 лет.
Из них никто не оставался, на два года, до 18 лет.
Поэтому юношеская группа была самая сложная в плане воспитания и удержания дисциплины. Кому, как не ему, это выходило по силам.
Его слушались, повиновались ему беспрекословно. Ещё бы, у него такие ручищи, с такой твердой ладонью, что… Но по порядку.
Яков Андреич, мужчина высокого роста, под шестьдесят лет, обветренное морщинистое лицо, с твердыми складками возле угрюмых губ.
На голове поседевшие волосы, с короткой прической.
На работе, в детдоме, он ходит всегда в костюме: старый пиджак, отглаженные брюки. В нём он похож на отставного военного офицера.
Выправка, прямая спина, добавляют уверенности в этом.
Как и то, что он, будто в армии, даёт себе моральное право старшего по званию дрючить «старшаков» матом, отвешивать рукой им затрещины, за проделанные провинности.
А рука у него, будь здоров, — я же иногда здоровался с ним за руку.
После того рукопожатия, моя ладонь ещё долго напоминала о себе.
Прозвище у него такое, — Шлёп-нога.
При ходьбе, Яков Андреич, довольно сильно прихрамывает, на одну ногу.
При этом, стопа той ноги, соприкосновением с полом, издавала специфический звук, похожий на шлёпок.
Поэтому старшие пацаны называют его, между собой и за его спиной, тем прозвищем, тем более «старшаки».
Уже при мне, он стал ходить с тростью.
А раньше по слухам, вообще без палки и хромал меньше.
Так говорит тетя Зоя, вахтер и вечная сплетница.
Как-то раз, Рябов сгоряча, в открытую, прямо в лицо, назвал его Шлёп-ногой и послал на три буквы. Я был свидетелем, вообще произошло прилюдно.
Наверно не сошлись характерами.
Думал, он его убьет. Или у Андреича случится приступ инфаркта, до того стало багровым лицо. Но обошлось без жертв.
Про него мало кто знает: есть ли семья, служил ли он офицером, откуда взялся такой физический недостаток.
Сам же он мало с кем общается из сотрудников детдома.
Можно сказать почти ни с кем, кроме сантехника Юры.
У него есть «москвич», старой модели, зеленого цвета, на котором он приезжает каждое утро на работу.
Однажды Юрка днем предложил, — а поехали на природу?
Ладно, поехали, так поехали. Стояла чудная осень в том году.
Конечно, согласился, побывать на природе в такое время, просто сказка.
Побегать, попрыгать на свежем воздухе, ведь здорово.
Но Юрка имел совсем другое представление о природе.
Вечером после работы, я и Юра, собрались, оделись, затем сели в «москвич» Андреича. Поехали по дороге. Но остановились у дома Юры.
Он ненадолго забежал, потом появился с пакетом, сел в машину.
Снова тронулись. Снова остановились. Остановкой был магазин, находившейся у той дороги. Да вообще там была только одна асфальтовая дорога.
Из машины вышел Андреич, направился в магазин, там он пробыл недолго.
Сел в машину, передал свой побрякивающий пакет на заднее сиденье, то есть мне, ведь сидел позади. Вот потом уже мы поехали на природу.
Где мы остановились, — был какой-то пригорок, с него открывался великолепный вид, он сразу всем понравился.
Оставили машину внизу, а сами, взяли пакеты, поднялись наверх метров на сто.
Воздух пах мятой, перезревшим кизилом, и ушедшим летом.
Нашли подходящее место, где было относительно ровно.
Мужики стали накрывать стол: расстелили покрывало на жухлую траву, начали нарезать хлеб, сало, открывать консервы, кильку в томатном соусе.
Юрка ещё захватил из дома банку соленых огурцов, пару луковиц, несколько сваренных в мундире картофелин. Тоже помогал им, чем мог.
Наконец Юра стал разливать водку, стакан был один, как ложка, вилка и нож, поэтому, мы прикладывались по очереди.
Я выпивал после всех, как младший по возрасту.
Вообще-то сказать, — в детдоме работало совсем мало молодежи из сотрудников:
я, Земфира, Лейсан, одна красивая девушка вахтер, Славка, Гуля, Эльвира.
А на место Эльвиры, как она уволилась, пришла тоже молодая девушка.
Но уже с ней толком не общался. Почему, — не знаю, вроде симпатичная шатенка, высокого роста, с фигурой модели, с длинными ножками.
Та девушка, которая устроилась вахтером в детдом, оказалась беженкой из Армении в то время.
С очень красивой внешностью, по-восточному: черные глаза, черные волосы, черные тонкие брови, длинные ресницы, чуть смуглое личико.
С таким же красивым восточным именем, — Анаит.
Все её звали Анной, или Аня.
Я бы мог, при желании, с ней закрутить любовь, всё такое, но…
Мы просто дружили, ведь она была очень скромной, надевала длинные юбки, носила на головке платок, наверно ожидая восточного принца.
Но бывало, носила джинсы, в длинной юбке много не намоешь пол.
Ведь в обязанности вахтеров, входило мытье большого участка полов, находившихся возле главного входа и вахтерской комнатки.
Когда заходил к ней в ту комнату, поболтать о чем-нибудь, то она, после разговоров, начинала напевать песни на родном языке.
Иногда она поднималась с дивана, делала под мелодию песни медленные танцевальные движения: снимала платок, распускала волосы, поворачивалась попой, подергивала плечиком и бедром, изгибалась в тонкой талии, покачивала головкой, её волосы поблёскивающими волнами стекали по фигурке, при этом они тоже колыхались. Потом улыбалась алыми губками, призывно смотрела на меня черными глазищами.
Сцена выглядела очень красивой, и столь же обольстительным действом.
Однажды мне в руки, откуда-то попалась магнитофонная кассета с записями восточной музыки.
Я отдал ту кассету ей на время, чтобы послушала пару дней, ведь она была просто без ума от музыки, особенно восточной. На ней пели мужским голосом, мелодичным тенором, то ли на фарси, то ли на персидских языках.
В отличие от меня, она понимала в них и разбиралась.
Ей музыка так понравилась, что она упросила, подарить ей ту кассету, насовсем.
Молила она очень при этом, со слезами, чуть ли готова на коленях стоять.
Да, конечно, в неё можно запросто влюбиться, но у меня уже стала Ирочка.
Наверно, та кассета до сих пор храниться у той девушки, с прекрасной армянской внешностью.
Получалось так, что почти все сотрудники были предпенсионного возраста.
Хотя ещё была парочка молодых воспитательниц из младших групп, но с ними не общался, не доводилось.
Сначала мы выпивали, без длинных и торжественных тостов, закусывали.
Мужики курили, глядели на природу вокруг нашего пригорка.
Говорили про водку, какая она была в советское время: «русская», «столичная», «пшеничная». Ещё была «московская» и «посольская», но это были элитные марки.
Только после первой бутылки они немного оживились.
Разгорячённый Юра так и сыпал подряд рассказами, баснями и небылицами, из своей богатой на события, жизни.
А воспитатель Андреич, поддакивал иногда, вставлял пару фраз, кратко рассказывал какой-нибудь случай, смешной или поучительный.
Я же в основном молчал, — что мог поведать им такого интересного из молодой жизни, умудренным опытом двум пожившим на свете дядькам?
Тогда не понимал, что происходит на самом деле.
Вроде обычная пьянка на природе, это да, но за ней скрывалось что-то важное и значимое, чего не мог познать в то время.
Если можно подобрать выражение, то это как инициация, или приобщение молодого адепта к секретам секты.
Уже потом понял правильно, — да, вступление в братство, посвящённых в таинственные дела.
На второй бутылке, мы все заговорили про работу, то есть про детдом.
У меня тоже развязался язык, для поддержания беседы.
Юра как всегда стал обсуждать тётю Фаю, потом Толика и его жену, как якобы видел, что они занимались любовью, в каком-то туалете.
А ему только дай повод, он и будет смаковать всякие скабрезности.
Андреич начал про своих подопечных, про тот случай с Рябовым.
Я тоже про кого-то, уже не помню про кого именно.
Обсуждали всех коллег, кого вспоминали в тот момент.
На третьей бутылке, Юра, почему-то заговорил про жизнь и смерть.
Да, да, не удивляйтесь, именно так и было.
Меня тогда это сильно напрягало в людях.
Веселье, тут трах-бах и начинают про такое, будто на поминках.
— А я знаю, как умру, где меня закопают, вон там, — Юра, показал рукой на одну точку, в открывавшемся виде на живописную местность.
Воздух стал сер, солнце прикрылось пурпуром, верхушки деревьев позолотило цветом заката.
Андреич и я, принялись его утешать. А он ни в какую не желал останавливаться.
Он начал рассказывать что-то такое, похожее на сказку.
Я внимал, открыв рот. Андреич тоже слушал, поддакивал, но по его виду, становилось понятно, что он слушает сказ не в первый раз.
Только он каждое время рассказывает ее по-новому, с добавлением чего-то другого. Юра много тогда бормотал странного: про каких-то язычников, древних богов, призраков, сказку про Дом, про его душу, про тайны: маленькие и большие.
Про какой-то великий праздник, на Зелёной Горе, а Юра мечтал попасть на него, на тот праздник, ведь он бывает только раз в сто лет.
Тут я подал здравую мысль, так как оставался самым трезвым, что настала пора разъезжаться по домам.
Да ещё порядком стемнело. Мужики согласились. Кое-как мы собрали вещи, погрузились в «москвич». Андреич вёл машину потихоньку, на маленькой скорости, держа руль твёрдой рукой. А руки у него не дрожали, да и сам он был почти трезвым. Внутри себе досадовал, что так не довелось разузнать о нём больше. Андреич подъехал к дому Юры, я вышел из машины, Андреич тоже, мы вдвоем аккуратно потащили Юру в дом. Он стал совсем никакой.
Оставили его в сенях, в прихожей. Там родители и Евдокия, они уже сами разберутся.
— Тебе куда, — спросил меня Андреич.
— Мне в детдом.
— Может подвезти?
— Спасибо. Нет, лучше прогуляюсь.
— Как хочешь. Ну давай, пока.
Мы попрощались, и он уехал.
Я шёл по необитаемой тёмной дороги, любовался миром, который окружал меня, глядел в небо, думал о жизни на далёких планетах
Это была совершенно другая реальность.
Потом думал про Юру, что он живет тоже в другой реальности, где существуют язычники, разные тайны из сказки, обряды, праздник, который один раз в сто лет.
Потом про детдом, про тех, кто живет в нем.
У них, — у детей, ребят и девчонок, тоже была своя реальность.
Эта реальность растворялась, как только они все оказывались в столярке.
В нашем заколдованном месте.
Они не любят рассказывать о себе, о своем детстве, о своем прошлом.
Наверно там было много ужасного, для психики.
Поэтому они, Фадин, Ира, Серый, многие другие, говорят о желаниях, которые есть — мечты.
Они говорят о школе, о злобных училках, о детском доме, и о доме, который когда-нибудь будет у них. Когда будет дом. Настоящий и родной
Но они стесняются об этом долго говорить, поэтому обсуждают только предстоящий выпуск старших групп, где воспитанникам исполнилось: 18, 17, и 16 лет. Тут меня просят рассказать, какая она жизнь там, вне забора детдома.
Я не отказываюсь, отхлебнув джин тоника в жестяной банке, начинаю рассказывать:
В то время пили все и желали секса, ведь в СССР не было его.
Газета «СПИД-инфо», радиостанция «Европа плюс», где ведущая ночной программы для молодёжи с сексуальным голосом Женя Шадэн, группа «Мальчишник». Начинающая певичка Бритни Спирс зажигала в танцах го-го с новыми хитами, в отличной форме Мадонна демонстрировала аппетитные груди на концертах.
Они оказались первыми ласточками, залетевшими из того откровенного мира любви. У кого имелся толстый бумажник в кармане, то сидел в кабаках, или зависал в ночных клубах, где был стриптиз и съемные девочки, по-простому проститутки.
У меня, да у большинства людей, не получалось такой возможности.
Поэтому так, детдом был для нас ночным клубом.
Точнее сказать, только полуподвальное помещение столярного цеха, по-простому именуемой «столяркой». Почему полуподвальное и цех?
В нём три больших окна были утоплены в землю на три четверти, потому одно полностью заложено кирпичной кладкой. А цех, потому что стояли два станка: сверлильный и деревообрабатывающий, вроде пилорамы, только поменьше.
Само помещение вытянуто в длину, там всегда находилась полутьма.
Даже в солнечный день тьма и свет чередовались: возле входа тьма, потом два окна оттуда брызжет лучами свет, ослепляя поднимающиеся наверх пылинки, а в конце помещения наступала снова темнота.
Там был модный звук из мощных колонок музыкального центра.
Сама музыка воспроизводилась из магнитофонных кассет, или передавалась по радио. Столярный стол, для нарезки стекла, служил подиумом, водопроводная труба, она была посередине того стола, с лужицами воды, служила вроде шеста, для стриптизерского представления.
Девчонки, из старших классов, забегали в столярку на огонек.
Некоторые, действительно танцевали, изображая стриптиз.
Немного отвлечемся. В детдоме пятьдесят педагогов, они чему-то учат, вечно о чем-то трындят.
Мы же, показывали жизнь как есть.
В нашей столярке, в вечернее время организовался неформальный клуб.
Заводила был я, и Славка.
Он рассказывал, что за одну ночь с ним скурили три пачки «Петра».
Кого-то угощал, кому-то дарил в знак просьбы.
Мне кажется, что это правда.
Сигареты в детдоме служили вроде обменной валюты.
Старшие пацаны курили, а откуда им взять, кроме как: подзаработать, украсть, выменять.
Фадин, — мой верный друг, договаривается отнести Ире, мое любовное письмо, только за три сигареты. Конечно, соглашаюсь с его требованиями.
Но отнюдь не требование; одну сигарету придётся отдать «старшакам», одну выкурить самому где-нибудь в туалете, а третью спрятать до лучших времён.
Вполне нормальные условия.
Так вот, о чем я? Ах, о стриптизе.
Ну да, девчонки забегали, типа изображали стриптиз, подражая моделям и звездам которые светились на нашем ТВ. Они изгибались, дергались частями тела.
Понятное дело, никто не раздевался, не принуждал их к этому.
Смотрелся такой показ сродни лицедейству в театре.
Особенно когда наступала Самая Длинная Ночь.
Она получалась в смену Славки, едва он сделался ночным воспитателем по всему детдому. Ночь была создана для разных историй.
Девчонки и мальчишки из разных старших групп, собирались в нашей столярке, курили в открытую сигареты, пили кофе и чай из кружек, взятых из столовой. Впрочем, разные алкогольные напитки, пиво, джин тоник, коктейли, водку и самогон. Но в основном, употреблял, эти напитки только я.
Поэтому не судите меня строго за спаивание несовершеннолетних.
Хотя какие они несовершеннолетние; Рябов заделал ребенка одной девчонке из детдома, потом женился в 16 лет. Такое молодое дело происходило много раз.
А Сережа Карнаухов недавно влез в окошко медкабинета, нашёл флакон чистого спирта и выпил. Как он так сделал, никто не понял.
Чтобы человек влез в форточку, нужен опыт каскадеров, медкабинет на втором этаже, защищен решётками.
Кроме того, взломать шкаф с медикаментами, там найти тот флакон спирта, тоже нужны навыки профи воровского дела.
После этого он пошел в школу, там, на уроке, ему сделалось плохо, от алкогольной интоксикации.
Вызвали скорою помощь, отвезли и положили в больницу, там откачивали под капельницами.
Серый выжил. В тот раз.
Я сам лично делал ему втык за тот проступок, не физически, а морально, когда его вечером привезли в детдом:
— Вот зачем ты так? Ограбил и выпил?
Серега стоит, улыбается, он ещё не отошел он алкогольного дурмана:
— Так прикольно же. Меня все теперь уважают.
Из «старшаков», все вожаки, ты тоже.
— Ну зачем?!! Тебя и так станут уважать за то, что ты хороший человек.
— А когда это будет?
— А ты хочешь быть как отец?
Серый вырывается из моих рук, бежит к туалету, там его рвёт.
Сильно и долго. Я его не видел после, день или два.
Потом снова при встрече, — привет, привет.
И Серый опять бегал за мной как бездомная собачонка.
Он вот здесь, сидит в углу на корточках, внимает словам, кто говорит в ту Длинную Ночь. Собирались все старшие пацаны, вожаки из младших групп.
Хотя у нас в детдоме, не существовало разделения по кастам.
Воспитанники делились на старших и младших.
«Старшаки» от 16 лет и выше, просто старшие от 14 лет, а младшие все остальные воспитанники.
Правда, существовали ещё «ботаны», но их было мало, на весь детдом набиралось человек двадцать. Некоторые из них носили очки, в школе они учились только на «отлично». В детдоме они вели себя примерно: не курили, не хулиганили, не дрались. Постоянно делали домашние задания, тихо сидели в библиотеках.
Из всех «ботанов», запомнились только двое ребят, так как они часто заходили ко мне в «берлогу», и в столярку, чтобы пообщаться.
Один, — темноволосый мальчик с умными глазами, из старших ребят.
Он имел хороший музыкальный слух, поэтому серьёзно занимался музыкой, хотел стать композитором.
Другой, — очкарик, подросток вундеркинд. Круглый отличник, при мне он окончил школу с золотой медалью. Далее он хотел поступать в какой-то университет, стать учёным. Иногда мы играли с ним в шахматы, решали кроссворды на время, он всегда выходил победителем.
Не знаю, что потом стало с ним: но конечно, поступил, отучился, уехал за границу. В «силиконовую долину», поднимать иностранную науку.
Не было кличек, привязанных к фамилии, или к каким-то действиям.
У воспитателей тоже не имелось кличек, даже у директора, у его секретарши Эльвиры. Сережу Карнаухова, так и звали Сережа или Серый, а не Алконафт.
Хотя тут немного вру, был один в детдоме воспитатель с прозвищем.
Яков Андреич, — единоличный воспитатель группы «старшаков».
В ней, всем ребятам исполнилось по 17 и 16 лет.
Их пятнадцать парней, все они задержались в детдоме, по разным причинам.
А девчонки почему-то сразу уходили из детдома, после 16 лет.
Из них никто не оставался, на два года, до 18 лет.
Поэтому юношеская группа была самая сложная в плане воспитания и удержания дисциплины. Кому, как не ему, это выходило по силам.
Его слушались, повиновались ему беспрекословно. Ещё бы, у него такие ручищи, с такой твердой ладонью, что… Но по порядку.
Яков Андреич, мужчина высокого роста, под шестьдесят лет, обветренное морщинистое лицо, с твердыми складками возле угрюмых губ.
На голове поседевшие волосы, с короткой прической.
На работе, в детдоме, он ходит всегда в костюме: старый пиджак, отглаженные брюки. В нём он похож на отставного военного офицера.
Выправка, прямая спина, добавляют уверенности в этом.
Как и то, что он, будто в армии, даёт себе моральное право старшего по званию дрючить «старшаков» матом, отвешивать рукой им затрещины, за проделанные провинности.
А рука у него, будь здоров, — я же иногда здоровался с ним за руку.
После того рукопожатия, моя ладонь ещё долго напоминала о себе.
Прозвище у него такое, — Шлёп-нога.
При ходьбе, Яков Андреич, довольно сильно прихрамывает, на одну ногу.
При этом, стопа той ноги, соприкосновением с полом, издавала специфический звук, похожий на шлёпок.
Поэтому старшие пацаны называют его, между собой и за его спиной, тем прозвищем, тем более «старшаки».
Уже при мне, он стал ходить с тростью.
А раньше по слухам, вообще без палки и хромал меньше.
Так говорит тетя Зоя, вахтер и вечная сплетница.
Как-то раз, Рябов сгоряча, в открытую, прямо в лицо, назвал его Шлёп-ногой и послал на три буквы. Я был свидетелем, вообще произошло прилюдно.
Наверно не сошлись характерами.
Думал, он его убьет. Или у Андреича случится приступ инфаркта, до того стало багровым лицо. Но обошлось без жертв.
Про него мало кто знает: есть ли семья, служил ли он офицером, откуда взялся такой физический недостаток.
Сам же он мало с кем общается из сотрудников детдома.
Можно сказать почти ни с кем, кроме сантехника Юры.
У него есть «москвич», старой модели, зеленого цвета, на котором он приезжает каждое утро на работу.
Однажды Юрка днем предложил, — а поехали на природу?
Ладно, поехали, так поехали. Стояла чудная осень в том году.
Конечно, согласился, побывать на природе в такое время, просто сказка.
Побегать, попрыгать на свежем воздухе, ведь здорово.
Но Юрка имел совсем другое представление о природе.
Вечером после работы, я и Юра, собрались, оделись, затем сели в «москвич» Андреича. Поехали по дороге. Но остановились у дома Юры.
Он ненадолго забежал, потом появился с пакетом, сел в машину.
Снова тронулись. Снова остановились. Остановкой был магазин, находившейся у той дороги. Да вообще там была только одна асфальтовая дорога.
Из машины вышел Андреич, направился в магазин, там он пробыл недолго.
Сел в машину, передал свой побрякивающий пакет на заднее сиденье, то есть мне, ведь сидел позади. Вот потом уже мы поехали на природу.
Где мы остановились, — был какой-то пригорок, с него открывался великолепный вид, он сразу всем понравился.
Оставили машину внизу, а сами, взяли пакеты, поднялись наверх метров на сто.
Воздух пах мятой, перезревшим кизилом, и ушедшим летом.
Нашли подходящее место, где было относительно ровно.
Мужики стали накрывать стол: расстелили покрывало на жухлую траву, начали нарезать хлеб, сало, открывать консервы, кильку в томатном соусе.
Юрка ещё захватил из дома банку соленых огурцов, пару луковиц, несколько сваренных в мундире картофелин. Тоже помогал им, чем мог.
Наконец Юра стал разливать водку, стакан был один, как ложка, вилка и нож, поэтому, мы прикладывались по очереди.
Я выпивал после всех, как младший по возрасту.
Вообще-то сказать, — в детдоме работало совсем мало молодежи из сотрудников:
я, Земфира, Лейсан, одна красивая девушка вахтер, Славка, Гуля, Эльвира.
А на место Эльвиры, как она уволилась, пришла тоже молодая девушка.
Но уже с ней толком не общался. Почему, — не знаю, вроде симпатичная шатенка, высокого роста, с фигурой модели, с длинными ножками.
Та девушка, которая устроилась вахтером в детдом, оказалась беженкой из Армении в то время.
С очень красивой внешностью, по-восточному: черные глаза, черные волосы, черные тонкие брови, длинные ресницы, чуть смуглое личико.
С таким же красивым восточным именем, — Анаит.
Все её звали Анной, или Аня.
Я бы мог, при желании, с ней закрутить любовь, всё такое, но…
Мы просто дружили, ведь она была очень скромной, надевала длинные юбки, носила на головке платок, наверно ожидая восточного принца.
Но бывало, носила джинсы, в длинной юбке много не намоешь пол.
Ведь в обязанности вахтеров, входило мытье большого участка полов, находившихся возле главного входа и вахтерской комнатки.
Когда заходил к ней в ту комнату, поболтать о чем-нибудь, то она, после разговоров, начинала напевать песни на родном языке.
Иногда она поднималась с дивана, делала под мелодию песни медленные танцевальные движения: снимала платок, распускала волосы, поворачивалась попой, подергивала плечиком и бедром, изгибалась в тонкой талии, покачивала головкой, её волосы поблёскивающими волнами стекали по фигурке, при этом они тоже колыхались. Потом улыбалась алыми губками, призывно смотрела на меня черными глазищами.
Сцена выглядела очень красивой, и столь же обольстительным действом.
Однажды мне в руки, откуда-то попалась магнитофонная кассета с записями восточной музыки.
Я отдал ту кассету ей на время, чтобы послушала пару дней, ведь она была просто без ума от музыки, особенно восточной. На ней пели мужским голосом, мелодичным тенором, то ли на фарси, то ли на персидских языках.
В отличие от меня, она понимала в них и разбиралась.
Ей музыка так понравилась, что она упросила, подарить ей ту кассету, насовсем.
Молила она очень при этом, со слезами, чуть ли готова на коленях стоять.
Да, конечно, в неё можно запросто влюбиться, но у меня уже стала Ирочка.
Наверно, та кассета до сих пор храниться у той девушки, с прекрасной армянской внешностью.
Получалось так, что почти все сотрудники были предпенсионного возраста.
Хотя ещё была парочка молодых воспитательниц из младших групп, но с ними не общался, не доводилось.
Сначала мы выпивали, без длинных и торжественных тостов, закусывали.
Мужики курили, глядели на природу вокруг нашего пригорка.
Говорили про водку, какая она была в советское время: «русская», «столичная», «пшеничная». Ещё была «московская» и «посольская», но это были элитные марки.
Только после первой бутылки они немного оживились.
Разгорячённый Юра так и сыпал подряд рассказами, баснями и небылицами, из своей богатой на события, жизни.
А воспитатель Андреич, поддакивал иногда, вставлял пару фраз, кратко рассказывал какой-нибудь случай, смешной или поучительный.
Я же в основном молчал, — что мог поведать им такого интересного из молодой жизни, умудренным опытом двум пожившим на свете дядькам?
Тогда не понимал, что происходит на самом деле.
Вроде обычная пьянка на природе, это да, но за ней скрывалось что-то важное и значимое, чего не мог познать в то время.
Если можно подобрать выражение, то это как инициация, или приобщение молодого адепта к секретам секты.
Уже потом понял правильно, — да, вступление в братство, посвящённых в таинственные дела.
На второй бутылке, мы все заговорили про работу, то есть про детдом.
У меня тоже развязался язык, для поддержания беседы.
Юра как всегда стал обсуждать тётю Фаю, потом Толика и его жену, как якобы видел, что они занимались любовью, в каком-то туалете.
А ему только дай повод, он и будет смаковать всякие скабрезности.
Андреич начал про своих подопечных, про тот случай с Рябовым.
Я тоже про кого-то, уже не помню про кого именно.
Обсуждали всех коллег, кого вспоминали в тот момент.
На третьей бутылке, Юра, почему-то заговорил про жизнь и смерть.
Да, да, не удивляйтесь, именно так и было.
Меня тогда это сильно напрягало в людях.
Веселье, тут трах-бах и начинают про такое, будто на поминках.
— А я знаю, как умру, где меня закопают, вон там, — Юра, показал рукой на одну точку, в открывавшемся виде на живописную местность.
Воздух стал сер, солнце прикрылось пурпуром, верхушки деревьев позолотило цветом заката.
Андреич и я, принялись его утешать. А он ни в какую не желал останавливаться.
Он начал рассказывать что-то такое, похожее на сказку.
Я внимал, открыв рот. Андреич тоже слушал, поддакивал, но по его виду, становилось понятно, что он слушает сказ не в первый раз.
Только он каждое время рассказывает ее по-новому, с добавлением чего-то другого. Юра много тогда бормотал странного: про каких-то язычников, древних богов, призраков, сказку про Дом, про его душу, про тайны: маленькие и большие.
Про какой-то великий праздник, на Зелёной Горе, а Юра мечтал попасть на него, на тот праздник, ведь он бывает только раз в сто лет.
Тут я подал здравую мысль, так как оставался самым трезвым, что настала пора разъезжаться по домам.
Да ещё порядком стемнело. Мужики согласились. Кое-как мы собрали вещи, погрузились в «москвич». Андреич вёл машину потихоньку, на маленькой скорости, держа руль твёрдой рукой. А руки у него не дрожали, да и сам он был почти трезвым. Внутри себе досадовал, что так не довелось разузнать о нём больше. Андреич подъехал к дому Юры, я вышел из машины, Андреич тоже, мы вдвоем аккуратно потащили Юру в дом. Он стал совсем никакой.
Оставили его в сенях, в прихожей. Там родители и Евдокия, они уже сами разберутся.
— Тебе куда, — спросил меня Андреич.
— Мне в детдом.
— Может подвезти?
— Спасибо. Нет, лучше прогуляюсь.
— Как хочешь. Ну давай, пока.
Мы попрощались, и он уехал.
Я шёл по необитаемой тёмной дороги, любовался миром, который окружал меня, глядел в небо, думал о жизни на далёких планетах
Это была совершенно другая реальность.
Потом думал про Юру, что он живет тоже в другой реальности, где существуют язычники, разные тайны из сказки, обряды, праздник, который один раз в сто лет.
Потом про детдом, про тех, кто живет в нем.
У них, — у детей, ребят и девчонок, тоже была своя реальность.
Эта реальность растворялась, как только они все оказывались в столярке.
В нашем заколдованном месте.
Они не любят рассказывать о себе, о своем детстве, о своем прошлом.
Наверно там было много ужасного, для психики.
Поэтому они, Фадин, Ира, Серый, многие другие, говорят о желаниях, которые есть — мечты.
Они говорят о школе, о злобных училках, о детском доме, и о доме, который когда-нибудь будет у них. Когда будет дом. Настоящий и родной
Но они стесняются об этом долго говорить, поэтому обсуждают только предстоящий выпуск старших групп, где воспитанникам исполнилось: 18, 17, и 16 лет. Тут меня просят рассказать, какая она жизнь там, вне забора детдома.
Я не отказываюсь, отхлебнув джин тоника в жестяной банке, начинаю рассказывать:
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
недетский дом.
— Всё, на сегодня хватит, расходимся, — говорю строгим голосом, время под утро.
Они все уходят, кроме Ирины.
Мы остаемся одни, и целуемся. Всем назло и злому времени.
А я наверно был немного пьян.
У неё мягкие и сладкие губки.
Ирина не умеет целоваться по-взрослому, показываю как надо.
Нам хорошо, начинаю расстегивать пуговки на блузке, одну за другой.
Она не сопротивляется, учащённо дышит, слегка постанывает, что ещё больше возбуждает.
Она тоже возбуждена и взволнована, как будущая женщина.
Беру её за талию, поднимаю наверх.
Придерживая на весу, бережно укладываю на столярный стол, попой к верху.
Так здорово, любоваться каждый раз оттопыренной попкой.
Любоваться ей, и закатом.
Я бы мог любоваться попой Ирочки целую вечность.
Наверно две вещи в жизни, на которые мог смотреть бесконечно.
А потом мало что помню, кроме того, что у нас ничего не произошло.
К сожалению. Хотя, кто его знает, почему к сожалению.
В тот момент, в дверь столярки оглушительно забарабанили.
Я открыл, а Ира стала оправлять одежду.
Это появился Юрка Кривой, как всегда с похмелья, но почему-то в шесть утра.
Наверно, ему кто-то доложил про нас.
Конечно, он застал меня с ней, — был шум и крики.
Ира со стыдом убежала, а с Юркой мы потом говорили по душам, выпивали то, что осталось из спиртного.
Он заявлял, если не дай бог узнают, то меня посадят без долгих разбирательств.
Ведь в детдоме девочек, начиная с 14 лет, каждый месяц водили на осмотр к гинекологу, на предмет девственности.
Я поклялся ему, что не успел совершить этого, хотя всё равно люблю её, мы будем вместе, когда она подрастет.
Юрка перевел дух, снял фуражку, перекрестился, это видел первый раз от него, лишь сказал, что бог уберег меня от греха.
Мало что помню из того разговора, от близости с Ириной.
Остались в памяти лишь вкус её поцелуев, тела и грудок, стоны, сомкнутые глаза с дрожащими ресницами, тонкая талия с упругими ягодицами.
И лифчик. Наверно она специально надела его для меня, тот сексуальный лифчик.
Да, ведь именно я дал деньги из своей зарплаты, чтобы она сходила в салон, купила нижнее белье.
Ведь в детдоме выдают девочкам, дешёвое довоенное белье.
Кальсоны и рейтузы из хлопка, бюстгальтеры похожие на парашютные мешочки.
Какие кружева? Какие шелковые полоски? Какой стрейдж?
Вы о чем, — это детский дом.
Я дал ей много денег, чтобы она купила настоящее интимное бельё.
А ветреная Ирочка сделала вот что, — это мне тут же доложил Фадин, — накупила на все деньги много чупа-чупсов, жвачек в обертке, импортных шоколадок.
Там находились киоски барыг, рядом с детдомом.
Самую малость сьела сама, а остальное, раздала малышам из детских групп, там им по пять, по шесть лет.
Раздала всем друзьям, подругам, шоколад, «киндер-сюрпризы».
Фадин тоже посасывал дармовый леденец, с «диролом».
Он рассказывал, жевал жвачку, смотрел на меня, будто спрашивая, — что намерен делать в такой ситуации?
Я был молодым, отчаянным парнем, прошедшим ПТУ и армию.
И пошел после тренировки, поздним вечером к ларькам, к тем, кто продал эту привозную фигню, одной неопытной девочке, которая совсем не разбиралась в жизни. С битой в руках, подаренной Тони.
Как там в песне: «В левой руке «сникерс», в правой руке «марс», мой пиар-менеджер — Карл Маркс…»
Не буду говорить, что и как, но деньги вернули, правда, только часть.
Конечно, я прикрывался Тони. Этого было мало.
Обошлось в пару разбитых челюстей, в несколько выбитых стёкол в ларьках.
Потом копил деньги из зарплаты, чтобы самому сводить Иру в салон модной одежды, под присмотром, чтобы она купила себе трусики и лифчик, какие ей понравятся. Вот такая история с этим, предисловием к кружевному лифчику.
Она делала мне всё назло. Она презирала меня, она плевалась в меня.
Ира, — смерч и тайфун для всех живущих в детдоме.
Только иногда затихающий в моих руках.
Когда она пробирается тайком после отбоя ко мне в «берлогу» и остается на ночь, то рассказываю ей сказки, будто убаюкивая её, успокаивая после трудного дня подросткового детства. Мы сидим на кровати, на ней матрас, чистое постельное белье, с подушкой и одеялом. Потом укладываю её на кровать, закутываю Ирочку в одеяло, а сам сажусь рядом. Будто родной папа.
Сначала рассказываю ей сказку, про собаку, у которой выросли крылья, поэтому она умела летать, как все остальные птицы. Но они ведь очень глупые, а собака поумней, она умела разговаривать, думать, и совершать поступки.
Ирочке нравиться, она просить меня ещё.
Тогда рассказываю другую; как один храбрый сверчок, выросший во тьме и в лесах, решил подняться в мир великанов.
Сверчку было плевать на всё.
У него была только песня, которой он должен разбудить спящую принцессу.
Он доверился одному великану, который его раздавил одним пальцем.
Великан, это я, принцесса Ира, а сверчок есть сверчок.
Мысленно прошу у него прощения.
— Что правда?— спрашивает Ира
— Да, я никогда не вру.
Что мне ей сказать, что какой-то сверчок влез по моей ноге.
Я обнимаю, целую в губки и в щёчки, глажу по волосам.
Она отдергивает одеяло в сторону, полностью раскрывается, хотя она одетая в халатик, тянется всем тельцем, тоже хочет нежной ласки, исходящей от меня.
Но она, и я, помним, что случилось в ту злополучную ночь, когда нам помешал Юрка. Каким-то образом дошло до всех, ведь шила в мешке не утаишь. Проводились нравственные беседы с нами: директор вёл со мной, а с Ирочкой завуч и старшая «воспиталка».
Её сразу поставили на особый контроль у гинеколога.
Мне пришлось поклясться директору, получить строгое предупреждение, что посадят за совращение.
Ира тоже знает, что меня ждет в случае чего.
Нам ничего не остается делать, как гладить и целовать друг друга….
Ира издает жалобный писк.
Она тут же отбрасывает меня, мою руку между ножек, спрыгивает с кровати, запахивает халатик, судорожно натягивает тапки, открывает щеколду двери…
И убегает прочь. Ни говоря ни слова на прощание.
Потом, через много лет, понял, почему она сделала так.
Ира уже тогда понимала своим умом, что мы на этом не остановимся, произойдет Это. И я окажусь в тюрьме.
Через несколько дней она снова приходит ко мне ночью.
Всё повторяется сначала, она уже сама просит, чтобы погладил, там.
Но только чуть-чуть и немножко, со смущением добавляет Ирочка.
Она мягкая и податливая, как пластилин.
Я исполняю просьбу, как только раздается предупредительный стон, сразу прекращаю. Она верит только мне, наверно.
Дарю ей шоколад, в красивой красочной упаковке со слоганом «май лове».
У меня приготовлен ещё один подарок для неё, но она об этом пока не знает.
Это будет сюрприз, перед 8 марта. Тогда вручу красочную упаковку.
Что за подарок в нём? Платье, очень дорогое, очень изысканное.
Вроде подходит под её размер. Оно не детское, не дамское, а такое, нечто среднее. Шёлковое, ярко-красного цвета, Ира любит одеваться в колоритное и вызывающее. На рукавах, и на подоле, кружевные сборочки.
В общем, просто обалденное, чтобы выступать в нём на праздничном концерте.
Ведь артистичная Ира обязательно там будет петь и танцевать.
А сейчас, ночью у меня, она лишь хмыкает, поправляет халатик, уходит к себе.
Правда, теперь говорит, — я тебя люблю.
И она исчезает за дверью, торопясь в группу, чтобы лечь в свою постель.
Пока никто не заметил ночных похождений.
Утром она уходит в школу, чтобы учится на уроках, ведь воспитанники учатся в ближайшей общеобразовательной школе.
Я остаюсь в детдоме, не нахожу себе места.
Рву и мечу, в буквальном и в переносном смысле.
Переживая где, и как она. Наверно наступило чувство ревности.
Ревную её ко всем: к школьным ребятам, к одноклассникам, к молодым парням, которых она встречает на улице, по дороге в школу и обратно.
Это болезнь, меня отпускает, когда вижу только её, возвратившейся после школьных занятий. Обрывок улыбки, радостный блеск глаз.
Наверно они обращены вовсе не ко мне. Но мне всё равно приятно.
Тогда не знал, как назвать, когда можно ради одного человека совершать дикие поступки. Абсолютно дикие.
Ирочка не обращает на меня внимания, поэтому ухожу к себе, в свою «берлогу», там закрываюсь на замок.
Достаю из секретного места, известного только мне и Фадину, картонную коробку, внутри её стопка разных бумаг.
В ней сложены открытки, записки, письма в конвертиках, — от Иры.
Их бережно храню, и собираю.
Чтобы в такие моменты, не ощущать себя брошенным.
Перечитываю их снова и снова.
Вот на одной открытке, она поздравляет меня с 23 февралём.
На стороне, где чисто от плакатного воина, она рисует алым фломастером пронзённое стрелой сердечко, под ним губки.
Подписывается — от Ирины.
Ей нравится менять имена: то в один день она Ира, а в другой день она Ирина.
Она непостоянная и разная, словно дикий зверёк.
Вот записка, на обрывке школьного тетрадного листа в клеточку, со словами:
«Я тебя сильно люблю».
А вот письмо, уже такое, взрослое и обширное.
Где она описывает себя, будущее, клянется в любви.
Эта несносная девчонка буквально засыпала меня любовными признаниями, передавая их через нашего почтальона Фадина.
Поначалу не придавал им значения, ведь был всерьёз увлечен другими, более взрослыми девушками, которые больше подходили для любви.
К тому же они все были доступными.
Эти послания не рвал, не сжигал, а почему-то хранил.
Почему, — не знаю, наверно я запасливый.
Они копились и копились, мне было всё равно.
Ведь относился к ней как к маленькой, едва вышедшей из ползунков.
Тогда думал, что это бред сумасшедшей девчонки, смирился, решил для себя, — пусть себе пишет.
Время от времени передавая через Фадина ответ: то деньги, то шоколадку, или какую-нибудь безделушку, вроде коралловых бусинок, или серег с позолотой с бирюзовым камешком, под цвет её глаз.
Конечно, всё было ненастоящим, сделанное из дешевой пластмассы.
Но для неё, наверно кое-что значило.
В ответ она благодарила, и благодарила.
Бедный Фадин наверно сходил с ума и сбивал ноги, носясь из группы Ирины в столярку, и обратно, бегая от неё каждый час с очередным письмом, после моего подарка. Иногда, потом уже после всего случившегося, — спрашиваю себя, как такое получилось «набоковское»? любовь взрослого человека к девочке.
И кто кого спровоцировал первым?
Может я, а может она. Хотя наверно сама жизнь, наша жизнь.
Когда она рядом, то можно смеяться и плакать от счастья.
Это круче, чем поётся в песне о полете на дельтаплане, будто находишься в райских просторах. Но в раю больше нет, — свободных мест.
Остались только там, где-то внизу.
Через год нашего знакомства, Ира вполне выросла.
На моих глазах превращаясь из гадкого утенка в прекрасного лебедя.
День ото дня, становясь интереснее, — такое невозможно описать обычными словами.
Её молодость, будто художник, творит из простого наброска шедевр, так она создавала из тельца девочки, — девушку с совершенной фигурой.
Она женственно оформилась: грудки, попочка, соблазнительные ножки.
Носила обтягивающие джинсы, мини-юбки, шортики.
Сделала стрижку каре.
А иногда она челку со лба убирала за ушко, разными прищепками для волос.
Нет, не заколками, не золотистым гребнем.
Хотя она тоже его использовала.
Прищепки бывают разными, но те были маленькими, похожими на бабочку с крыльями. Она вечно теряла их у меня в «берлоге», потом возвращал ей.
Матерился внутри себя, но продолжал любить её, — она ведь ещё девчонка.
Те, прищепки, подарил их сразу в комплекте, чтобы был запас.
А взрослеющая девчонка накладывала на личико легкий макияж.
Хотя о чем, просто мазала губы помадой втихаря в туалете, перед зеркалом.
И не дай бог застукает «воспиталка» за этим занятием.
Но она хотела нравиться всем людям, — мне, и другим.
Хотела быть самой красивой, самой лучшей на свете.
— Всё, на сегодня хватит, расходимся, — говорю строгим голосом, время под утро.
Они все уходят, кроме Ирины.
Мы остаемся одни, и целуемся. Всем назло и злому времени.
А я наверно был немного пьян.
У неё мягкие и сладкие губки.
Ирина не умеет целоваться по-взрослому, показываю как надо.
Нам хорошо, начинаю расстегивать пуговки на блузке, одну за другой.
Она не сопротивляется, учащённо дышит, слегка постанывает, что ещё больше возбуждает.
Она тоже возбуждена и взволнована, как будущая женщина.
Беру её за талию, поднимаю наверх.
Придерживая на весу, бережно укладываю на столярный стол, попой к верху.
Так здорово, любоваться каждый раз оттопыренной попкой.
Любоваться ей, и закатом.
Я бы мог любоваться попой Ирочки целую вечность.
Наверно две вещи в жизни, на которые мог смотреть бесконечно.
А потом мало что помню, кроме того, что у нас ничего не произошло.
К сожалению. Хотя, кто его знает, почему к сожалению.
В тот момент, в дверь столярки оглушительно забарабанили.
Я открыл, а Ира стала оправлять одежду.
Это появился Юрка Кривой, как всегда с похмелья, но почему-то в шесть утра.
Наверно, ему кто-то доложил про нас.
Конечно, он застал меня с ней, — был шум и крики.
Ира со стыдом убежала, а с Юркой мы потом говорили по душам, выпивали то, что осталось из спиртного.
Он заявлял, если не дай бог узнают, то меня посадят без долгих разбирательств.
Ведь в детдоме девочек, начиная с 14 лет, каждый месяц водили на осмотр к гинекологу, на предмет девственности.
Я поклялся ему, что не успел совершить этого, хотя всё равно люблю её, мы будем вместе, когда она подрастет.
Юрка перевел дух, снял фуражку, перекрестился, это видел первый раз от него, лишь сказал, что бог уберег меня от греха.
Мало что помню из того разговора, от близости с Ириной.
Остались в памяти лишь вкус её поцелуев, тела и грудок, стоны, сомкнутые глаза с дрожащими ресницами, тонкая талия с упругими ягодицами.
И лифчик. Наверно она специально надела его для меня, тот сексуальный лифчик.
Да, ведь именно я дал деньги из своей зарплаты, чтобы она сходила в салон, купила нижнее белье.
Ведь в детдоме выдают девочкам, дешёвое довоенное белье.
Кальсоны и рейтузы из хлопка, бюстгальтеры похожие на парашютные мешочки.
Какие кружева? Какие шелковые полоски? Какой стрейдж?
Вы о чем, — это детский дом.
Я дал ей много денег, чтобы она купила настоящее интимное бельё.
А ветреная Ирочка сделала вот что, — это мне тут же доложил Фадин, — накупила на все деньги много чупа-чупсов, жвачек в обертке, импортных шоколадок.
Там находились киоски барыг, рядом с детдомом.
Самую малость сьела сама, а остальное, раздала малышам из детских групп, там им по пять, по шесть лет.
Раздала всем друзьям, подругам, шоколад, «киндер-сюрпризы».
Фадин тоже посасывал дармовый леденец, с «диролом».
Он рассказывал, жевал жвачку, смотрел на меня, будто спрашивая, — что намерен делать в такой ситуации?
Я был молодым, отчаянным парнем, прошедшим ПТУ и армию.
И пошел после тренировки, поздним вечером к ларькам, к тем, кто продал эту привозную фигню, одной неопытной девочке, которая совсем не разбиралась в жизни. С битой в руках, подаренной Тони.
Как там в песне: «В левой руке «сникерс», в правой руке «марс», мой пиар-менеджер — Карл Маркс…»
Не буду говорить, что и как, но деньги вернули, правда, только часть.
Конечно, я прикрывался Тони. Этого было мало.
Обошлось в пару разбитых челюстей, в несколько выбитых стёкол в ларьках.
Потом копил деньги из зарплаты, чтобы самому сводить Иру в салон модной одежды, под присмотром, чтобы она купила себе трусики и лифчик, какие ей понравятся. Вот такая история с этим, предисловием к кружевному лифчику.
Она делала мне всё назло. Она презирала меня, она плевалась в меня.
Ира, — смерч и тайфун для всех живущих в детдоме.
Только иногда затихающий в моих руках.
Когда она пробирается тайком после отбоя ко мне в «берлогу» и остается на ночь, то рассказываю ей сказки, будто убаюкивая её, успокаивая после трудного дня подросткового детства. Мы сидим на кровати, на ней матрас, чистое постельное белье, с подушкой и одеялом. Потом укладываю её на кровать, закутываю Ирочку в одеяло, а сам сажусь рядом. Будто родной папа.
Сначала рассказываю ей сказку, про собаку, у которой выросли крылья, поэтому она умела летать, как все остальные птицы. Но они ведь очень глупые, а собака поумней, она умела разговаривать, думать, и совершать поступки.
Ирочке нравиться, она просить меня ещё.
Тогда рассказываю другую; как один храбрый сверчок, выросший во тьме и в лесах, решил подняться в мир великанов.
Сверчку было плевать на всё.
У него была только песня, которой он должен разбудить спящую принцессу.
Он доверился одному великану, который его раздавил одним пальцем.
Великан, это я, принцесса Ира, а сверчок есть сверчок.
Мысленно прошу у него прощения.
— Что правда?— спрашивает Ира
— Да, я никогда не вру.
Что мне ей сказать, что какой-то сверчок влез по моей ноге.
Я обнимаю, целую в губки и в щёчки, глажу по волосам.
Она отдергивает одеяло в сторону, полностью раскрывается, хотя она одетая в халатик, тянется всем тельцем, тоже хочет нежной ласки, исходящей от меня.
Но она, и я, помним, что случилось в ту злополучную ночь, когда нам помешал Юрка. Каким-то образом дошло до всех, ведь шила в мешке не утаишь. Проводились нравственные беседы с нами: директор вёл со мной, а с Ирочкой завуч и старшая «воспиталка».
Её сразу поставили на особый контроль у гинеколога.
Мне пришлось поклясться директору, получить строгое предупреждение, что посадят за совращение.
Ира тоже знает, что меня ждет в случае чего.
Нам ничего не остается делать, как гладить и целовать друг друга….
Ира издает жалобный писк.
Она тут же отбрасывает меня, мою руку между ножек, спрыгивает с кровати, запахивает халатик, судорожно натягивает тапки, открывает щеколду двери…
И убегает прочь. Ни говоря ни слова на прощание.
Потом, через много лет, понял, почему она сделала так.
Ира уже тогда понимала своим умом, что мы на этом не остановимся, произойдет Это. И я окажусь в тюрьме.
Через несколько дней она снова приходит ко мне ночью.
Всё повторяется сначала, она уже сама просит, чтобы погладил, там.
Но только чуть-чуть и немножко, со смущением добавляет Ирочка.
Она мягкая и податливая, как пластилин.
Я исполняю просьбу, как только раздается предупредительный стон, сразу прекращаю. Она верит только мне, наверно.
Дарю ей шоколад, в красивой красочной упаковке со слоганом «май лове».
У меня приготовлен ещё один подарок для неё, но она об этом пока не знает.
Это будет сюрприз, перед 8 марта. Тогда вручу красочную упаковку.
Что за подарок в нём? Платье, очень дорогое, очень изысканное.
Вроде подходит под её размер. Оно не детское, не дамское, а такое, нечто среднее. Шёлковое, ярко-красного цвета, Ира любит одеваться в колоритное и вызывающее. На рукавах, и на подоле, кружевные сборочки.
В общем, просто обалденное, чтобы выступать в нём на праздничном концерте.
Ведь артистичная Ира обязательно там будет петь и танцевать.
А сейчас, ночью у меня, она лишь хмыкает, поправляет халатик, уходит к себе.
Правда, теперь говорит, — я тебя люблю.
И она исчезает за дверью, торопясь в группу, чтобы лечь в свою постель.
Пока никто не заметил ночных похождений.
Утром она уходит в школу, чтобы учится на уроках, ведь воспитанники учатся в ближайшей общеобразовательной школе.
Я остаюсь в детдоме, не нахожу себе места.
Рву и мечу, в буквальном и в переносном смысле.
Переживая где, и как она. Наверно наступило чувство ревности.
Ревную её ко всем: к школьным ребятам, к одноклассникам, к молодым парням, которых она встречает на улице, по дороге в школу и обратно.
Это болезнь, меня отпускает, когда вижу только её, возвратившейся после школьных занятий. Обрывок улыбки, радостный блеск глаз.
Наверно они обращены вовсе не ко мне. Но мне всё равно приятно.
Тогда не знал, как назвать, когда можно ради одного человека совершать дикие поступки. Абсолютно дикие.
Ирочка не обращает на меня внимания, поэтому ухожу к себе, в свою «берлогу», там закрываюсь на замок.
Достаю из секретного места, известного только мне и Фадину, картонную коробку, внутри её стопка разных бумаг.
В ней сложены открытки, записки, письма в конвертиках, — от Иры.
Их бережно храню, и собираю.
Чтобы в такие моменты, не ощущать себя брошенным.
Перечитываю их снова и снова.
Вот на одной открытке, она поздравляет меня с 23 февралём.
На стороне, где чисто от плакатного воина, она рисует алым фломастером пронзённое стрелой сердечко, под ним губки.
Подписывается — от Ирины.
Ей нравится менять имена: то в один день она Ира, а в другой день она Ирина.
Она непостоянная и разная, словно дикий зверёк.
Вот записка, на обрывке школьного тетрадного листа в клеточку, со словами:
«Я тебя сильно люблю».
А вот письмо, уже такое, взрослое и обширное.
Где она описывает себя, будущее, клянется в любви.
Эта несносная девчонка буквально засыпала меня любовными признаниями, передавая их через нашего почтальона Фадина.
Поначалу не придавал им значения, ведь был всерьёз увлечен другими, более взрослыми девушками, которые больше подходили для любви.
К тому же они все были доступными.
Эти послания не рвал, не сжигал, а почему-то хранил.
Почему, — не знаю, наверно я запасливый.
Они копились и копились, мне было всё равно.
Ведь относился к ней как к маленькой, едва вышедшей из ползунков.
Тогда думал, что это бред сумасшедшей девчонки, смирился, решил для себя, — пусть себе пишет.
Время от времени передавая через Фадина ответ: то деньги, то шоколадку, или какую-нибудь безделушку, вроде коралловых бусинок, или серег с позолотой с бирюзовым камешком, под цвет её глаз.
Конечно, всё было ненастоящим, сделанное из дешевой пластмассы.
Но для неё, наверно кое-что значило.
В ответ она благодарила, и благодарила.
Бедный Фадин наверно сходил с ума и сбивал ноги, носясь из группы Ирины в столярку, и обратно, бегая от неё каждый час с очередным письмом, после моего подарка. Иногда, потом уже после всего случившегося, — спрашиваю себя, как такое получилось «набоковское»? любовь взрослого человека к девочке.
И кто кого спровоцировал первым?
Может я, а может она. Хотя наверно сама жизнь, наша жизнь.
Когда она рядом, то можно смеяться и плакать от счастья.
Это круче, чем поётся в песне о полете на дельтаплане, будто находишься в райских просторах. Но в раю больше нет, — свободных мест.
Остались только там, где-то внизу.
Через год нашего знакомства, Ира вполне выросла.
На моих глазах превращаясь из гадкого утенка в прекрасного лебедя.
День ото дня, становясь интереснее, — такое невозможно описать обычными словами.
Её молодость, будто художник, творит из простого наброска шедевр, так она создавала из тельца девочки, — девушку с совершенной фигурой.
Она женственно оформилась: грудки, попочка, соблазнительные ножки.
Носила обтягивающие джинсы, мини-юбки, шортики.
Сделала стрижку каре.
А иногда она челку со лба убирала за ушко, разными прищепками для волос.
Нет, не заколками, не золотистым гребнем.
Хотя она тоже его использовала.
Прищепки бывают разными, но те были маленькими, похожими на бабочку с крыльями. Она вечно теряла их у меня в «берлоге», потом возвращал ей.
Матерился внутри себя, но продолжал любить её, — она ведь ещё девчонка.
Те, прищепки, подарил их сразу в комплекте, чтобы был запас.
А взрослеющая девчонка накладывала на личико легкий макияж.
Хотя о чем, просто мазала губы помадой втихаря в туалете, перед зеркалом.
И не дай бог застукает «воспиталка» за этим занятием.
Но она хотела нравиться всем людям, — мне, и другим.
Хотела быть самой красивой, самой лучшей на свете.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
не детский дом.
История стара как мир, где мы живем. Конечно, она продолжается.
Уже не существовало право выбора: жизни, или смерти.
У троих, — у Тони, у Иры, у меня.
Конечно у детдома, который свел нас вместе.
Тони, заменил мне старшего брата, в то время, поймите правильно, не хотел никого из них выбирать, из нас четверых, считая детдом.
А Ирина стала самой красивой девчонкой на свете, поэтому Тони сразу на неё положил взгляд.
Я сразу понял, тут не нужно лишних слов.
В тот день, имеется в виду дневное время суток, Тони как обычно приехал в детдом, на иномарке, со свитой.
После обеда в столовой, я и Тони, вдвоём спустились в столярку.
Там сидели, обсуждали вопросы.
За закрытой дверью, ведь криминальный бизнес не любит посторонних ушей.
Тони устроил с моей помощью в спортзале детдома, подпольные бои с тотализатором. Конечно, не такие крутые как в кино, а так по мелочи, ради зрелища и причастности к чему-то незаконному.
Ставки делались некрупные, да бойцы, так сказать, местного разлива.
Сначала в детдоме организовал секцию карате, а потом когда Тони узнал об этом, то решил сделать по-взрослому, получать бабки с этого дела.
В городе немало спортивных секций, соответственно много парней: кикбоксеров, каратистов, боксёров, рукопашников, просто дворовых ребят, готовых помахать кулаками за так, тем более за деньги.
Таких бойцов Тони и приводил в спортзал.
Они дрались, то между собой, то со мной.
Я дрался, когда мне нужны были живые деньги.
Тони платил за участие, неважно проиграл, или как.
Ну а если выиграл, то часть банка ставок, твоя.
Бои начинались после отбоя в детдоме, в Славкину смену.
А бойцы были так себе, не Ван Даммы.
Кроме одного, чемпиона города — Муллы.
Он неизменно выигрывал одно соревнование за другим, был призером страны.
Вот у него был уровень, ведь его воспитывал сам Тони, как цепного пса, вкладывая в него деньги: нанимал ему лучших тренеров, лучшие спортзалы; покупал всё лучшее на свете: поездки, семинары, учителей из Японии.
Конечно, он побеждал здесь, в спортзале детдома.
Всех, абсолютно всех бойцов. Это и был уровень, когда от одного точного удара в первом раунде, соперник валился с ног. По сравнению со мной, каратистом-любителем, Мулла был настоящим профессионалом.
Но Тони пришла в голову мысль, сделать бой, где он выставит против меня Муллу.
В том бою сделать нормальные ставки, провернуть рекламную кампанию, собрать зрителей из денежных мешков. Вот мы обсуждали, организацию предстоящего турнира.
Тут ворвалась Ира, как обычно после школы, на взлете и радостным ураганом.
Когда мы находимся не в состояние ссоры, то она так делает почти каждый день, заходит в столярку, чтобы пообщаться, рассказать всякие новости, подразнить меня своей округлившейся попой. Немного пообниматься и расцеловаться, когда никого нет поблизости. Теперь только так. Она сама мне рассказала, что её осматривают каждую неделю. Но она так и говорила, — они только тебе.
Только надо немного подождать и всё, я стану твоей любовницей.
А когда она в добром настроении, то забегает ещё вечером, после ужина, проведать меня, как себя чувствую, что делаю. Но такое случалось редко, ведь у взрослеющих девчонок столько дел!
Надо сделать то и это, всё успеть, за всем уследить, сходить к подшефным детишкам, сделать уроки, обменяться сплетнями с подружками, сбегать на музыкальную репетицию к разным концертам и конкурсам, покрасить ногти моим подаренным лаком, многое, многое другое.
Чего невозможно представить обычному человеку, что можно успеть сотворить в течение одного дня. Это узнал, когда стал жаловаться ей на то, что она уделяет мне слишком мало времени, и я без неё сильно скучаю.
Она больше не приходила ко мне после отбоя, сильно стала избегать меня, обходя стороной. Когда при случае, настойчиво поймал её днем в углу, то спросил:
— Зачем?
Она призналась, немного стесняясь, девчонки и мальчишки, из её группы дразнятся:
— Они говорят, что сосу тебе там, ту штуку. И обзываются, нехорошими словами. Прости, миленький, я не смогу больше приходить на свидания.
(Наши встречи по ночам именовала так)
— Да брось, они просто завидуют тебе. Наплюй. Короче, я соскучился, жду тебя сегодня. А им, башки поотрываю, если они не перестанут.
— Я же говорю, что не могу приходить. Прости, — жалостливо ответила она.
Ира привстаёт на цыпочки, ласково целует.
Я грубо отстраняю её от себя, и высказываю:
— Если не придёшь, то между нами всё кончено! Ясно тебе?!
Ира выскальзывает из моих рук, бьет кулачками по моей груди, и убегает.
Кричит при этом:
— Ты дурак. Большой глупый дурак!
Ночью жду её, не смыкая глаз, но она, конечно, не приходит.
Не приходит она и днем и вечером, точно меня больше не существует.
Тогда следующим вечером, отменяю тренировку, и напиваюсь.
Один, в столярке, слушаю музыку и тоскую.
Когда набираюсь достаточной наглости, то иду к ней в группу, перед самым отбоем, прихватив для нее подарок, — плитку шоколада.
Я стараюсь не качаться, тупо вламываюсь в её комнату, где обитают остальные девчонки. Она находиться там, готовясь ко сну, что-то читает лёжа на кровати.
— Ира выйди, надо поговорить, — кричу ей, через всю комнату.
Стою возле двери, не могу пройти дальше.
Ведь меня крепко держит за локоть воспитательница.
Она что-то говорит мне, но я не слышу её, пытаюсь вырваться из захвата.
Кричу Ирочке снова и снова, какие-то слова о любви.
Но она выбегает в смежную дверь.
Прихожу в себя, оглядываюсь по сторонам.
Наконец, обращаю внимание на женщину, она говорить мне:
— Успокойтесь, молодой человек, ведь вы пьяны. Так нельзя делать.
— Вы успокоились?
— Да. Я в норме.
Она отпускает мой локоть
— Идите к себе, проспитесь, потом поговорите с ней.
Отдаю ей шоколад, ухожу прочь, в свою «берлогу».
Там лью слезы. От чего, — не знаю.
Фадин, — потом, на следующий день рассказывал, что Ира, тоже долго плакала в ту ночь, сначала в туалете, а потом спрятавшись под одеялом.
Наверно ей было очень стыдно: за себя, за меня, за мою пьяную выходку.
Честно говоря, через много лет, не могу толком объяснить, из-за чего мы оба плакали в ту ночь, — там столько всего, что займет сотню страниц на тему разбитых сердец.
Ах, какой же идиот, — корю себя сейчас.
Это был глупый эгоизм, с моей стороны, поступать так с девочкой.
Давить на неё, что-то приказывать ей выполнять.
Моя грубейшая ошибка.
Да вообще давление на женский пол, считаю, ошибкой.
В сексе, может быть, некоторые девушки любят такое.
Иной раз бывают переборы, поэтому мужчина превращается в садиста и насильника. Но в жизни, — лучше не надо.
Мы поссорились всерьёз и надолго, примерно недели на две.
Едва завидев меня, она убегала, как от чумного.
Потом помирились, правда, отношения между нами изменились.
Стали не такими слащавыми и любовными, снова больше походить на дружбу.
Видимо Ира считала, что так будет лучше для нас двоих, ведь временно, пока она не вырастёт в девушку.
Клятвенно пообещал, что больше никогда не появлюсь к ней в пьяном виде, не укажу ей, что делать, потому что она самая умная.
Конечно, в глубине себя, так не полагал, ведь стадию дружбы мы уже давно проходили.
— Привет, — весело кричит она мне с порога, в тот день.
— Привет.
— А я буду выступать на концерте, в первом номере, и в третьем тоже, а может и в пятом …
Ира запрыгала, закрутилась на месте, почти танцуя и демонстрируя округлости созревшей попы, через блузку почти приоткрывая холмики с острыми сосками.
Видимо думала, что один нахожусь в столярке.
Но тут она осеклась, замечая чужого мужчину, сидящего в темноте на стуле в дорогом костюме.
Наверно она всё-таки, знала кто такой Тони, но не была лично знакома с ним.
Ей стало неловко, и, застеснявшись, произнесла:
— А понятно, ну я пойду, не стану мешать.
— Да, иди.
У меня перехватило дыхание от её движений, от её фигурки, — всё выглядело прекрасно, и так сексуально, что можно запросто сойти с ума.
Она обернулась, тугие ягодицы перекатились под тесными шортами, и так же ураганом выскочила за дверь.
Я ничего не слышал, точно оглох после контузии, а потом перевел дух, смотря на Тони. Он облизывал губы, и говорил, — облизывал губы и говорил, снова и снова.
Мне, наверно мне, когда снова вернулся слух.
— Охренеть! Вот это малышка! Офигеть, ты видал какая у неё жопа!
— Слушай, как её зовут? Хотя неважно.
— Я хочу её!
— А как она задницей крутит!
Наконец пришел в себя, стал говорить:
— Послушай Тони, зачем именно её? У тебя есть любые девочки, которые тебе сделают, всё что захочешь!
— Заткни пасть щенок! Это мой детдом! Мой, и только мой! Тут всё мое, и принадлежит мне, от последнего гвоздя до этой, мать его за ногу, чертовой задницы!
Тони не говорил, а уже ревел в голос, как взрослый кабан почуявший самку:
— Эта маленькая соска станет моей! Она уже не молодняк, с такой задницей. Молчи щенок! Её надо трахать! Я лучше знаю! Она только и ждет!
— Тони, зачем??! Чего тебе не хватает?!!
Я тоже сильно повысил голос, ведь речь шла о девственности, моей любимой девушки, на тот момент. Но Тони тут же успокоился, правда, говорил также резко и отрывисто, будто отдавал команды:
— Ладно. Я пошутил, а ты чего так завелся?
— Да ты походу влюблён.
— Тоже хочешь ей присунуть?
— Учти, я всё вижу. Пацан.
— Давай, я не против.
— У нее такая задница, что выдержит троих.
— Но только после меня.
— Становись в очередь, — Тони поднялся со стула, хлопнул меня по плечу, двинулся к выходу, но остановился:
— Слушай, а хочешь, сделаем отдельную ставку?
Между мной и тобой. Ну давай, решайся. Если выиграешь бой с Муллой, то её жопа только твоя, не стану трогать вообще, обещаю.
А если проиграешь, то моя и Муллы. Тут уж извини, придется делиться.
Он тоже обожает свеженьких цыпочек.
Я красноречиво молчал. Что мне ответить?
При самом лучшем раскладе, у меня против Муллы, было десять шансов из ста, что побью его. Мог продержаться раунда два-три, но он всё равно уделает.
Я не боялся схватки с Муллой, но десять из ста, слишком рисково ставить на кон девственность моей девушки.
Да хоть бы наполовину, я бы не посмел всё равно.
— Ссышь, значит?! Ну-ну, молчи дальше.
Тони пошёл в который раз к двери, но вернулся, сел на стул.
Я же стоял напротив него, сжав кулаки, сдерживая в себе неистовое желание, размазать Тони по стенке, как бешеную муху.
— Ладно, уважаю. Тогда давай так, — бой между нами.
Как тебе? Я тоже надену кимоно, так же выйду на ринг. Против тебя.
Я ведь старый, больной, а ты молодой, здоровый.
У тебя есть все шансы, выиграть поединок.
Я зло усмехнулся:
— Послушай Тони, я не собираюсь с тобой драться. Ты сам знаешь, получилась персональная проблема, любой исход боя на кулаках ничего не решит.
Между нами.
— Ты уверен?
— Уверен. На сто процентов. Ладно, объясню: если выиграю бой, то ты всё равно затаишь зло, станешь мстить.
Если победишь ты, то я буду мстить, любым доступным мне способом.
Нам подходит только дуэль до смерти, пойми Тони!
Как в старину, на шпагах, или на дуэльных пистолетах.
Я не угрожаю, а говорю, как будет.
— Может быть, ты прав, — Тони немного задумался. Он поднялся со стула, пошёл к двери.
— Не провожай. Я скоро приеду за ней. Учти разницу: кто я, и кто ты, — кинул он, с угрозой. Тони, вдруг вновь останавливаясь, и тыча указательным пальцем в меня, резко обернулся:
— А знаешь, как будет?! Вот ты наверняка думаешь, что обойдется, её задница останется целёхонькой? Нее, тут ты ошибаешься мой дорогой мальчик.
Дядя Тони расскажет, как произойдет:
Она выступит на концерте, точно победит. Я буду награждать, приглашу в ресторан, — она согласиться, я хорошо знаю таких милых малышек.
Ведь буду добрым и хорошим дядей Тони.
Там, в ресторане, угощу её бокалом дорогого шампанского, а если откажется, то стаканом вкусного сока. Со специальной таблеткой.
Такой, знаешь, успокоительной и усыпляющей, но немного.
После ресторана, лично привезу обратно, в детдом.
И здесь же, трахну.
Я тебе обещаю. Прикинь? Сам Тони обещает.
А он слов на ветер не бросает, учти.
Почему именно здесь, наверно думаешь?
Почему не в отель, или в особняк?
Так захотел, — сделать тебе ещё больнее.
Я же вижу, как ты сохнешь.
Мечтаешь о них, и всё такое. Я сам когда-то был на твоем месте.
А это плохо, поверь мне. Но будет для тебя испытанием, на прочность.
Ладно, ты всё равно видно не поймёшь.
Короче, после того как отведаю мясо, приду в спортзал на бои, где тебя на ринге отымеет по полной программе Мулла. А потом, мы с Муллой вернемся.
И уже Мулла, займётся малышкой.
Тони напоследок бросил, когда снова направился к выходу:
— Через день концерт. А ещё помни у тебя бой с Муллой, не забудь. Тренируйся лучше, а не сходи с ума!!
На выходе Тони с яростью хлопнул дверью, так что с потолка посыпалась штукатурка белым дождём.
Тони был до предела взбешён, моим гробовым молчанием, это понял сразу, как только он удалился. Я никогда до этого не видел в таком состоянии Тони.
Хотя, наверно, просто у нас не бывало аналогичной ситуации.
Точнее говоря, упорным несогласием, с его мнением большого босса.
Хотя, в тот момент, мне были по барабану, его «хотелки», нравоучения.
Мне стало жаль, упущенного момента, когда мог ему свернуть шею.
Прямо здесь, в столярке. Я не боялся тюрьмы, убийства человека.
Меня остановило только то, что Ирочка не сможет меня дождаться «оттуда».
Даже, если дадут минимальный срок, пять лет.
Да за это время она, в любом случае переспит с какими-нибудь парнями не один раз, может потом выйдет замуж, родит детей.
А с другой стороны, если оставить как есть, наверно вот так не получиться.
Сказать при встрече с ней, спустя много лет:
«Ты извини Ира, я струсил, тебе пришлось лечь под Тони…»
Так что ли? Видимо нет.
Стал размышлять об этой непростой ситуации.
Обдумывая её со всех краев.
Тони прав с одной стороны, — он платит деньги, мне, и детдому. Почему нет?
Ну отымеет её разок, а потом может я. Почему нет?!
Трезвый рассудок шептал:
— Уступи ему, дурачок. Отдай её. Ведь он сотрет тебя в порошок.
Или закатает в цемент, а может в лесу, в какой-то яме его слуги закопают.
Ты этого хочешь?
Конечно, этого не хотел, быть похороненным заживо.
— Ладно? А что тогда? — спросил у рассудка. — Что тогда? Какой моя девочка будет после него? Шлюхой? Так что ли? Эти дырочки, моей ненаглядной Иришки, должны были стать моими, и только моими, которыми владею только я.
— Пойми, рассудок. Ей до ..надцати лет осталось всего ничего, четыре месяца.
Уже терпел год, ещё потерплю. А как ей исполниться, она сдаст экзамены, заберу к себе домой.
— Уйди из детдома, уволься. Забудь о ней навсегда, найди себе другую, нормальную девушку, — слабо шепчет рассудок.
Но не слышу его, продолжаю безумно твердить:
— Мы поженимся, а как иначе. Будем жить счастливо и долго.
Ведь у нас разница в возрасте всего лишь в шесть лет.
Ну или в семь, неважно.
Так мужчина должен быть старше своей избранницы.
Кроме того воспитал под себя, она станет идеальной женой.
Боже, услышь меня!!
Но рассудок молчал, видимо, больше не желая отвечать на дурные вопросы.
Тем больше рассуждал над этим, тем больше мой мозг распалялся.
В нём живо представилась картина предстоящей экзекуции, что Тони овладевает Ирочкой….
А ведь на самом деле, я, должен быть на его месте.
Скажете то, что рассказываю, — страдания по юбке.
Отчасти, да. Может так.
Мне всегда было интересно узнать, что думала в тот момент сама Ира, ведь мы обсуждали её задницу.
Быть ей, или не быть, — почти как у Шекспира в драме.
Она человек, вовсе не живой товар, расцениваемый, словно на базаре.
Но может так оно и есть, девчонки товар.
Особенно молодые и свежие.
В древности, войны начинались из-за женских дырок.
Воины делили их, кто у них будет первым. А кто вторым, потом третьим
Так было, осталось сейчас, — борьба за обладание молоденькой самкой.
Можно сказать, — первенство и собственничество.
Говоря животным языком, — если один самец владеет самкой, то он, в каком-то смысле, доминирует над остальными самцами.
Это у всех мужчин, заложено в генетическом коде, самой природой.
Кстати, о войнах.
Когда учился в «художке», то у нас была одна преподавательница.
Однажды мы спросили на уроке, что она думает о войне в Афганистане.
Она честно ответила, — Россия, будет воевать всегда со всеми.
Поэтому, вы, мальчики, приготовьтесь умирать…
Люди, вообще странные существа.
К примеру, вот мужчина из «среднего класса», у него есть: деньги, работа, свое жилье, несколько авто, с десяток любовниц, полноценное здоровье.
Он успешный и популярный мужчина, — что ему ещё надо для счастья??!
Так нет же, ему мало. Ему хочется достичь вершин, и заглянуть за горизонт.
Но в основном вы не правы, — это Принципы.
Как объяснить: Тони, — человек, у которого есть всё. Абсолютно на свете.
Деньги, власть, сила, яхты, тачки, салоны, казино, недвижка в Майями, в том числе любые девушки. Готовых исполнить любой каприз.
При желании Тони мог заказать девственниц, хоть из Таиланда или из Германии.
Он мог заказать Памелу Андерсен, или актрису Брук Шилдс, из «голубой лагуны». Он мог всё. В отличие от него, — у меня ничего, из выше перечисленного.
Тони вознамерился отобрать последнее, что имелось в загашнике на черный день, — моё счастье, мою Ирочку.
Вот какое он имеет право так распоряжаться чужими судьбами людей?
Да мне плевать на его сугубо важное мнение «биг босса»!
С этой минуты стал ненавидеть Тони лютой яростью, его и Муллу.
В тот момент, после ухода Тони, мир перевернулся.
Детдом замер, больше не был живым и настоящим.
Он изменился, стал совершенно другим.
Хотя люди ходили, дети бегали, всё работало как часы.
Но Он будто предчувствовал плохие события, стал смотреть на меня глазами Тони, жесткими и холодными. Он равнодушно глядел сотнею окон, из каждой двери, будто выжидая, как намерен поступить: сбежать отсюда с позором, или остаться и драться со всеми.
Я говорю о самом Детдоме, ведь у него есть тоже живая душа. Наверно была.
История стара как мир, где мы живем. Конечно, она продолжается.
Уже не существовало право выбора: жизни, или смерти.
У троих, — у Тони, у Иры, у меня.
Конечно у детдома, который свел нас вместе.
Тони, заменил мне старшего брата, в то время, поймите правильно, не хотел никого из них выбирать, из нас четверых, считая детдом.
А Ирина стала самой красивой девчонкой на свете, поэтому Тони сразу на неё положил взгляд.
Я сразу понял, тут не нужно лишних слов.
В тот день, имеется в виду дневное время суток, Тони как обычно приехал в детдом, на иномарке, со свитой.
После обеда в столовой, я и Тони, вдвоём спустились в столярку.
Там сидели, обсуждали вопросы.
За закрытой дверью, ведь криминальный бизнес не любит посторонних ушей.
Тони устроил с моей помощью в спортзале детдома, подпольные бои с тотализатором. Конечно, не такие крутые как в кино, а так по мелочи, ради зрелища и причастности к чему-то незаконному.
Ставки делались некрупные, да бойцы, так сказать, местного разлива.
Сначала в детдоме организовал секцию карате, а потом когда Тони узнал об этом, то решил сделать по-взрослому, получать бабки с этого дела.
В городе немало спортивных секций, соответственно много парней: кикбоксеров, каратистов, боксёров, рукопашников, просто дворовых ребят, готовых помахать кулаками за так, тем более за деньги.
Таких бойцов Тони и приводил в спортзал.
Они дрались, то между собой, то со мной.
Я дрался, когда мне нужны были живые деньги.
Тони платил за участие, неважно проиграл, или как.
Ну а если выиграл, то часть банка ставок, твоя.
Бои начинались после отбоя в детдоме, в Славкину смену.
А бойцы были так себе, не Ван Даммы.
Кроме одного, чемпиона города — Муллы.
Он неизменно выигрывал одно соревнование за другим, был призером страны.
Вот у него был уровень, ведь его воспитывал сам Тони, как цепного пса, вкладывая в него деньги: нанимал ему лучших тренеров, лучшие спортзалы; покупал всё лучшее на свете: поездки, семинары, учителей из Японии.
Конечно, он побеждал здесь, в спортзале детдома.
Всех, абсолютно всех бойцов. Это и был уровень, когда от одного точного удара в первом раунде, соперник валился с ног. По сравнению со мной, каратистом-любителем, Мулла был настоящим профессионалом.
Но Тони пришла в голову мысль, сделать бой, где он выставит против меня Муллу.
В том бою сделать нормальные ставки, провернуть рекламную кампанию, собрать зрителей из денежных мешков. Вот мы обсуждали, организацию предстоящего турнира.
Тут ворвалась Ира, как обычно после школы, на взлете и радостным ураганом.
Когда мы находимся не в состояние ссоры, то она так делает почти каждый день, заходит в столярку, чтобы пообщаться, рассказать всякие новости, подразнить меня своей округлившейся попой. Немного пообниматься и расцеловаться, когда никого нет поблизости. Теперь только так. Она сама мне рассказала, что её осматривают каждую неделю. Но она так и говорила, — они только тебе.
Только надо немного подождать и всё, я стану твоей любовницей.
А когда она в добром настроении, то забегает ещё вечером, после ужина, проведать меня, как себя чувствую, что делаю. Но такое случалось редко, ведь у взрослеющих девчонок столько дел!
Надо сделать то и это, всё успеть, за всем уследить, сходить к подшефным детишкам, сделать уроки, обменяться сплетнями с подружками, сбегать на музыкальную репетицию к разным концертам и конкурсам, покрасить ногти моим подаренным лаком, многое, многое другое.
Чего невозможно представить обычному человеку, что можно успеть сотворить в течение одного дня. Это узнал, когда стал жаловаться ей на то, что она уделяет мне слишком мало времени, и я без неё сильно скучаю.
Она больше не приходила ко мне после отбоя, сильно стала избегать меня, обходя стороной. Когда при случае, настойчиво поймал её днем в углу, то спросил:
— Зачем?
Она призналась, немного стесняясь, девчонки и мальчишки, из её группы дразнятся:
— Они говорят, что сосу тебе там, ту штуку. И обзываются, нехорошими словами. Прости, миленький, я не смогу больше приходить на свидания.
(Наши встречи по ночам именовала так)
— Да брось, они просто завидуют тебе. Наплюй. Короче, я соскучился, жду тебя сегодня. А им, башки поотрываю, если они не перестанут.
— Я же говорю, что не могу приходить. Прости, — жалостливо ответила она.
Ира привстаёт на цыпочки, ласково целует.
Я грубо отстраняю её от себя, и высказываю:
— Если не придёшь, то между нами всё кончено! Ясно тебе?!
Ира выскальзывает из моих рук, бьет кулачками по моей груди, и убегает.
Кричит при этом:
— Ты дурак. Большой глупый дурак!
Ночью жду её, не смыкая глаз, но она, конечно, не приходит.
Не приходит она и днем и вечером, точно меня больше не существует.
Тогда следующим вечером, отменяю тренировку, и напиваюсь.
Один, в столярке, слушаю музыку и тоскую.
Когда набираюсь достаточной наглости, то иду к ней в группу, перед самым отбоем, прихватив для нее подарок, — плитку шоколада.
Я стараюсь не качаться, тупо вламываюсь в её комнату, где обитают остальные девчонки. Она находиться там, готовясь ко сну, что-то читает лёжа на кровати.
— Ира выйди, надо поговорить, — кричу ей, через всю комнату.
Стою возле двери, не могу пройти дальше.
Ведь меня крепко держит за локоть воспитательница.
Она что-то говорит мне, но я не слышу её, пытаюсь вырваться из захвата.
Кричу Ирочке снова и снова, какие-то слова о любви.
Но она выбегает в смежную дверь.
Прихожу в себя, оглядываюсь по сторонам.
Наконец, обращаю внимание на женщину, она говорить мне:
— Успокойтесь, молодой человек, ведь вы пьяны. Так нельзя делать.
— Вы успокоились?
— Да. Я в норме.
Она отпускает мой локоть
— Идите к себе, проспитесь, потом поговорите с ней.
Отдаю ей шоколад, ухожу прочь, в свою «берлогу».
Там лью слезы. От чего, — не знаю.
Фадин, — потом, на следующий день рассказывал, что Ира, тоже долго плакала в ту ночь, сначала в туалете, а потом спрятавшись под одеялом.
Наверно ей было очень стыдно: за себя, за меня, за мою пьяную выходку.
Честно говоря, через много лет, не могу толком объяснить, из-за чего мы оба плакали в ту ночь, — там столько всего, что займет сотню страниц на тему разбитых сердец.
Ах, какой же идиот, — корю себя сейчас.
Это был глупый эгоизм, с моей стороны, поступать так с девочкой.
Давить на неё, что-то приказывать ей выполнять.
Моя грубейшая ошибка.
Да вообще давление на женский пол, считаю, ошибкой.
В сексе, может быть, некоторые девушки любят такое.
Иной раз бывают переборы, поэтому мужчина превращается в садиста и насильника. Но в жизни, — лучше не надо.
Мы поссорились всерьёз и надолго, примерно недели на две.
Едва завидев меня, она убегала, как от чумного.
Потом помирились, правда, отношения между нами изменились.
Стали не такими слащавыми и любовными, снова больше походить на дружбу.
Видимо Ира считала, что так будет лучше для нас двоих, ведь временно, пока она не вырастёт в девушку.
Клятвенно пообещал, что больше никогда не появлюсь к ней в пьяном виде, не укажу ей, что делать, потому что она самая умная.
Конечно, в глубине себя, так не полагал, ведь стадию дружбы мы уже давно проходили.
— Привет, — весело кричит она мне с порога, в тот день.
— Привет.
— А я буду выступать на концерте, в первом номере, и в третьем тоже, а может и в пятом …
Ира запрыгала, закрутилась на месте, почти танцуя и демонстрируя округлости созревшей попы, через блузку почти приоткрывая холмики с острыми сосками.
Видимо думала, что один нахожусь в столярке.
Но тут она осеклась, замечая чужого мужчину, сидящего в темноте на стуле в дорогом костюме.
Наверно она всё-таки, знала кто такой Тони, но не была лично знакома с ним.
Ей стало неловко, и, застеснявшись, произнесла:
— А понятно, ну я пойду, не стану мешать.
— Да, иди.
У меня перехватило дыхание от её движений, от её фигурки, — всё выглядело прекрасно, и так сексуально, что можно запросто сойти с ума.
Она обернулась, тугие ягодицы перекатились под тесными шортами, и так же ураганом выскочила за дверь.
Я ничего не слышал, точно оглох после контузии, а потом перевел дух, смотря на Тони. Он облизывал губы, и говорил, — облизывал губы и говорил, снова и снова.
Мне, наверно мне, когда снова вернулся слух.
— Охренеть! Вот это малышка! Офигеть, ты видал какая у неё жопа!
— Слушай, как её зовут? Хотя неважно.
— Я хочу её!
— А как она задницей крутит!
Наконец пришел в себя, стал говорить:
— Послушай Тони, зачем именно её? У тебя есть любые девочки, которые тебе сделают, всё что захочешь!
— Заткни пасть щенок! Это мой детдом! Мой, и только мой! Тут всё мое, и принадлежит мне, от последнего гвоздя до этой, мать его за ногу, чертовой задницы!
Тони не говорил, а уже ревел в голос, как взрослый кабан почуявший самку:
— Эта маленькая соска станет моей! Она уже не молодняк, с такой задницей. Молчи щенок! Её надо трахать! Я лучше знаю! Она только и ждет!
— Тони, зачем??! Чего тебе не хватает?!!
Я тоже сильно повысил голос, ведь речь шла о девственности, моей любимой девушки, на тот момент. Но Тони тут же успокоился, правда, говорил также резко и отрывисто, будто отдавал команды:
— Ладно. Я пошутил, а ты чего так завелся?
— Да ты походу влюблён.
— Тоже хочешь ей присунуть?
— Учти, я всё вижу. Пацан.
— Давай, я не против.
— У нее такая задница, что выдержит троих.
— Но только после меня.
— Становись в очередь, — Тони поднялся со стула, хлопнул меня по плечу, двинулся к выходу, но остановился:
— Слушай, а хочешь, сделаем отдельную ставку?
Между мной и тобой. Ну давай, решайся. Если выиграешь бой с Муллой, то её жопа только твоя, не стану трогать вообще, обещаю.
А если проиграешь, то моя и Муллы. Тут уж извини, придется делиться.
Он тоже обожает свеженьких цыпочек.
Я красноречиво молчал. Что мне ответить?
При самом лучшем раскладе, у меня против Муллы, было десять шансов из ста, что побью его. Мог продержаться раунда два-три, но он всё равно уделает.
Я не боялся схватки с Муллой, но десять из ста, слишком рисково ставить на кон девственность моей девушки.
Да хоть бы наполовину, я бы не посмел всё равно.
— Ссышь, значит?! Ну-ну, молчи дальше.
Тони пошёл в который раз к двери, но вернулся, сел на стул.
Я же стоял напротив него, сжав кулаки, сдерживая в себе неистовое желание, размазать Тони по стенке, как бешеную муху.
— Ладно, уважаю. Тогда давай так, — бой между нами.
Как тебе? Я тоже надену кимоно, так же выйду на ринг. Против тебя.
Я ведь старый, больной, а ты молодой, здоровый.
У тебя есть все шансы, выиграть поединок.
Я зло усмехнулся:
— Послушай Тони, я не собираюсь с тобой драться. Ты сам знаешь, получилась персональная проблема, любой исход боя на кулаках ничего не решит.
Между нами.
— Ты уверен?
— Уверен. На сто процентов. Ладно, объясню: если выиграю бой, то ты всё равно затаишь зло, станешь мстить.
Если победишь ты, то я буду мстить, любым доступным мне способом.
Нам подходит только дуэль до смерти, пойми Тони!
Как в старину, на шпагах, или на дуэльных пистолетах.
Я не угрожаю, а говорю, как будет.
— Может быть, ты прав, — Тони немного задумался. Он поднялся со стула, пошёл к двери.
— Не провожай. Я скоро приеду за ней. Учти разницу: кто я, и кто ты, — кинул он, с угрозой. Тони, вдруг вновь останавливаясь, и тыча указательным пальцем в меня, резко обернулся:
— А знаешь, как будет?! Вот ты наверняка думаешь, что обойдется, её задница останется целёхонькой? Нее, тут ты ошибаешься мой дорогой мальчик.
Дядя Тони расскажет, как произойдет:
Она выступит на концерте, точно победит. Я буду награждать, приглашу в ресторан, — она согласиться, я хорошо знаю таких милых малышек.
Ведь буду добрым и хорошим дядей Тони.
Там, в ресторане, угощу её бокалом дорогого шампанского, а если откажется, то стаканом вкусного сока. Со специальной таблеткой.
Такой, знаешь, успокоительной и усыпляющей, но немного.
После ресторана, лично привезу обратно, в детдом.
И здесь же, трахну.
Я тебе обещаю. Прикинь? Сам Тони обещает.
А он слов на ветер не бросает, учти.
Почему именно здесь, наверно думаешь?
Почему не в отель, или в особняк?
Так захотел, — сделать тебе ещё больнее.
Я же вижу, как ты сохнешь.
Мечтаешь о них, и всё такое. Я сам когда-то был на твоем месте.
А это плохо, поверь мне. Но будет для тебя испытанием, на прочность.
Ладно, ты всё равно видно не поймёшь.
Короче, после того как отведаю мясо, приду в спортзал на бои, где тебя на ринге отымеет по полной программе Мулла. А потом, мы с Муллой вернемся.
И уже Мулла, займётся малышкой.
Тони напоследок бросил, когда снова направился к выходу:
— Через день концерт. А ещё помни у тебя бой с Муллой, не забудь. Тренируйся лучше, а не сходи с ума!!
На выходе Тони с яростью хлопнул дверью, так что с потолка посыпалась штукатурка белым дождём.
Тони был до предела взбешён, моим гробовым молчанием, это понял сразу, как только он удалился. Я никогда до этого не видел в таком состоянии Тони.
Хотя, наверно, просто у нас не бывало аналогичной ситуации.
Точнее говоря, упорным несогласием, с его мнением большого босса.
Хотя, в тот момент, мне были по барабану, его «хотелки», нравоучения.
Мне стало жаль, упущенного момента, когда мог ему свернуть шею.
Прямо здесь, в столярке. Я не боялся тюрьмы, убийства человека.
Меня остановило только то, что Ирочка не сможет меня дождаться «оттуда».
Даже, если дадут минимальный срок, пять лет.
Да за это время она, в любом случае переспит с какими-нибудь парнями не один раз, может потом выйдет замуж, родит детей.
А с другой стороны, если оставить как есть, наверно вот так не получиться.
Сказать при встрече с ней, спустя много лет:
«Ты извини Ира, я струсил, тебе пришлось лечь под Тони…»
Так что ли? Видимо нет.
Стал размышлять об этой непростой ситуации.
Обдумывая её со всех краев.
Тони прав с одной стороны, — он платит деньги, мне, и детдому. Почему нет?
Ну отымеет её разок, а потом может я. Почему нет?!
Трезвый рассудок шептал:
— Уступи ему, дурачок. Отдай её. Ведь он сотрет тебя в порошок.
Или закатает в цемент, а может в лесу, в какой-то яме его слуги закопают.
Ты этого хочешь?
Конечно, этого не хотел, быть похороненным заживо.
— Ладно? А что тогда? — спросил у рассудка. — Что тогда? Какой моя девочка будет после него? Шлюхой? Так что ли? Эти дырочки, моей ненаглядной Иришки, должны были стать моими, и только моими, которыми владею только я.
— Пойми, рассудок. Ей до ..надцати лет осталось всего ничего, четыре месяца.
Уже терпел год, ещё потерплю. А как ей исполниться, она сдаст экзамены, заберу к себе домой.
— Уйди из детдома, уволься. Забудь о ней навсегда, найди себе другую, нормальную девушку, — слабо шепчет рассудок.
Но не слышу его, продолжаю безумно твердить:
— Мы поженимся, а как иначе. Будем жить счастливо и долго.
Ведь у нас разница в возрасте всего лишь в шесть лет.
Ну или в семь, неважно.
Так мужчина должен быть старше своей избранницы.
Кроме того воспитал под себя, она станет идеальной женой.
Боже, услышь меня!!
Но рассудок молчал, видимо, больше не желая отвечать на дурные вопросы.
Тем больше рассуждал над этим, тем больше мой мозг распалялся.
В нём живо представилась картина предстоящей экзекуции, что Тони овладевает Ирочкой….
А ведь на самом деле, я, должен быть на его месте.
Скажете то, что рассказываю, — страдания по юбке.
Отчасти, да. Может так.
Мне всегда было интересно узнать, что думала в тот момент сама Ира, ведь мы обсуждали её задницу.
Быть ей, или не быть, — почти как у Шекспира в драме.
Она человек, вовсе не живой товар, расцениваемый, словно на базаре.
Но может так оно и есть, девчонки товар.
Особенно молодые и свежие.
В древности, войны начинались из-за женских дырок.
Воины делили их, кто у них будет первым. А кто вторым, потом третьим
Так было, осталось сейчас, — борьба за обладание молоденькой самкой.
Можно сказать, — первенство и собственничество.
Говоря животным языком, — если один самец владеет самкой, то он, в каком-то смысле, доминирует над остальными самцами.
Это у всех мужчин, заложено в генетическом коде, самой природой.
Кстати, о войнах.
Когда учился в «художке», то у нас была одна преподавательница.
Однажды мы спросили на уроке, что она думает о войне в Афганистане.
Она честно ответила, — Россия, будет воевать всегда со всеми.
Поэтому, вы, мальчики, приготовьтесь умирать…
Люди, вообще странные существа.
К примеру, вот мужчина из «среднего класса», у него есть: деньги, работа, свое жилье, несколько авто, с десяток любовниц, полноценное здоровье.
Он успешный и популярный мужчина, — что ему ещё надо для счастья??!
Так нет же, ему мало. Ему хочется достичь вершин, и заглянуть за горизонт.
Но в основном вы не правы, — это Принципы.
Как объяснить: Тони, — человек, у которого есть всё. Абсолютно на свете.
Деньги, власть, сила, яхты, тачки, салоны, казино, недвижка в Майями, в том числе любые девушки. Готовых исполнить любой каприз.
При желании Тони мог заказать девственниц, хоть из Таиланда или из Германии.
Он мог заказать Памелу Андерсен, или актрису Брук Шилдс, из «голубой лагуны». Он мог всё. В отличие от него, — у меня ничего, из выше перечисленного.
Тони вознамерился отобрать последнее, что имелось в загашнике на черный день, — моё счастье, мою Ирочку.
Вот какое он имеет право так распоряжаться чужими судьбами людей?
Да мне плевать на его сугубо важное мнение «биг босса»!
С этой минуты стал ненавидеть Тони лютой яростью, его и Муллу.
В тот момент, после ухода Тони, мир перевернулся.
Детдом замер, больше не был живым и настоящим.
Он изменился, стал совершенно другим.
Хотя люди ходили, дети бегали, всё работало как часы.
Но Он будто предчувствовал плохие события, стал смотреть на меня глазами Тони, жесткими и холодными. Он равнодушно глядел сотнею окон, из каждой двери, будто выжидая, как намерен поступить: сбежать отсюда с позором, или остаться и драться со всеми.
Я говорю о самом Детдоме, ведь у него есть тоже живая душа. Наверно была.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
недетский дом.
Мало кто знает, кроме меня, это понимает Юрка Кривой.
Поэтому пошел к нему в слесарку.
Где же ему быть как не там? Он будто ждал именно меня.
В фуражке, из-под которой поблескивают только глаза, в губах погасшая цигарка, рука оперлась на слесарный верстак с тисками, раскиданными запчастями, то ли от кранов, то ли от задвижек. Толик, его напарник, отсутствовал на месте.
— А, это ты.
— Да.
— Присаживайся, хочешь выпить? Хотя у меня только самогон. Паршивый, но пойдет с горя. А ты, слышал, поцапался с Тони?
— Мда, было дело, — отвечаю сухо.
— Из чего? Неужто из-за той девчонки?
— Да, из-за неё, — отвечаю, чего тут скрывать.
— Да дела, дела. Так дела.
Юра достает бутылку откуда-то снизу, наливает в стакан немного.
Хмурится, наливает еще, почти до половины стакана.
— Пей, — говорит он. — Авось полегчает на душе.
Я верю ему, поэтому выпиваю, эту адскую жидкость.
Потом Юра наливает себе, тоже пьет, даже не поморщившись ни капельки.
Прячет бутылку под стол. Не спеша прикуривает от спички и говорит:
— Слушай паря, вот что тебе скажу. А ты слушай, и мотай на ус.
У Тони такой бзик, понимаешь, кукуха едет иногда.
Раз в год, или когда придет время, Тони хочет иметь девчонку.
Причем только из нашего детдома. Понимаешь? Тони выбирает самую красивую девку, потом её етит. А ты думал, зачем все концерты, конкурсы-шмокурсы?
Там он их присматривает, для этого дела. А у него глаз наметанный: етит и етит девок. Их мать христа ради, бедных сироток! Какой-то рассадник получается…!
Юра долго материться, достаёт бутылку, предлагает мне:
— Будешь ещё?
Не отказываюсь, он плескает в стакан самогон.
Быстро выпиваю, занюхиваю рукавом.
Юра тоже выпивает, снова прячет бутылку, снова закуривает, после продолжает, будто вспомнив что-то важное:
— Эх паря, паря. Вот слушай историю. Её мне рассказал один слесарь, который ещё до меня в детдом устроился, а я тут работаю почти двадцать лет.
Он зло стукнул кулаком по столу.
— Значит история такая, короткая. Когда Тони был воспитанником, то у него была одна подружка, тоже из детдома девчонка. Можно сказать, любовь его жизни.
Как-то раз старшие парни, изнасиловали её. Прямо у него на глазах, в детдоме.
Вот откуда у Тони тот бзик!
— Занятная история, — она очень заинтересовала меня, стал задавать наводящие вопросы. — Дядь Юр, а что дальше с той девчонкой, с теми парнями?
— Да откуда я знаю? Парней вроде посадили, а та девка пропала, то ли через месяц, то ли через два. А где именно, так никто не узнал толком. Тайной осталось.
Ведь у этого детдома столько тайн. Искали её, да не нашли. Тёмная история.
— Понятно. Дядь Юр, а с теми девчонками, что потом делается? Которых Тони портит?
— С этими что? — Юра задумался, снова закурил, чиркая спичкой по коробку.
— Тоже никто не знает толком. Всё по слухам, но ни одна из тех девок в детдоме больше не жила. Кто-то говорит, что Тони пристраивал их в другой город, там давал им жилье, передавал деньги на жизнь. Ведь Тони тоже не дурак, присматривает девку, которая созрела, готовиться к выпуску, — вот он их берёт тепленькими. Чтобы проблем меньше со справками, и с законом. Понимаешь?
— Понимаю. Получается у него всё шито-крыто? Всё на мази, никто не прикопается?
— Да паря, все знает, ну, кто в теме, директор вон, завуч, старшая воспиталка.
Они в курсе. А ты думал, ведь Тони башляет им прямо на карман.
Всё схвачено.
— Неужели нельзя ничего сделать?! Ведь Тони решил изнасиловать мою девушку, так и сказал: мол, после того концерта к 8 марта, будет её драть. Что делать?!
Я, не скрывая, высказывал горечь вопроса Юре без обиняков.
— Эх, паря, паря. Смирись. Если Тони захотел, то всё, сливай воду.
Да ещё долбаные праздники, международный женский день.
Полная вакханалия будет, никого из начальства на четыре дня.
Тут хоть перепорти половину детдома, никто не почешется.
— А если заявление на Тони написать?
— «Заяву», говоришь, ну напишешь ты, в ментовку, или в прокуратуру.
Что дальше? Сам подумай: у Тони везде свои люди.
Ничего нет: ни свидетелей, ни следов, ни улик.
— А ты? А те девчонки? Если их найти…
— Ты смеешься что ли?! Мне жизнь дорога, пока ещё, у меня вон баба есть.
Хрен стоит хоть колом теши. А те девки тоже жить хотят. Против Тони никто не пойдет, пойми ты это, наконец, своей дурной башкой!
Юра скрежещет зубами, снова материться, не знаю на кого точно: может на Тони, может на жизнь, а может на меня. Он достает бутылку, наливает только себе.
— Тебе хватит, — говорит он, смотрит на меня прищуренным глазом, — Ишь ты какой хитросмазанный. Тебе надо за эту девку рубится, — ты и думай своим арбузом. Не подставляй других людей. Понимаешь?
Он выпивает, закуривает «приму», кашляет сизым дымом.
До меня постепенно доходит, что остался один против всего мира, самого Тони.
Мне никто не поможет, ни сам бог, ни сам дьявол.
Тут всё спелось в один ядовитый клубок.
Точнее в Гордиев узел, который нельзя разрубить, ибо у меня нет меча.
Мы долго сидим, долго молчим: я обмозговываю положение, а Юра наверно тоже о чем-то думает.
Потом размышляю о Тони, почему он стал таким, — человеком со стальными нервами и железными яйцами.
Как выковался его характер: детдом, где произошёл психический слом, потом ПТУ, армия, война, тюрьма, криминал.
Анализирую наше с ним общение, тот самый случай с инвалидами.
Постепенно картинка в голове проясняется, складывается сама собой.
Тони псих, — он переделывает людей под себя, под свою картину мира, воспитывает их, коверкает личность, ломает судьбы.
Тем самым проводя их через те же испытания на прочность, какие он сам проходил в своё время.
Получается, он меня пытается перевоспитать, как личность.
Делать из них нечеловеков.
Как сделал с Муллой, я общался с ним, тренировался в спаррингах, у него добрый и отзывчивый характер. Правда, он его не показывает и глубоко прячет.
А если не получается, то сломать и выбросить вон, как ненужную игрушку.
Для Тони, люди игрушки, или кролики.
Он ставит на них нечеловеческие опыты, причиняя боль, которую он сам испытал тогда в этом детдоме: теперь уже взрослым людям, и маленьким девочкам.
Вот ты значит какой, — Тони, Антон, Антошка.
— Слушай Юра, можно ещё пару вопросов задам, и пойду? Дел много.
— Ладно, задавай. Только сначала допью пузырь.
Юру почти развезло, он каждые пять минут скрежещет зубами, верный признак, что он в хорошем опьянении.
Он достает бутылку, выливает остатки в стакан.
Тороплюсь до полной развязки, быстро задаю первый вопрос:
— У Тони, какая была кличка, когда он жил в детдоме? Случайно не знаешь?
— Ну, не чокаясь, как говориться, — Юра произносит похоронный тост, в три глотка выпивает содержимое стакана.
— Ась? Что? Кличка Тони? Нда, а вот случайно знаю! Тот давнишний слесарь сказал мне. Кликуха у него была Заяц, по фамилии он то Зайцев, да и вообще.
Ладно не Кроликом, Или Антошкой — пошли копать картошку.
Тихоней он тогда был. Знаешь. Такой тихеньким тихоней, а сейчас во!
И Юра рванул в пьяном угаре свою рубаху на груди, да так что пуговицы разлетелись по углам слесарки. В придачу он скинул с головы фуражку, заорал
— Я в Афгане был! Кровь проливал…
— Да понятно, — перебил его начавшийся бред. Юра, когда он в таком виде, то становится совершенно невыносим в общении.
— Последнее. Юра, Юра, Самое важное. Очнись! Пожалуйста!
Его голова склонилась на грудь, потухшая «прима» выпала из пальцев, фуражка валялась на верстке, обнажая уродливый голову.
На верхней части его черепа нет костей, просвечивают набухшие мозги через тонкую наросшую кожицу. Я потряс его за плечо.
Он стал недвижим и словно окаменел, — впал в транс, с ним такое часто происходит.
— Я слушщаую, гаврии, — просипел Юра голосом оракула, только очень пьяного, еле ворочающего языком. Но пока находящегося в сознании, правда, в астральном.
Это не шутки. Из него в таком состоянии, иногда получается вроде экстрасенса.
Видит ауру людей и сущностей, которые для него кажутся чертями и бесами.
Предсказывает судьбу и события, вроде Ванги. Как у него получается, — просто связывается с космосом. Так он объясняет всем свой дар.
Эта у него ещё одна особенность, помимо всего прочего, которая проверялась всеми сотрудниками детдома неоднократно.
Он предсказывает, — дадут сегодня зарплату или нет, смотрит на человека, говорит какие болезни у него, подсказывает, — где найти потерянную вещь.
Однажды он сказал мне, что знает как примет смерть, кем станет после неё.
— Тони проговорился, что намерен трахать Ирину, здесь, в детдоме вечером.
А где именно, не сказал. В кабинетах, или в «гостинках», — бред, не сходится.
Ты не знаешь сам где? Может здесь потаенное место, какое-нибудь сделано? Может он ещё кого-нибудь трахал, тоже здесь, из тех девчонок, в том тайном месте? О котором знает только он, и никто больше.
— Тайны, тайны. Здесь кругом одни тайны, паниймащь? Зело чилавещилог…
Он замолкает, но через несколько мгновений приходит в себя.
Начинает говорить вполне трезво и связно, такое у него тоже бывает, — временное просветление разума. Хотя нет, он бредит, что общается с призраком, который сейчас явился к нему. Призрак девчонки, она ему что-то говорит и показывает…
— Подземелье тут, паря, — Юра с силой топнул ногой по полу. — Вон там.
Вот, вот, да, чувствую. Слышь паря, она говорит, до войны, под детдомом, были устроено катакомбы, а в войну переделано в бомбоубежище…
Юра снова замолкает, долго сидит, без какого либо движения, даже без дыхания.
Через минуту вновь приходит в себя, часто-часто дышит, надышавшись, говорит:
— Что? Узнал тайны? Про убежище? Э-э, тут двадцать лет работаю, облазил вдоль и поперёк, все подвалы, колодцы. Ни хрена ничего не видел. Пойнимаш?
Аа онна, нни врет…
Его язык стал заплетаться, дальше было ничего не разобрать.
Да он сам тут же отключился, положил голову прямо на заваленный верстак, стал громко храпеть. Я приподнял его, сгрёб наваленные гайки-болты в сторону, подложил фуражку ему под голову.
Потом посидел рядом, обдумывая услышанное.
Открылась дверь, послышались шаги, пришёл Толик.
Оглядевшись, вытирая вымазанные руки ветошью, он стал озлобленно говорить, может мне, а может спящему Юрке.
— Что, опять бухаете средь бела дня?! Я замучился за вас отдуваться.
Вот сейчас пойду к Файке, всё доложу как есть. Вот твари позорные!
— Заткни пасть, сучара! — это я уже встрял, не выдержав оскорблений.
— Пусть спокойно себе спит, понял?! — встал во весь рост, с дикой яростью глянул на него.
— Ты вспомни, как сам нихера не делал работу! Потому что ты, возился с этим ведром, — кивнул на мотоцикл, стоявший за окном.
— Да пошли вы оба…, — Толик махнул рукой, обиженно вышел из слесарки. Куда? Да черт его знает. Пускай идет докладывать к тёте Фае, пусть к директору, — абсолютно не интересовало. Меня ждут много дел, появилось что-то такое в мозгах, но пока совсем не ясное, чего не мог, сам себе объяснить.
И совсем не оформилось в четкий план действий.
— Заяц, — трусливое животное в лесу, — пришла неожиданная мысль в голову, когда вышел из слесарки, затворил за собой дверь.
Трусливый Заяц, значит. Ну что ж, одинокий Волк идет за тобой по пятам, прячься в свое убежище…
*
Мало кто знает, кроме меня, это понимает Юрка Кривой.
Поэтому пошел к нему в слесарку.
Где же ему быть как не там? Он будто ждал именно меня.
В фуражке, из-под которой поблескивают только глаза, в губах погасшая цигарка, рука оперлась на слесарный верстак с тисками, раскиданными запчастями, то ли от кранов, то ли от задвижек. Толик, его напарник, отсутствовал на месте.
— А, это ты.
— Да.
— Присаживайся, хочешь выпить? Хотя у меня только самогон. Паршивый, но пойдет с горя. А ты, слышал, поцапался с Тони?
— Мда, было дело, — отвечаю сухо.
— Из чего? Неужто из-за той девчонки?
— Да, из-за неё, — отвечаю, чего тут скрывать.
— Да дела, дела. Так дела.
Юра достает бутылку откуда-то снизу, наливает в стакан немного.
Хмурится, наливает еще, почти до половины стакана.
— Пей, — говорит он. — Авось полегчает на душе.
Я верю ему, поэтому выпиваю, эту адскую жидкость.
Потом Юра наливает себе, тоже пьет, даже не поморщившись ни капельки.
Прячет бутылку под стол. Не спеша прикуривает от спички и говорит:
— Слушай паря, вот что тебе скажу. А ты слушай, и мотай на ус.
У Тони такой бзик, понимаешь, кукуха едет иногда.
Раз в год, или когда придет время, Тони хочет иметь девчонку.
Причем только из нашего детдома. Понимаешь? Тони выбирает самую красивую девку, потом её етит. А ты думал, зачем все концерты, конкурсы-шмокурсы?
Там он их присматривает, для этого дела. А у него глаз наметанный: етит и етит девок. Их мать христа ради, бедных сироток! Какой-то рассадник получается…!
Юра долго материться, достаёт бутылку, предлагает мне:
— Будешь ещё?
Не отказываюсь, он плескает в стакан самогон.
Быстро выпиваю, занюхиваю рукавом.
Юра тоже выпивает, снова прячет бутылку, снова закуривает, после продолжает, будто вспомнив что-то важное:
— Эх паря, паря. Вот слушай историю. Её мне рассказал один слесарь, который ещё до меня в детдом устроился, а я тут работаю почти двадцать лет.
Он зло стукнул кулаком по столу.
— Значит история такая, короткая. Когда Тони был воспитанником, то у него была одна подружка, тоже из детдома девчонка. Можно сказать, любовь его жизни.
Как-то раз старшие парни, изнасиловали её. Прямо у него на глазах, в детдоме.
Вот откуда у Тони тот бзик!
— Занятная история, — она очень заинтересовала меня, стал задавать наводящие вопросы. — Дядь Юр, а что дальше с той девчонкой, с теми парнями?
— Да откуда я знаю? Парней вроде посадили, а та девка пропала, то ли через месяц, то ли через два. А где именно, так никто не узнал толком. Тайной осталось.
Ведь у этого детдома столько тайн. Искали её, да не нашли. Тёмная история.
— Понятно. Дядь Юр, а с теми девчонками, что потом делается? Которых Тони портит?
— С этими что? — Юра задумался, снова закурил, чиркая спичкой по коробку.
— Тоже никто не знает толком. Всё по слухам, но ни одна из тех девок в детдоме больше не жила. Кто-то говорит, что Тони пристраивал их в другой город, там давал им жилье, передавал деньги на жизнь. Ведь Тони тоже не дурак, присматривает девку, которая созрела, готовиться к выпуску, — вот он их берёт тепленькими. Чтобы проблем меньше со справками, и с законом. Понимаешь?
— Понимаю. Получается у него всё шито-крыто? Всё на мази, никто не прикопается?
— Да паря, все знает, ну, кто в теме, директор вон, завуч, старшая воспиталка.
Они в курсе. А ты думал, ведь Тони башляет им прямо на карман.
Всё схвачено.
— Неужели нельзя ничего сделать?! Ведь Тони решил изнасиловать мою девушку, так и сказал: мол, после того концерта к 8 марта, будет её драть. Что делать?!
Я, не скрывая, высказывал горечь вопроса Юре без обиняков.
— Эх, паря, паря. Смирись. Если Тони захотел, то всё, сливай воду.
Да ещё долбаные праздники, международный женский день.
Полная вакханалия будет, никого из начальства на четыре дня.
Тут хоть перепорти половину детдома, никто не почешется.
— А если заявление на Тони написать?
— «Заяву», говоришь, ну напишешь ты, в ментовку, или в прокуратуру.
Что дальше? Сам подумай: у Тони везде свои люди.
Ничего нет: ни свидетелей, ни следов, ни улик.
— А ты? А те девчонки? Если их найти…
— Ты смеешься что ли?! Мне жизнь дорога, пока ещё, у меня вон баба есть.
Хрен стоит хоть колом теши. А те девки тоже жить хотят. Против Тони никто не пойдет, пойми ты это, наконец, своей дурной башкой!
Юра скрежещет зубами, снова материться, не знаю на кого точно: может на Тони, может на жизнь, а может на меня. Он достает бутылку, наливает только себе.
— Тебе хватит, — говорит он, смотрит на меня прищуренным глазом, — Ишь ты какой хитросмазанный. Тебе надо за эту девку рубится, — ты и думай своим арбузом. Не подставляй других людей. Понимаешь?
Он выпивает, закуривает «приму», кашляет сизым дымом.
До меня постепенно доходит, что остался один против всего мира, самого Тони.
Мне никто не поможет, ни сам бог, ни сам дьявол.
Тут всё спелось в один ядовитый клубок.
Точнее в Гордиев узел, который нельзя разрубить, ибо у меня нет меча.
Мы долго сидим, долго молчим: я обмозговываю положение, а Юра наверно тоже о чем-то думает.
Потом размышляю о Тони, почему он стал таким, — человеком со стальными нервами и железными яйцами.
Как выковался его характер: детдом, где произошёл психический слом, потом ПТУ, армия, война, тюрьма, криминал.
Анализирую наше с ним общение, тот самый случай с инвалидами.
Постепенно картинка в голове проясняется, складывается сама собой.
Тони псих, — он переделывает людей под себя, под свою картину мира, воспитывает их, коверкает личность, ломает судьбы.
Тем самым проводя их через те же испытания на прочность, какие он сам проходил в своё время.
Получается, он меня пытается перевоспитать, как личность.
Делать из них нечеловеков.
Как сделал с Муллой, я общался с ним, тренировался в спаррингах, у него добрый и отзывчивый характер. Правда, он его не показывает и глубоко прячет.
А если не получается, то сломать и выбросить вон, как ненужную игрушку.
Для Тони, люди игрушки, или кролики.
Он ставит на них нечеловеческие опыты, причиняя боль, которую он сам испытал тогда в этом детдоме: теперь уже взрослым людям, и маленьким девочкам.
Вот ты значит какой, — Тони, Антон, Антошка.
— Слушай Юра, можно ещё пару вопросов задам, и пойду? Дел много.
— Ладно, задавай. Только сначала допью пузырь.
Юру почти развезло, он каждые пять минут скрежещет зубами, верный признак, что он в хорошем опьянении.
Он достает бутылку, выливает остатки в стакан.
Тороплюсь до полной развязки, быстро задаю первый вопрос:
— У Тони, какая была кличка, когда он жил в детдоме? Случайно не знаешь?
— Ну, не чокаясь, как говориться, — Юра произносит похоронный тост, в три глотка выпивает содержимое стакана.
— Ась? Что? Кличка Тони? Нда, а вот случайно знаю! Тот давнишний слесарь сказал мне. Кликуха у него была Заяц, по фамилии он то Зайцев, да и вообще.
Ладно не Кроликом, Или Антошкой — пошли копать картошку.
Тихоней он тогда был. Знаешь. Такой тихеньким тихоней, а сейчас во!
И Юра рванул в пьяном угаре свою рубаху на груди, да так что пуговицы разлетелись по углам слесарки. В придачу он скинул с головы фуражку, заорал
— Я в Афгане был! Кровь проливал…
— Да понятно, — перебил его начавшийся бред. Юра, когда он в таком виде, то становится совершенно невыносим в общении.
— Последнее. Юра, Юра, Самое важное. Очнись! Пожалуйста!
Его голова склонилась на грудь, потухшая «прима» выпала из пальцев, фуражка валялась на верстке, обнажая уродливый голову.
На верхней части его черепа нет костей, просвечивают набухшие мозги через тонкую наросшую кожицу. Я потряс его за плечо.
Он стал недвижим и словно окаменел, — впал в транс, с ним такое часто происходит.
— Я слушщаую, гаврии, — просипел Юра голосом оракула, только очень пьяного, еле ворочающего языком. Но пока находящегося в сознании, правда, в астральном.
Это не шутки. Из него в таком состоянии, иногда получается вроде экстрасенса.
Видит ауру людей и сущностей, которые для него кажутся чертями и бесами.
Предсказывает судьбу и события, вроде Ванги. Как у него получается, — просто связывается с космосом. Так он объясняет всем свой дар.
Эта у него ещё одна особенность, помимо всего прочего, которая проверялась всеми сотрудниками детдома неоднократно.
Он предсказывает, — дадут сегодня зарплату или нет, смотрит на человека, говорит какие болезни у него, подсказывает, — где найти потерянную вещь.
Однажды он сказал мне, что знает как примет смерть, кем станет после неё.
— Тони проговорился, что намерен трахать Ирину, здесь, в детдоме вечером.
А где именно, не сказал. В кабинетах, или в «гостинках», — бред, не сходится.
Ты не знаешь сам где? Может здесь потаенное место, какое-нибудь сделано? Может он ещё кого-нибудь трахал, тоже здесь, из тех девчонок, в том тайном месте? О котором знает только он, и никто больше.
— Тайны, тайны. Здесь кругом одни тайны, паниймащь? Зело чилавещилог…
Он замолкает, но через несколько мгновений приходит в себя.
Начинает говорить вполне трезво и связно, такое у него тоже бывает, — временное просветление разума. Хотя нет, он бредит, что общается с призраком, который сейчас явился к нему. Призрак девчонки, она ему что-то говорит и показывает…
— Подземелье тут, паря, — Юра с силой топнул ногой по полу. — Вон там.
Вот, вот, да, чувствую. Слышь паря, она говорит, до войны, под детдомом, были устроено катакомбы, а в войну переделано в бомбоубежище…
Юра снова замолкает, долго сидит, без какого либо движения, даже без дыхания.
Через минуту вновь приходит в себя, часто-часто дышит, надышавшись, говорит:
— Что? Узнал тайны? Про убежище? Э-э, тут двадцать лет работаю, облазил вдоль и поперёк, все подвалы, колодцы. Ни хрена ничего не видел. Пойнимаш?
Аа онна, нни врет…
Его язык стал заплетаться, дальше было ничего не разобрать.
Да он сам тут же отключился, положил голову прямо на заваленный верстак, стал громко храпеть. Я приподнял его, сгрёб наваленные гайки-болты в сторону, подложил фуражку ему под голову.
Потом посидел рядом, обдумывая услышанное.
Открылась дверь, послышались шаги, пришёл Толик.
Оглядевшись, вытирая вымазанные руки ветошью, он стал озлобленно говорить, может мне, а может спящему Юрке.
— Что, опять бухаете средь бела дня?! Я замучился за вас отдуваться.
Вот сейчас пойду к Файке, всё доложу как есть. Вот твари позорные!
— Заткни пасть, сучара! — это я уже встрял, не выдержав оскорблений.
— Пусть спокойно себе спит, понял?! — встал во весь рост, с дикой яростью глянул на него.
— Ты вспомни, как сам нихера не делал работу! Потому что ты, возился с этим ведром, — кивнул на мотоцикл, стоявший за окном.
— Да пошли вы оба…, — Толик махнул рукой, обиженно вышел из слесарки. Куда? Да черт его знает. Пускай идет докладывать к тёте Фае, пусть к директору, — абсолютно не интересовало. Меня ждут много дел, появилось что-то такое в мозгах, но пока совсем не ясное, чего не мог, сам себе объяснить.
И совсем не оформилось в четкий план действий.
— Заяц, — трусливое животное в лесу, — пришла неожиданная мысль в голову, когда вышел из слесарки, затворил за собой дверь.
Трусливый Заяц, значит. Ну что ж, одинокий Волк идет за тобой по пятам, прячься в свое убежище…
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
недетский дом.
Мне нужно было встретиться с Ирой, чтобы предупредить о грядущей опасности, поэтому принялся по порядку бродить по этажам детдома.
Поиски оказались безрезультатными, наверно она убежала заниматься в танцевальную секцию, образованную при обычной школе.
Но зато попался на глаза Фадин. Я ему наказал, чтобы он передал Ире, что нам надо срочно увидеться. Он обещался передать сообщение, в слово в слово, правда, стал торговаться за три сигареты, — я их дал, мне не жалко.
Пачку сигарет носил при себе, вот для таких случаев.
Потом нашёл Славку в подопечной группе, сегодня и завтра, он был дневным воспитателем.
Мы спустились ко мне в «берлогу», поболтали о разном. Наверно он угадал мое тревожное состояние. Отчего сказал, что он не прочь немного расслабиться вечером. Я согласился, договорились встретиться после работы.
Славка ушёл по своим делам. Остался один, настроение стало ужасным, просто невыносимым, когда ты ничего не можешь изменить, в сложившихся обстоятельствах.
Достал из тумбочки для личных вещей, картонную коробку, куда бережно складывал все то, что связано с Ирой.
Вывалил содержимое на кровать, снова стал перебирать записки, перечитывать письма и послания. Вдруг из всего вороха мне в руки попалась недавно сделанная фотография.
Она была черно-белой, небольшого формата, немного глянцевая, на обороте сделана надпись красными чернилами.
На ней запечатлены два человека: молодой парень, чуть взрослая девочка, с огромными глазищами. Стал вспоминать историю фотографии.
Ира и я, спрятались от всех на третьем этаже пустынного преподавательского корпуса, о чем-то разговаривали возле подоконника.
Ведь нам действительно тогда приходилось встречаться украдкой.
Неожиданно на этаже появился один из сотрудников детдома, фотограф, Роберт Н., к сожалению, отчество не помню, подрабатывающий на полставки.
У него, здесь на этаже находилась мастерская, поэтому он пришёл сюда по работе, может что-то проявить или напечатать.
А мы стояли в уголке коридора и разговаривали, ничего предосудительного не делали: ни обжимались, ни целовались.
Поэтому мы даже не смутились, при его внезапном появлении.
Ира первая вежливо поздоровалась с ним, как ни в чём ни бывало:
— Здравствуйте Роберт Н.
— Здравствуй, эмм, девочка, — задумчиво протянул фотограф.
Я тоже поздоровался с ним, крепко пожал ему руку.
Ведь я находился с ним в дружеских отношениях.
Наверно поэтому стоит немного рассказать вам о нём.
Фотограф, — Роберт Н., одинокий мужчина за пятьдесят лет, с грустными чертами лица, на котором светились выразительные глаза.
Черные волосы тронуты сединой, прожитые года пригнули его рост к земле, поэтому он кажется сгорбленным и низеньким, в поношенном костюме.
Как Юра, он тоже легенда детдома, ведь он проработал в нем продолжительное время. Но в отличие от Юры, пьет он очень редко.
Может здоровье уже в никуда, а может ещё что-то в жизни.
Как-то раз мы разговорились по душам, он откровенно поведал, как отметил прошедший новый год: пустая квартира, на столе бутылка водки с закуской.
Когда пробил бой курантов, то выпил стакан водки, больше не стал, принялся глазеть в окно, наблюдая за другими людьми, которые выглядели более счастливыми и радостными, словно они играли в сказочном театре, пускавшие на улице петарды и салюты. Потом, под утро лёг спать, и всё.
Я тоже поделился с ним, про свое видение этого праздника.
Конечно, не стал допытываться, почему так у него вышло: пустая квартира, ни жены, ни детей, ни подруги, ни друзей.
И так ясно, причин тому множество, одна из них — судьба.
В другой раз мы разговорились, когда он узнал, что открыл в детдоме секцию карате. Роберт Н., рассказал о себе: в его молодость в советском Союзе началось повальное увлечение карате, поэтому в нашем городе он одним из первых начал заниматься этим боевым искусством. Тогда это было вполне легальным занятием.
Он, ещё несколько молодых парней организовали секцию, им выделили помещение. Они проводили соревнования, выезжали в другие города страны, чтобы сразиться на турнирах, много такого, из становления карате в городе, о чем я даже не знал. Нашлось много знакомых фамилий.
Один из его знакомых, оказался моим тренером в свое время, когда я учился в ПТУ. Потом мы обсудили нынешнее положение дел.
Он с грустью сказал, что теперь карате, — не спорт, не искусство, а какая-то подделка, обман и надувательство.
Наверно поэтому он не приходил на мои тренировки, хотя его приглашал посмотреть на проводимые занятия.
А может молодость не желал вспоминать, глядя на ребят стоящих в спарринге. Честно говоря, не знаю отчего.
Мы редко с ним пересекались в детдоме. Вот тогда так получилось.
Фотограф не стал нам мешать, наверно почувствовав неловкую ситуацию, застукав меня с девчонкой, поэтому он двинулся к мастерской, затем открывая дверь ключом. Я посмотрел на Иру, она выглядела очень красивой, с новой прической каре, в короткой юбочке, в обтягивающем фигурку свитере, тогда наступила зима.
Тут в голову пришла мысль, и я обернулся:
— Постойте Роберт Н., можно спросить?
— А что такое?
— Да вот хотим сфотографироваться на память, — кивнул на Иру.
— Вдвоем, значит?
— Именно так.
Фотограф хмыкнул, ясно показывая недвусмысленность ситуации, потом проговорил печально:
— Ладно, проходите, что с вами сделаешь, молодыми людьми…
Я взял Ирочку за ручку, повел её за собой, она не сопротивлялась.
Мы тогда почти не ссорились, происходило до моей пьяной выходки, когда вломился в её спальню.
Наверно ей понравилась моя мысль, сделать общее фото на память.
Мы прошли внутрь помещения: оно просторное, похожее на то, где проводятся классные уроки, по бокам расставлены школьные парты со стульями.
Хотя так и есть, Роберт Н., помимо фотографирования детдомовских воспитанников и мероприятий, иногда вёл кружок, преподавая фотодело.
На одной стене висело белое полотно, для фотографического фона.
Роберт Н., произнёс нам:
— Ждите здесь, мне нужно зарядить новую кассету, я сейчас.
Он скрылся за черной шторой в темной каморке фотолаборатории, где колдовал над снимками и плёнками.
Мы снова остались вдвоем, она прижалась ко мне, положила головку на грудь.
Я стал её гладить по волосам, как когда-то она гладила меня.
Через минуту послышался звук отдёргиваемой шторки, нам пришлось разъединиться друг от друга, вышел Роберт Н., держа фотоаппарат с большим объективом в руке, вроде марки «зенит» или олимпус», в общем крутым на то время. Ведь он ещё подрабатывал в городе, фотографируя свадьбы, остальное, что подвернётся под заказ. Приходилось, ведь в детдоме платили мало всем.
— Очень жаль, но у меня только черно-белая пленка свободная, а цветной сейчас нет.
Он с огорчением цокнул языком, спросил:
— Пойдет?
— Да, нам пойдет и так.
— А как будете сниматься? Стоя?
Я немного подумал, потом прошёл к боковой стороне, взял оттуда один стул, принес его ближе к белому полотну.
— Наверно так.
Я сел на стул, а Ирочка встала рядом со мной, понимая без слов.
Теперь она была выше, потом положила мне ручку на плечо, так что чувствовал нежные пальчики через ткань рубашки.
— Готовы? — спросил фотограф, ловя нас в объектив.
Конечно, не был готов, мне очень хотелось посадить Ирочку к себе на колени, при этом теснее прижаться к ней, но…
Но сдержался, поэтому ответил, стараясь уже не моргать.
— Да готовы.
Засверкала вспышка, защёлкал фотоаппарат, — Роберт Н., сделал несколько кадров, потом сказал:
— Все свободны, будет готово примерно через неделю. А сколько вам делать снимков?
— Два или три, — ответил я.
— А мне не надо, — заявила тут Ира, — вот капризная девчонка!
— Ладно, посмотрим, может мне ёще бумаги не хватит.
Ведь бумагу, плёнку, все принадлежности, Роберт Н., покупал на свои деньги.
Он обратился ко мне.
— Зайдёшь тогда сам?
— Обязательно. Спасибо, — ответил, с Ирочкой мы вышли из кабинета.
Потом в коридоре, попытался её обнять по-настоящему, немного потискать девичье тело, но она не далась и вырвалась, пискнув:
— Ой, а у меня дела ещё. Давай потом, любимый…
И убежала прочь по этажам, оставляя меня одного.
Теперь, глядя на этот снимок, заново прокручивал в голове ту сцену, когда у нас было всё хорошо в отношениях, не так испорчено.
Через пару недель тогда её забрал у Роберта Н, он посетовал, что нет бумаги, поэтому сделал только один снимок, поблагодарил его и за такое.
Потом показал фото Ире при случае, она сделала авторучкой надпись на обороте.
Сказала, — пусть эта фотка будет храниться у тебя.
Фотографию отложил в сторону, — потом унёсу её к себе домой, — сложил остальное обратно в коробку, надел куртку с шапкой, вышел с коробкой за дверь.
Мне почему-то требовалось что-то сделать…
По этажам, а потом по лестнице поднялся на чердак, оттуда вышел через дверцу, на крышу. Ключи от чердачных замков лежали в кармане куртки.
Крыша была покатой, с наметёнными сугробами кое-где на скосах, чуть похрустывала черепицей под моими шагами.
Подошёл ближе к краю, почему-то не боялся свалиться вниз, хотя чего бояться всего третий этаж, тут при желании не убьешься.
Огляделся по сторонам, потом в задумчивости расковырял ботинками мешавшийся сугроб, уселся непосредственно задницей на крышу.
Тут, на высоте, дул легкий весенний ветерок.
Сначала мне хотелось попросту развеять содержимое коробки, но передумал.
И я стал запускать самолетики. Ну да, прямо как в детстве.
Можно было пускать их по-простому, играя сам с собой, или от нечего делать, когда все игры уже надоели.
А можно при этом загадывать всякие желания: когда мама купит мне велосипед, или чтобы сегодня показали по телику новый мультик, или ещё что-нибудь наивное и смешное, когда тебе всего от пяти до десяти лет.
Иногда раздёргивалась целая тетрадка на это дело, и мама потом ругалась.
Я брал из коробки бумажки, листики, открытки,— складывал из них бумажные самолётики и резко с отчаянием бросал один за другим в воздух.
Наверно без желаний, ведь уже давно вышел из детского возраста, когда искренне веришь во всякую ерунду, рассказанную дворовыми девочками.
Глядел на них, — самолётики вели себя по-разному: некоторые едва пролетев небольшое расстояние, сразу падали на землю сморщенными комочками, словно несбывшиеся желания, когда-то написанные на их крылышках синими чернилами детской рукой одной девчонки.
Другие же, подхватываемые воздушными потоками, долго парили над землей, улетая куда-то далеко, где их уже не мог толком разглядеть.
Наверно, в этом всё-таки что-то такое есть, — подумал тут.
Неожиданно ощутил чужое присутствие, словно кто-то разглядывал с интересом мое странное занятие.
Внимательно осмотрелся, но никого на крыше, кроме меня, конечно не было.
Может это Дом? — спросил себя, — или мне показалось, что он живой и очнулся? Ответа не последовало.
Тогда, сидя на крыше, когда уже коробка опустела, она последовали тоже вниз, стал размышлять о самом детдоме, и о Доме.
*
Детдом, — всегда был для меня в детстве очень странным местом, в городе.
Очень необычным и таинственным.
Его здания обнесёны со всех сторон высоким железным забором.
Сквозь толстые прутья, окрашенные в синий цвет, просматривались детские фигурки воспитанников.
Бегающие мальчики по двору, во что-то играющие, сплошь одеты, если холодная погода, в изношенную школьную форму, девочки наряжены тоже в школьные платьица с фартучками.
Которые ребята постарше, а такие тоже иногда виднелись, ведь они выходили тайком курить возле забора, тоже были облачены в нечто серое и мрачное.
Выглядели они все, младшие и старшие, странно безликими, — словно они изначально приходились для нас, городских, все на одно лицо.
Мы были разными, словно вышли из других миров, но почему-то приблизившимися друг к другу, сильно отличаясь на их фоне.
У нас, у городских, новая цветастая одежда, крутые игрушки, модные вещи, родители, дом, семья. А что было у них…
В детстве, такое превосходство, особенно остро ощущается.
Поэтому я, будучи мальчиком, один, или вместе с другими ребятами с моего двора, нередко приходили к детдому, будто он манил и притягивал нас своей тайной.
Когда приходили компанией, то подходили к забору, высматривали ребятишек одного с нами возраста, кричали им громко, почти хором:
— Эй, детдомовские обноски…, — потом, ещё что-то обидное для них.
Честно говоря, не помню, что именно.
Конечно, поддавался общему порыву, тоже кричал поганые слова.
Детдомовские также ввязывались в «кричалку».
Потом, мы, наоравшись, дружно хохоча, убегали прочь, пока не вышли к забору старшие пацаны, мы их боялись, ведь они были сильнее, при желании могли схватить кого-то из нас и надавать по шеям.
А когда я приходил один, то подкрадывался к забору, там прятался в кустах, откуда хорошо просматривалась внутренняя территория детдома, тихонько сидел на корточках, долго наблюдал за необычной жизнью, идущей там, за железной решёткой.
Мама с бабушкой, рассказывали мне тогда, что такое детский дом, какие там дети, почему они там, но многое в то время, было непонятно.
Странно, — думал я, — почему они сироты? Почему у них нет мамы, бабушки и папы? Разве так бывает на свете?
Бывало, когда нашалю, то мама, или бабушка, рассердившись, кричали мне:
— Вот я тебя сдам в детдом. И будешь там жить сиротой…
Для меня она стала самой страшной угрозой на свете, чего страшнее и не бывает.
Даже обещания крепко задать «ремня» по моей бедной заднице.
И вот хоронился в кустах, смотрел на детдомовских ребят, старался понять, — как они здесь живут, чем занимаются, в какие игры играют, — да вообще этот спрятанный мир, от всех нормальных людей.
Затем в молодости, когда проезжал, или проходил рядом с детдомом, то опять же внимательно смотрел на их жизнь.
Но в том мире почти ничего не менялось: забор стоял, под облупившейся краской понемногу ржавел, старые корпуса врастали вместе с фундаментом в землю, ребятня бегала в застиранной одежде, старшие ребята, собравшись группкой, курили сигареты.
Я не хотел попасть в него, жить или работать.
Для меня это выглядело какой-то слабостью.
Но Дом призвал, и я очутился в нем.
Жил как все: радовался первому пуху от одуванчиков, страдал от полученной «двойки». Ничего удивительного, ведь Дом способен и не на такие вещи.
Дом, как живой человек, он будто говорит с нами на одном языке, понятный только живущим людям в нём по причине жизненных неурядиц.
Мы его понимали, и Дом понимал нас.
Дом стал для нас отцом, матерью, сестрой, братом.
Да всем чем угодно, ведь дом это Дом.
*
Привело в себя, ощущение холода, особенно в моей нижней части тела, ведь сидел на ней уже довольно долго, прижавшись к мерзлой поверхности.
Я поднялся на ноги, отряхнулся и направился обратно, по пути закрывая за собой двери на висячий замок.
Внутри детдома было гораздо теплее, зябкое чувство быстро проходило.
От нечего делать, чтобы убить время до вечера, я решил проведать спортзал.
Спустился на первый этаж, попутно здороваясь с ребятами, затем отпер замок двери зала и вошел внутрь, оставляя дверь открытой.
Ещё светлый день стоял на улице, и я не стал включать освещение.
Снял куртку и шапку, приступил к небольшой пробежке по периметру зала.
Всё же хотел сосредоточиться перед боем с Муллой.
Когда находился спиной к двери, то услышал что в зал кто-то вошёл.
Обернулся на шум шагов, прекращая бег, — пришедшим оказался наш физрук, Алексей Витальевич.
— Я смотрю, дверь открыта, решил проверить, кто здесь. Здорово спортсмен, — хитро приветствовал меня физрук. У него свой кабинет, похожий на склад, заваленный разным спортинвентарем, находился в двух шагах от двери спортзала.
— Понятно. И вам не хворать, — ответил ему, подходя ближе и твердо здороваясь с ним за руку.
Учитель по физическому воспитанию в детдоме, — Алексей Витальевич.
Подтянутый мужчина лет за пятьдесят, с востроносым лицом, похожим на вздорную птицу галку, у него ещё на голове всегда торчит вихор, будто птичий хохолок, образовали седые волоски.
Разговаривает он быстро и много, при этом переступая на месте, словно ему требуется срочно бежать по неотложным делам.
А дела у него есть всякие и разные.
Помимо работы в детдоме физруком на полставки или на полную ставку, я точно не знаю, Алексей Витальевич занимается мелким бизнесом.
Перепродажей, то стройматериалов, то спорттоваров, в зависимости от покупательского сезона. Он отнюдь не скрывает и не стыдится, нынешней спекуляцией.
Одно время, когда между нами отношения устаканились, то он даже меня хотел приобщить к той деятельности.
А в начале, когда я стал уже проводить первые занятия карате, то тут такое началось от физрука…
Нам пришлось выяснить отношения, разумеется, только на словах, говорил с ним честно и открыто, по крайней мере, старался. Ситуация выглядела примерно так. Алексей Витальевич, почему-то решил, что я, вдобавок к своей должности, желаю занять его место физрука. Он стал по этому поводу сильно переживать, ревновать к ребятам, строить мне всяческие козни: в двери спортзала был врезан второй замок, и физрук, чтобы насолить, иногда перед уходом домой, закрывал дверь на второй замок. От одного замка ключ у меня был, полученный от тети Фаи, а от второго ни у кого нет, кроме как у Алексея Витальевича.
Мы тогда стояли точно также, вдвоём в пустом спортзале, только за закрытой дверью, чтобы никто не пришел на разговор, идущий на повышенных тонах.
Сначала физрук высказал свои подозрения, на это ответил, что ни в коем случае не стал бы претендовать на его учительское место.
Мы успокоились, далее стали говорить вполне нормально.
— Вот ты мне скажи, у тебя есть законченное педагогическое образование?
— Нет. У меня только профессионально-техническое.
— А стаж работы есть, педагогический, с детьми? Лет двадцать.
— Нет. Ведь я же недавно начал. А до этого сам был ещё пацаном.
— Ты извини, но мне непонятно одно: зачем ты тогда лезешь в эту сферу?
Без образования, без опыта… какого чёрта?!
Я задумался, потом стал отвечать, точнее, сначала пересказал ему, мои детские впечатления об этом детдоме:
— Вот поэтому, когда стал работать здесь, то решил, занять ребят нужным делом. Наверно, таким образом, искупая прошлые грехи, что ли, сам не знаю.
Я вправду не педагог, не учитель по образованию.
Но для этого, по-настоящему, не нужна «корочка», не нужен большой стаж.
Для этого нужно нечто другое, так сказать, — любовь к детям в своей душе.
Понимаешь, Витальич?
Он задумчиво покряхтел, отвернулся в сторону, но пока не уходил.
Продолжил речь:
— Мне жалко смотреть на ребятню, которая мается по вечерам до отбоя, тупо сидя перед телевизором. Им же энергию некуда девать! Ночные воспитатели сходят с ума, усмиряя детей, которые носятся по этажам и сносят всё вокруг на их пути!
И это правда, сам знаешь Витальич.
Я понимаю, у вас дом, семья, свои дела, вечерами вы при всём желании не можете проводить спортивные занятия. А мне всё равно делать нечего, до и после, ужина.
Физрук обернулся, протянул руку:
— Ты извини, ладно? Мир?
— Ничего бывает. Мир, — и пожал ему руку.
— Что ж, я услышал тебя. Но учти, — всё, под твою полную ответственность.
Он обвел рукой зал, где находились кое-какие спортивные снаряды: козлы, маты, боксерская груша, брусья, ещё что-то.
— Да мне нужен просто зал для занятий, может мяч иногда.
— Это ладно, разберёмся, но ты не понял главное: вот ведёшь ты занятие, и вдруг кто-то из детей получает травму; синяк под глаз или не дай бог перелом ноги, неважно. Вот что ты будешь делать тогда?! Понимаешь ситуацию?
И за случившееся, ответствен будешь только ты!
Я тяжело вздохнул, тут не поспоришь.
— Ладно, я предупредил тебя. Дальше решай сам. А второй ключ от зала сам себе сделай. Вот, возьми пока мой.
Он достал из кармана связку ключей, отстегнул один из них, протянул мне.
— Спасибо Витальич. Как сделаю копию, так верну.
— Ладно, бывай, — и он быстро удалился из зала.
Конечно, бывало текла кровь из носа, были синячки и ссадины, полученные на тренировках, ведь без этого не обходилось, но к счастью, более тяжелых случаев с детьми не произошло.
А уж что творилось на подпольных боях, лучше не говорит и не вспоминать.
Мне приходилось платить каждый раз одной уборщице, чтобы она утром рано, пока никто не увидел, замывала следы крови…
Настроение заниматься почему-то пропало напрочь.
Закрыл спортзал, пошел в столярку, ждать Славку.
Пока его не было, ещё нашёл Фадина, хотя, что его искать, он пробегал мимо, я спросил:
— Где Ира? Ты нашёл её?
Он ответил:
— Нет, наверно она занимается на танцах.
Тогда позвал его с собой, привел в «берлогу», там вручил мой подарок для Ирочки.
— Отдай ей, скажи от меня. Или спрячь под подушку, у неё в кровати. Она поймёт.
— Ты уходишь? — спросил он угрюмым голосом.
— А что? Ухожу, что мне делать? Дать сигареты?
Фадин покосился влажными глазами, они у него всегда такие.
Но в тот момент они были, словно хотели сказать, будто поступаю неправильно.
Конечно, он не посмел возражать:
— Да, так сделаю, бесплатно. Не надо никаких сигарет!
Фадин повернулся и ушёл, больше не оборачиваясь.
Ну а я вернулся в столярку, там уже ждал Слава.
И мы отправились к нему домой.
*
Мне нужно было встретиться с Ирой, чтобы предупредить о грядущей опасности, поэтому принялся по порядку бродить по этажам детдома.
Поиски оказались безрезультатными, наверно она убежала заниматься в танцевальную секцию, образованную при обычной школе.
Но зато попался на глаза Фадин. Я ему наказал, чтобы он передал Ире, что нам надо срочно увидеться. Он обещался передать сообщение, в слово в слово, правда, стал торговаться за три сигареты, — я их дал, мне не жалко.
Пачку сигарет носил при себе, вот для таких случаев.
Потом нашёл Славку в подопечной группе, сегодня и завтра, он был дневным воспитателем.
Мы спустились ко мне в «берлогу», поболтали о разном. Наверно он угадал мое тревожное состояние. Отчего сказал, что он не прочь немного расслабиться вечером. Я согласился, договорились встретиться после работы.
Славка ушёл по своим делам. Остался один, настроение стало ужасным, просто невыносимым, когда ты ничего не можешь изменить, в сложившихся обстоятельствах.
Достал из тумбочки для личных вещей, картонную коробку, куда бережно складывал все то, что связано с Ирой.
Вывалил содержимое на кровать, снова стал перебирать записки, перечитывать письма и послания. Вдруг из всего вороха мне в руки попалась недавно сделанная фотография.
Она была черно-белой, небольшого формата, немного глянцевая, на обороте сделана надпись красными чернилами.
На ней запечатлены два человека: молодой парень, чуть взрослая девочка, с огромными глазищами. Стал вспоминать историю фотографии.
Ира и я, спрятались от всех на третьем этаже пустынного преподавательского корпуса, о чем-то разговаривали возле подоконника.
Ведь нам действительно тогда приходилось встречаться украдкой.
Неожиданно на этаже появился один из сотрудников детдома, фотограф, Роберт Н., к сожалению, отчество не помню, подрабатывающий на полставки.
У него, здесь на этаже находилась мастерская, поэтому он пришёл сюда по работе, может что-то проявить или напечатать.
А мы стояли в уголке коридора и разговаривали, ничего предосудительного не делали: ни обжимались, ни целовались.
Поэтому мы даже не смутились, при его внезапном появлении.
Ира первая вежливо поздоровалась с ним, как ни в чём ни бывало:
— Здравствуйте Роберт Н.
— Здравствуй, эмм, девочка, — задумчиво протянул фотограф.
Я тоже поздоровался с ним, крепко пожал ему руку.
Ведь я находился с ним в дружеских отношениях.
Наверно поэтому стоит немного рассказать вам о нём.
Фотограф, — Роберт Н., одинокий мужчина за пятьдесят лет, с грустными чертами лица, на котором светились выразительные глаза.
Черные волосы тронуты сединой, прожитые года пригнули его рост к земле, поэтому он кажется сгорбленным и низеньким, в поношенном костюме.
Как Юра, он тоже легенда детдома, ведь он проработал в нем продолжительное время. Но в отличие от Юры, пьет он очень редко.
Может здоровье уже в никуда, а может ещё что-то в жизни.
Как-то раз мы разговорились по душам, он откровенно поведал, как отметил прошедший новый год: пустая квартира, на столе бутылка водки с закуской.
Когда пробил бой курантов, то выпил стакан водки, больше не стал, принялся глазеть в окно, наблюдая за другими людьми, которые выглядели более счастливыми и радостными, словно они играли в сказочном театре, пускавшие на улице петарды и салюты. Потом, под утро лёг спать, и всё.
Я тоже поделился с ним, про свое видение этого праздника.
Конечно, не стал допытываться, почему так у него вышло: пустая квартира, ни жены, ни детей, ни подруги, ни друзей.
И так ясно, причин тому множество, одна из них — судьба.
В другой раз мы разговорились, когда он узнал, что открыл в детдоме секцию карате. Роберт Н., рассказал о себе: в его молодость в советском Союзе началось повальное увлечение карате, поэтому в нашем городе он одним из первых начал заниматься этим боевым искусством. Тогда это было вполне легальным занятием.
Он, ещё несколько молодых парней организовали секцию, им выделили помещение. Они проводили соревнования, выезжали в другие города страны, чтобы сразиться на турнирах, много такого, из становления карате в городе, о чем я даже не знал. Нашлось много знакомых фамилий.
Один из его знакомых, оказался моим тренером в свое время, когда я учился в ПТУ. Потом мы обсудили нынешнее положение дел.
Он с грустью сказал, что теперь карате, — не спорт, не искусство, а какая-то подделка, обман и надувательство.
Наверно поэтому он не приходил на мои тренировки, хотя его приглашал посмотреть на проводимые занятия.
А может молодость не желал вспоминать, глядя на ребят стоящих в спарринге. Честно говоря, не знаю отчего.
Мы редко с ним пересекались в детдоме. Вот тогда так получилось.
Фотограф не стал нам мешать, наверно почувствовав неловкую ситуацию, застукав меня с девчонкой, поэтому он двинулся к мастерской, затем открывая дверь ключом. Я посмотрел на Иру, она выглядела очень красивой, с новой прической каре, в короткой юбочке, в обтягивающем фигурку свитере, тогда наступила зима.
Тут в голову пришла мысль, и я обернулся:
— Постойте Роберт Н., можно спросить?
— А что такое?
— Да вот хотим сфотографироваться на память, — кивнул на Иру.
— Вдвоем, значит?
— Именно так.
Фотограф хмыкнул, ясно показывая недвусмысленность ситуации, потом проговорил печально:
— Ладно, проходите, что с вами сделаешь, молодыми людьми…
Я взял Ирочку за ручку, повел её за собой, она не сопротивлялась.
Мы тогда почти не ссорились, происходило до моей пьяной выходки, когда вломился в её спальню.
Наверно ей понравилась моя мысль, сделать общее фото на память.
Мы прошли внутрь помещения: оно просторное, похожее на то, где проводятся классные уроки, по бокам расставлены школьные парты со стульями.
Хотя так и есть, Роберт Н., помимо фотографирования детдомовских воспитанников и мероприятий, иногда вёл кружок, преподавая фотодело.
На одной стене висело белое полотно, для фотографического фона.
Роберт Н., произнёс нам:
— Ждите здесь, мне нужно зарядить новую кассету, я сейчас.
Он скрылся за черной шторой в темной каморке фотолаборатории, где колдовал над снимками и плёнками.
Мы снова остались вдвоем, она прижалась ко мне, положила головку на грудь.
Я стал её гладить по волосам, как когда-то она гладила меня.
Через минуту послышался звук отдёргиваемой шторки, нам пришлось разъединиться друг от друга, вышел Роберт Н., держа фотоаппарат с большим объективом в руке, вроде марки «зенит» или олимпус», в общем крутым на то время. Ведь он ещё подрабатывал в городе, фотографируя свадьбы, остальное, что подвернётся под заказ. Приходилось, ведь в детдоме платили мало всем.
— Очень жаль, но у меня только черно-белая пленка свободная, а цветной сейчас нет.
Он с огорчением цокнул языком, спросил:
— Пойдет?
— Да, нам пойдет и так.
— А как будете сниматься? Стоя?
Я немного подумал, потом прошёл к боковой стороне, взял оттуда один стул, принес его ближе к белому полотну.
— Наверно так.
Я сел на стул, а Ирочка встала рядом со мной, понимая без слов.
Теперь она была выше, потом положила мне ручку на плечо, так что чувствовал нежные пальчики через ткань рубашки.
— Готовы? — спросил фотограф, ловя нас в объектив.
Конечно, не был готов, мне очень хотелось посадить Ирочку к себе на колени, при этом теснее прижаться к ней, но…
Но сдержался, поэтому ответил, стараясь уже не моргать.
— Да готовы.
Засверкала вспышка, защёлкал фотоаппарат, — Роберт Н., сделал несколько кадров, потом сказал:
— Все свободны, будет готово примерно через неделю. А сколько вам делать снимков?
— Два или три, — ответил я.
— А мне не надо, — заявила тут Ира, — вот капризная девчонка!
— Ладно, посмотрим, может мне ёще бумаги не хватит.
Ведь бумагу, плёнку, все принадлежности, Роберт Н., покупал на свои деньги.
Он обратился ко мне.
— Зайдёшь тогда сам?
— Обязательно. Спасибо, — ответил, с Ирочкой мы вышли из кабинета.
Потом в коридоре, попытался её обнять по-настоящему, немного потискать девичье тело, но она не далась и вырвалась, пискнув:
— Ой, а у меня дела ещё. Давай потом, любимый…
И убежала прочь по этажам, оставляя меня одного.
Теперь, глядя на этот снимок, заново прокручивал в голове ту сцену, когда у нас было всё хорошо в отношениях, не так испорчено.
Через пару недель тогда её забрал у Роберта Н, он посетовал, что нет бумаги, поэтому сделал только один снимок, поблагодарил его и за такое.
Потом показал фото Ире при случае, она сделала авторучкой надпись на обороте.
Сказала, — пусть эта фотка будет храниться у тебя.
Фотографию отложил в сторону, — потом унёсу её к себе домой, — сложил остальное обратно в коробку, надел куртку с шапкой, вышел с коробкой за дверь.
Мне почему-то требовалось что-то сделать…
По этажам, а потом по лестнице поднялся на чердак, оттуда вышел через дверцу, на крышу. Ключи от чердачных замков лежали в кармане куртки.
Крыша была покатой, с наметёнными сугробами кое-где на скосах, чуть похрустывала черепицей под моими шагами.
Подошёл ближе к краю, почему-то не боялся свалиться вниз, хотя чего бояться всего третий этаж, тут при желании не убьешься.
Огляделся по сторонам, потом в задумчивости расковырял ботинками мешавшийся сугроб, уселся непосредственно задницей на крышу.
Тут, на высоте, дул легкий весенний ветерок.
Сначала мне хотелось попросту развеять содержимое коробки, но передумал.
И я стал запускать самолетики. Ну да, прямо как в детстве.
Можно было пускать их по-простому, играя сам с собой, или от нечего делать, когда все игры уже надоели.
А можно при этом загадывать всякие желания: когда мама купит мне велосипед, или чтобы сегодня показали по телику новый мультик, или ещё что-нибудь наивное и смешное, когда тебе всего от пяти до десяти лет.
Иногда раздёргивалась целая тетрадка на это дело, и мама потом ругалась.
Я брал из коробки бумажки, листики, открытки,— складывал из них бумажные самолётики и резко с отчаянием бросал один за другим в воздух.
Наверно без желаний, ведь уже давно вышел из детского возраста, когда искренне веришь во всякую ерунду, рассказанную дворовыми девочками.
Глядел на них, — самолётики вели себя по-разному: некоторые едва пролетев небольшое расстояние, сразу падали на землю сморщенными комочками, словно несбывшиеся желания, когда-то написанные на их крылышках синими чернилами детской рукой одной девчонки.
Другие же, подхватываемые воздушными потоками, долго парили над землей, улетая куда-то далеко, где их уже не мог толком разглядеть.
Наверно, в этом всё-таки что-то такое есть, — подумал тут.
Неожиданно ощутил чужое присутствие, словно кто-то разглядывал с интересом мое странное занятие.
Внимательно осмотрелся, но никого на крыше, кроме меня, конечно не было.
Может это Дом? — спросил себя, — или мне показалось, что он живой и очнулся? Ответа не последовало.
Тогда, сидя на крыше, когда уже коробка опустела, она последовали тоже вниз, стал размышлять о самом детдоме, и о Доме.
*
Детдом, — всегда был для меня в детстве очень странным местом, в городе.
Очень необычным и таинственным.
Его здания обнесёны со всех сторон высоким железным забором.
Сквозь толстые прутья, окрашенные в синий цвет, просматривались детские фигурки воспитанников.
Бегающие мальчики по двору, во что-то играющие, сплошь одеты, если холодная погода, в изношенную школьную форму, девочки наряжены тоже в школьные платьица с фартучками.
Которые ребята постарше, а такие тоже иногда виднелись, ведь они выходили тайком курить возле забора, тоже были облачены в нечто серое и мрачное.
Выглядели они все, младшие и старшие, странно безликими, — словно они изначально приходились для нас, городских, все на одно лицо.
Мы были разными, словно вышли из других миров, но почему-то приблизившимися друг к другу, сильно отличаясь на их фоне.
У нас, у городских, новая цветастая одежда, крутые игрушки, модные вещи, родители, дом, семья. А что было у них…
В детстве, такое превосходство, особенно остро ощущается.
Поэтому я, будучи мальчиком, один, или вместе с другими ребятами с моего двора, нередко приходили к детдому, будто он манил и притягивал нас своей тайной.
Когда приходили компанией, то подходили к забору, высматривали ребятишек одного с нами возраста, кричали им громко, почти хором:
— Эй, детдомовские обноски…, — потом, ещё что-то обидное для них.
Честно говоря, не помню, что именно.
Конечно, поддавался общему порыву, тоже кричал поганые слова.
Детдомовские также ввязывались в «кричалку».
Потом, мы, наоравшись, дружно хохоча, убегали прочь, пока не вышли к забору старшие пацаны, мы их боялись, ведь они были сильнее, при желании могли схватить кого-то из нас и надавать по шеям.
А когда я приходил один, то подкрадывался к забору, там прятался в кустах, откуда хорошо просматривалась внутренняя территория детдома, тихонько сидел на корточках, долго наблюдал за необычной жизнью, идущей там, за железной решёткой.
Мама с бабушкой, рассказывали мне тогда, что такое детский дом, какие там дети, почему они там, но многое в то время, было непонятно.
Странно, — думал я, — почему они сироты? Почему у них нет мамы, бабушки и папы? Разве так бывает на свете?
Бывало, когда нашалю, то мама, или бабушка, рассердившись, кричали мне:
— Вот я тебя сдам в детдом. И будешь там жить сиротой…
Для меня она стала самой страшной угрозой на свете, чего страшнее и не бывает.
Даже обещания крепко задать «ремня» по моей бедной заднице.
И вот хоронился в кустах, смотрел на детдомовских ребят, старался понять, — как они здесь живут, чем занимаются, в какие игры играют, — да вообще этот спрятанный мир, от всех нормальных людей.
Затем в молодости, когда проезжал, или проходил рядом с детдомом, то опять же внимательно смотрел на их жизнь.
Но в том мире почти ничего не менялось: забор стоял, под облупившейся краской понемногу ржавел, старые корпуса врастали вместе с фундаментом в землю, ребятня бегала в застиранной одежде, старшие ребята, собравшись группкой, курили сигареты.
Я не хотел попасть в него, жить или работать.
Для меня это выглядело какой-то слабостью.
Но Дом призвал, и я очутился в нем.
Жил как все: радовался первому пуху от одуванчиков, страдал от полученной «двойки». Ничего удивительного, ведь Дом способен и не на такие вещи.
Дом, как живой человек, он будто говорит с нами на одном языке, понятный только живущим людям в нём по причине жизненных неурядиц.
Мы его понимали, и Дом понимал нас.
Дом стал для нас отцом, матерью, сестрой, братом.
Да всем чем угодно, ведь дом это Дом.
*
Привело в себя, ощущение холода, особенно в моей нижней части тела, ведь сидел на ней уже довольно долго, прижавшись к мерзлой поверхности.
Я поднялся на ноги, отряхнулся и направился обратно, по пути закрывая за собой двери на висячий замок.
Внутри детдома было гораздо теплее, зябкое чувство быстро проходило.
От нечего делать, чтобы убить время до вечера, я решил проведать спортзал.
Спустился на первый этаж, попутно здороваясь с ребятами, затем отпер замок двери зала и вошел внутрь, оставляя дверь открытой.
Ещё светлый день стоял на улице, и я не стал включать освещение.
Снял куртку и шапку, приступил к небольшой пробежке по периметру зала.
Всё же хотел сосредоточиться перед боем с Муллой.
Когда находился спиной к двери, то услышал что в зал кто-то вошёл.
Обернулся на шум шагов, прекращая бег, — пришедшим оказался наш физрук, Алексей Витальевич.
— Я смотрю, дверь открыта, решил проверить, кто здесь. Здорово спортсмен, — хитро приветствовал меня физрук. У него свой кабинет, похожий на склад, заваленный разным спортинвентарем, находился в двух шагах от двери спортзала.
— Понятно. И вам не хворать, — ответил ему, подходя ближе и твердо здороваясь с ним за руку.
Учитель по физическому воспитанию в детдоме, — Алексей Витальевич.
Подтянутый мужчина лет за пятьдесят, с востроносым лицом, похожим на вздорную птицу галку, у него ещё на голове всегда торчит вихор, будто птичий хохолок, образовали седые волоски.
Разговаривает он быстро и много, при этом переступая на месте, словно ему требуется срочно бежать по неотложным делам.
А дела у него есть всякие и разные.
Помимо работы в детдоме физруком на полставки или на полную ставку, я точно не знаю, Алексей Витальевич занимается мелким бизнесом.
Перепродажей, то стройматериалов, то спорттоваров, в зависимости от покупательского сезона. Он отнюдь не скрывает и не стыдится, нынешней спекуляцией.
Одно время, когда между нами отношения устаканились, то он даже меня хотел приобщить к той деятельности.
А в начале, когда я стал уже проводить первые занятия карате, то тут такое началось от физрука…
Нам пришлось выяснить отношения, разумеется, только на словах, говорил с ним честно и открыто, по крайней мере, старался. Ситуация выглядела примерно так. Алексей Витальевич, почему-то решил, что я, вдобавок к своей должности, желаю занять его место физрука. Он стал по этому поводу сильно переживать, ревновать к ребятам, строить мне всяческие козни: в двери спортзала был врезан второй замок, и физрук, чтобы насолить, иногда перед уходом домой, закрывал дверь на второй замок. От одного замка ключ у меня был, полученный от тети Фаи, а от второго ни у кого нет, кроме как у Алексея Витальевича.
Мы тогда стояли точно также, вдвоём в пустом спортзале, только за закрытой дверью, чтобы никто не пришел на разговор, идущий на повышенных тонах.
Сначала физрук высказал свои подозрения, на это ответил, что ни в коем случае не стал бы претендовать на его учительское место.
Мы успокоились, далее стали говорить вполне нормально.
— Вот ты мне скажи, у тебя есть законченное педагогическое образование?
— Нет. У меня только профессионально-техническое.
— А стаж работы есть, педагогический, с детьми? Лет двадцать.
— Нет. Ведь я же недавно начал. А до этого сам был ещё пацаном.
— Ты извини, но мне непонятно одно: зачем ты тогда лезешь в эту сферу?
Без образования, без опыта… какого чёрта?!
Я задумался, потом стал отвечать, точнее, сначала пересказал ему, мои детские впечатления об этом детдоме:
— Вот поэтому, когда стал работать здесь, то решил, занять ребят нужным делом. Наверно, таким образом, искупая прошлые грехи, что ли, сам не знаю.
Я вправду не педагог, не учитель по образованию.
Но для этого, по-настоящему, не нужна «корочка», не нужен большой стаж.
Для этого нужно нечто другое, так сказать, — любовь к детям в своей душе.
Понимаешь, Витальич?
Он задумчиво покряхтел, отвернулся в сторону, но пока не уходил.
Продолжил речь:
— Мне жалко смотреть на ребятню, которая мается по вечерам до отбоя, тупо сидя перед телевизором. Им же энергию некуда девать! Ночные воспитатели сходят с ума, усмиряя детей, которые носятся по этажам и сносят всё вокруг на их пути!
И это правда, сам знаешь Витальич.
Я понимаю, у вас дом, семья, свои дела, вечерами вы при всём желании не можете проводить спортивные занятия. А мне всё равно делать нечего, до и после, ужина.
Физрук обернулся, протянул руку:
— Ты извини, ладно? Мир?
— Ничего бывает. Мир, — и пожал ему руку.
— Что ж, я услышал тебя. Но учти, — всё, под твою полную ответственность.
Он обвел рукой зал, где находились кое-какие спортивные снаряды: козлы, маты, боксерская груша, брусья, ещё что-то.
— Да мне нужен просто зал для занятий, может мяч иногда.
— Это ладно, разберёмся, но ты не понял главное: вот ведёшь ты занятие, и вдруг кто-то из детей получает травму; синяк под глаз или не дай бог перелом ноги, неважно. Вот что ты будешь делать тогда?! Понимаешь ситуацию?
И за случившееся, ответствен будешь только ты!
Я тяжело вздохнул, тут не поспоришь.
— Ладно, я предупредил тебя. Дальше решай сам. А второй ключ от зала сам себе сделай. Вот, возьми пока мой.
Он достал из кармана связку ключей, отстегнул один из них, протянул мне.
— Спасибо Витальич. Как сделаю копию, так верну.
— Ладно, бывай, — и он быстро удалился из зала.
Конечно, бывало текла кровь из носа, были синячки и ссадины, полученные на тренировках, ведь без этого не обходилось, но к счастью, более тяжелых случаев с детьми не произошло.
А уж что творилось на подпольных боях, лучше не говорит и не вспоминать.
Мне приходилось платить каждый раз одной уборщице, чтобы она утром рано, пока никто не увидел, замывала следы крови…
Настроение заниматься почему-то пропало напрочь.
Закрыл спортзал, пошел в столярку, ждать Славку.
Пока его не было, ещё нашёл Фадина, хотя, что его искать, он пробегал мимо, я спросил:
— Где Ира? Ты нашёл её?
Он ответил:
— Нет, наверно она занимается на танцах.
Тогда позвал его с собой, привел в «берлогу», там вручил мой подарок для Ирочки.
— Отдай ей, скажи от меня. Или спрячь под подушку, у неё в кровати. Она поймёт.
— Ты уходишь? — спросил он угрюмым голосом.
— А что? Ухожу, что мне делать? Дать сигареты?
Фадин покосился влажными глазами, они у него всегда такие.
Но в тот момент они были, словно хотели сказать, будто поступаю неправильно.
Конечно, он не посмел возражать:
— Да, так сделаю, бесплатно. Не надо никаких сигарет!
Фадин повернулся и ушёл, больше не оборачиваясь.
Ну а я вернулся в столярку, там уже ждал Слава.
И мы отправились к нему домой.
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
не детский дом.
Мне тогда предстояло пойти на работу, поэтому выбрался из родительского дома после сурового утра. Поздновато для прихода на работу. Но не для меня, или кого-то из нас, работающих в том месте. Были весомые причины на то, одна очень вполне уважительная: вчера вечером, или уже ночью, точно не помню, вместе со Славой, перебрал с выпивкой. Отмечали наступающий женский праздник пельменями и самогоном, приобретенным у бабок самогонщиц.
Моё состояние было ужасным, мучило похмелье, но не то, что похмельный синдром, а отравление суррогатным алкоголем. Да будь ты хоть самый молодой и здоровый, всё равно будешь сдыхать на утро от отравы.
Поэтому я, молодой и здоровый, коим считал себя, испытывал не самые лучшие моменты в жизни.
Снег, ветер, метель, — бреду куда-то по тропкам среди сугробов, поддуваемый позёмкой в спину. Сначала долгий путь лежал к многоэтажному дому, где живёт коллега по работе. Вчера, когда мы прощались, некрепко стоя на ногах перед лифтом, то твердо договорились, что зайду утром за ним, и вместе отправимся на работу. Вдвоем всегда веселее умирать. Превозмогая себя и погоду, добрался до квартиры Славы. Он ждал меня, уже был одет и наготове.
Перекинулись короткими фразами:
— Что, двинули?
— Да, наверно.
— Как по башлям? Не богат?
— У меня по нулям, ни копья, — признался я, что было правдой.
— Ладно, пошли. Курить тоже нет. Ладно, по пути возьмём.
На душе муторно, настроение сумрак, погода пасмурная, но вместе идти не столь унылое занятие занятием. Слава мужик компанейский, с лёгким характером.
Петляя по натоптанным тропинкам, мы прошли обширный пустырь.
Теперь путь ближе к людным местам.
В первом же ларьке, на последние деньги Слава купил пачку дешёвых сигарет. Потом зашли в безрадостную забегаловку вроде кафе-столовой, сейчас там ночной клуб «Белоснежка» устроен. Кушать мы не собирались.
Слава откуда-то знал, что здесь имеется пиво. А раз оно водится, то оно у нас в кармане, то есть на столе в кружке, несмотря, что у нас нет наличности.
Так и произошло. Я стоял, облокотясь на кафешный столик в пустом зале, с удивлением взирал, как неугомонный Славка несёт в руках две бутылки «жигулёвского», и два пустых стакана.
— Просроченное. Я попросил, мне бесплатно дали, — весело ответил он, глядя на мое вопросительное лицо.
Зная его общительную натуру, особенно с женским полом, нетрудно догадаться, что пара отвешенных комплиментов женщине за прилавком, решили исход просьбы.
Ага, а мне бы не дали. Не то чтобы не мог раздавать направо и налево слащавые выражения, просто считал унизительным для себя что-то просить.
Поэтому поначалу стал отказываться от пива, из гордости.
Слава понял по-своему:
— Не бойся, хоть просроченное пойло, но не отравишься.
Давай одну бутылку здесь тяпнем, а вторую вечером. Лады?
Я кивнул, соглашаясь: что-что, а Славка умеет уговаривать хоть бабу, хоть мужика. После выпитого пива, мне немного полегчало.
Оно немного просроченное на месяц, но вполне пить можно.
Пора двигаться дальше. Мы вышли из кафешки, побрели пешком, снова через пустыри, снежные равнины, а потом через частный сектор с деревенскими домишками, с баньками, сторожевыми собаками.
Из облаков вышло солнце, озаряя нам нелёгкий путь.
Вскоре зашагали твёрдым шагом по расчищенной дороге от снега, через некоторое время показался край фасада здания в три этажа, — первый корпус детдома.
Осторожно просочились внутрь, стараясь не попасться на глаза начальству.
Нам повезло, вроде нас никто не хватился, это мы быстренько узнали от Анны, у неё была сегодня смена. Потом разошлись по рабочим местам: Славка пошел в группу, а я в «берлогу», мы с ним договорились встретиться после обеда в столярке, чтобы вместе сходить в баню.
Разделся от верхней одежды и лёг на кровать, скрестил руки на груди.
Мне ничего не хотелось, даже думать об Ирочке, наверно она сейчас находится в школе. Попытался задремать, у меня получилось, со второй попытки.
Сон, в который провалился, оказался вязким и липким, с какими-то нелепыми кошмарами из детства.
Сквозь сон услышал стук в дверь, поднялся и открыл её, пришёл Слава.
Он как всегда находился в приподнятом настроении.
— Что не весел, хрен повесил?! Ты живой? Идёшь? Или раздумал?
— Да иду уже. А где мыло, мочалки, полотенца?
— Там всё найдём, — бодро ответил Славка. — Не переживай.
— Я не переживаю. Что мне уже делать, ведь у меня несколько жизней. В одной меня вечером убьют, зато воскресну в другой.
— Ну у тебя и шуточки.
— Какие уж есть. Что, погнали наших городских что ли …
В детдоме работала баня. Воспитанникам надо же где-то мыться, а в самих группах ванных комнат и душевых кабин не имелось, кроме рукомойников. Тогда мытьё не было предусмотрено. Ведь детдом довоенного образца.
Был график и расписание, что такая-то группа сегодня в такой-то час обязана прибыть на помывку. Воспитатели групп их и пригоняли, чтобы они мылись, и становились относительно чистыми.
Как описать ту баню? Можно попробовать.
Я ведь сколько раз менял перегоревшие лампочки, — там.
График мытья был плотным, а свет всегда нужен.
Поэтому приходилось работать в присутствие моющихся воспитанников.
Иной раз входил в моечное отделение со стремянкой, а там мылись мои ребята.
— О, сенсей пришёл, — прилетали прочие шутки и подначки.
Мне пофигу, это работа. И я просто менял лампы, стоя на стремянке.
Бывало попадались девчонки, младшие, и старшие, например из группы Иры.
Младшие не стеснялись ничего.
А вот старшие девчонки… Сразу пищали, закрывали грудки, куда-то убегали, сверкая попками. Хотя куда тут убегать.
Ира нет, не убегала, как ни в чём ни бывало, мылась при мне.
Уже понял потом, что она дразнила меня. Своей наготой.
Тут же бросал работу, хватал стремянку, и сбегал оттуда прочь, как черт от ладана. Я же не железный человек.
А вслед мне неслись крики и визги взбудораженных девчонок.
Что ещё сказать? Банное отделение в одном здание с прачкой.
Внутри темно, даже когда горят все лампочки.
Такой полумрак, что его никак не победишь.
Темные стены со старой кафельной плиткой, склизкие бетонные полы со сливом, бетонные ряды лавок в два ряда, несколько кранов для набора воды в тазы.
Две загородки для душа.
Ах, да. Ещё была парная. Туда подавался пар из котельной. На входе дубовая крепкая дверь.
Внутри несколько полок, по-моему, их было три: нижняя, средняя, и верхняя, где самый жар. В парной тоже менял лампочки, они очень часто перегорали.
Старая проводка, такие же светильники по всей бане, от большой влажности, били током. От каждого прикосновения к ним, меня часто неприятно дёргало.
Пощипывало даже от влажных стен.
Говорил директору, — давайте переделаем по уму. Сделаем всё безопасно, проведем заземление, поставим понижающий трансформатор, чтобы никого не убило током. Но, увы, директор мало прислушивался к моим словам.
Можно сказать, вообще никак. Наверно он был в то время сильно увлечён новой секретаршей, с длинными ножками и большим бюстом.
Не наверно, а точно. Ведь к ней сам Славка подкатывал яйца, но тут встрял, Игорь Валентинович. Или-или, Славке пришлось отступить от неприступной крепости.
Какую, охранял сам директор. А та девушка рделась как маковое солнышко, немножко гордилась в душе, что из-за неё бьются два главных самца.
По её виду, когда заходил в приемную и к директору, всегда было видно, что она очень возбуждена сексуально, на щёчках румянец, прическа в беспорядке, речь бессвязна и ни о чём, то и дело поправляет юбку под попой.
Конечно, если бы Слава был бы директором, то она бы дала бы ему во все дырки.
Но Слава не был директором, не трахал ту девушку в разные места, и это его напрягало. Не так уж, но всё же. Иногда очень заметно.
Мы, я и Славка, сидели в парной.
Славка сказал, там, в прачке, чтобы нам поддали парку, вот мы его и ждали.
Хотя и без добавки стало достаточно жарко.
Мы голыми сидели на верхней полке, Славка о чем-то говорил, пот выступал из наших тел. Я посмотрел на Славку, точнее уставился на то, что между ног.
Ни больше, ни меньше, вполне обычное.
У меня может лучше, в длине и в толщине.
Но почему??!! Все девушки выбирают его для секса!
Я готов был убить голыми руками. Шучу. Друга, — да никогда.
Оказывается, пока я не слушал, Славка пристал, как банный лист:
— Расскажи про себя, как произошло в первый раз?
— Да что там рассказывать…
— Так нечестно, ведь я рассказал, как случилось у меня. Или я не друг?!
В самом деле, было такое, Славка говорил об этом.
Сам он родом из села, там учился в школе, рос до поступления в институт.
Вроде, у него вышло после дискотеки с какой-то малолетней барышней.
— Ладно, слушай тогда; по городу были расклеены афиши о проведение концерта на стадионе, где выступят приезжие из столицы рок-группы.
Задолго до начала, отправился на стадион, там познакомился с девчонками, точнее сказать в парковой зоне, среди прогулочных аллей, где росли кустарники, деревья, и высажены травяные газоны. Сам парк и стадион составляют одно целое.
Ты же знаешь наш стадион?
— Знаю теперь, — подтвердил Славка.
— Я уж для точности тебе объяснил. Так вот, в кассе стадиона купил билет, чтобы убить время до начала концерта, стал прогуливаться по аллеям.
Девчонки тоже прогуливались, они первые обратились, что-то попросили им дать: то ли прикурить, то ли угостить сигаретой. У меня имелось и то, и то.
К тому же был неотразим, выглядел как молодой самец рыщущий в поисках самки, со стильной укладкой.
А они были страшненькие, сильно накрашенные, аляповато одетые, низенького роста. У всех разного цвета волосы.
Одна брюнетка, окрасившись под пшеничную блондинку, другая со светло-рыжими, третья тоже крашеная блондинка, но в чисто-белую расцветку.
В то, неутолённое время, почти не обращаешь внимания на изъяны девичьих прелестей: плевать, что у неё короткие ноги; не имеет значения, что нет талии, обвислые груди, слишком толстый зад.
Неважно, что у них вульгарные манеры, прокуренный голос, жидкие волосы.
Всё это мелочи, для истинной страсти и утоления сексуальных желаний, когда тебе только что исполнилось 17 лет.
Мы разговорились, познакомились. Две, из них были двоюрными сёстрами, другая являлась близкой подругой. Они учились в соседнем ПТУ на одном курсе, на маляров, младше меня на год.
Но по развязной внешности видно, что они гораздо опытнее: может уже трахались с парнями, или даже участвовали в ласках между собой.
Спросил у них, — почему пошли учиться на маляров?
Они ответили со смехом, — ну как, прикольно же, краской надышишься, и ловишь кайф весь день.
К слову сказать, наше общение текло примерно в таком русле: незатейливом и бессмысленном, когда не нужно хватать звёзд с небес: глупые шуточки про предков, нафталиновые анекдоты про учёбу, идиотские смешки.
Как вскоре выяснилось, девчонки тоже пришли на концерт, правда у них не было денег на билеты, они думали, как попасть на стадион.
Конечно, решил им помочь: ведь у меня оставались деньги.
С гордостью сказал, — проведу на концерт только двух девушек, выбирайте сами кто пойдет, угощу их мороженым, возможно пивом или лимонадом.
Они согласились. Выбор идти со мной, пал на одну сестру и подругу.
Честно говоря, у всех девчонок, уже имелись мутные парни.
Они вот-вот должны были подойти на стадион.
Но не трусил: за них платил я, а как известно, кто платит, тот с девушкой и танцует. К тому же осталась свободной та, третья девица, вот пусть ждёт типов возле прохода. Взял под ручку двух девушек, повел на концерт.
Что дальше описывать? Грохот музыки из динамиков, полный стадион молодёжи, ларёк с огромной очередью, где купил три бутылки пива. Правда, на третью бутылку немного не хватало, поэтому девчонки у кого-то одолжились мелочью.
Признаться толком не помню, был слишком возбуждён происходящим, выпитым пивом и количеством выкуренных сигарет.
Тогда сильно пьянел от одного стакана пива.
Та, третья девица, она тоже через некоторое время прошла на стадион, с чуваком, которому тут же дала от ворот поворот.
Девчонки кинулись навстречу, долго целовались, обжимались друг с другом, как после долгой разлуки. Те типы так не появились на горизонте.
После концерта, когда стало темнеть на улицах, выбрал одну девушку, брюнетку с обесцвеченными волосами, которая выглядела посимпатичней из троицы, хотя ночью все девушки кажутся симпатичными, у неё были мягкие большие груди, повел вглубь парка. Она не была девочкой, в отличие от меня, когда лишила невинности. На газоне это произошло…
— Понятно, ничего так приключение. Хочешь пива?
— Давай.
Слава принес бутылку «жигулевского» в парную.
Мы пили из горлышка бутылки, теплое пиво, теперь он уже рассказывал об интимных похождениях. Говорил о разных девушках, которых успел трахнуть.
О молоденьких воспитательницах, — когда наслаждался ими, втайне от жены.
Об одной девушке, работающей в детдоме: она была замужем, к тому же.
Но кого, и когда останавливали преграды?! Так Славку, и ту девушку.
Сам он говорит про это с упоением.
Какая была девушка, как она трахалась во все дырочки.
Когда он рассказывает, его естество напрягается, встает на всю ширь и длину.
— Э, ты чего? — я осторожно отодвигаюсь от него.
— Да не ссы, просто инсинуации.
Славка очень умный, ещё он умеет играть на гитаре и на пианино.
Поэтому он знает умные слова.
— Да подожди, — ты где её трахал? В подвалах?
— Я же тебе говорю в подвалах, — отвечает Славка. — Я тогда натаскал в подвал, в один закуток несколько списанных матрасов. Какой был офигительный траходром. Ты не представляешь, что выделывала она в сексе. Когда она задирала ноги наверх… Просто конец света, для нас… Уммм, жаль уволилась ненасытная сучка, муж заревновал вконец. «Рогатый», видно догадался, когда увидел...
— Да погоди ты, — под детдомом есть подвалы?
— А тебе зачем?
Не таясь выкладываю ему, что есть на душе, ведь Славка друг.
Да и что скрывать? Он давно знает, что между мной и Ирой любовь.
Спрашиваю совета у него, ведь он умный в таких делах.
Славка думает, потом говорит, что может поводить меня по подвалам.
Сам больше ничего не знает, ведь подвалы под детдомом очень большие и куда они ведут, — только один чёрт знает.
Славка спросил:
— Что драться будешь сегодня?
— А что ещё делать Слав?!
— Ты как бы собрался, потренировался.
— Да пофигу. Уже что есть, то есть. Ничего не изменить.
Я не пошел на вечерний концерт. Лежал в «берлоге» на кровати и думал.
Вот зачем мне идти туда, если и так знаю, что Ирочка там самая красивая на свете. И в моем платье, которое купил я.
У меня наступило отрешённое состояние, почему-то казалось, что заранее предопределено.
Знаю наперед, что она ищет тревожным взглядом только меня, в переполненном концертном зале детского дома. Ищет, но не находит. Потому что меня там нет.
За то, пришло другое чувство, ощущаю себя Непобедимой Машиной на ринге.
Мне кажется, что в силах уложить самого Федора Емельяненко на лопатки.
Откуда знаю? Просто пришло такое знание и умение.
Когда всё на свете не имеет значения, только существует одна Пустота.
Вместо души, сердца, и слов о любви.
Наступило время отбоя, когда в дверь «берлоги» постучались.
Я встал и открыл. За ней оказался «шкаф» Тони, по имени Тайсон.
— Время. Тебя ждут все, — недовольно буркнул он.
Мне плевать на его настроение, поэтому сказал:
— Передай, — я не готов, мне надо переодеться. Пять минут, и приду.
После захлопнул дверь.
Открыл шкаф, где хранилась моя экипировка, стал брать по одной вещи, выкладывая на кровати.
Кимоно, пояс, капа, спортивные трусы, к ним паховый бандаж, перчатки.
И рулон обычного скотча.
Затем разделся, надел трусы с бандажом, стал туго обматывать колени скотчем в несколько слоёв. Потом локти и запястья.
Присел, сделал несколько хуков. Всё хрустело, подвижное состояние стало немного замедленным. Скотч даст защиту от травм суставов.
В тоже время минус в движениях на миллисекунды.
Пришлось разминаться, пока скотч не принял нужную форму.
Наверно надо бы использовать лейкопластырь, но у меня его не оказалось под рукой. Как и накладок в то время.
Почти во всех кино про драки, обязательно показывают мужественного бойца, которому всё делает один друг и помощник, между ними ведутся душераздирающие диалоги, всё такое прочее.
Вплоть до суровых слёз и «обнимашек».
Потом тот отважный боец в халате с капюшоном идёт к арене, или в зал, в сопровождение того помощника и команды поддержки, которые поют, или танцуют, а может делают одновременно.
Конечно, ничего у меня этого не было: ни халата, ни помощника, ни группы поддержки. Так, — то кино, а здесь простой детдом.
И я улыбнулся своим мыслям, когда шёл туда.
Зал был полон солидных мужчин в малиновых пиджаках.
Кто-то сидел на стульях, кто-то на креслах.
Их специально завезли, для удобства зрителей.
Были и девушки в вечерних платьях, подружки тех «папиков»
Наконец я увидел Иру, в спортзале, вместе с Тони.
Он всё-таки привез её.
Тони, вальяжно сидел на удобном кресле, при всех посадил её к себе на колени.
Она была словно куклой, заторможенной и непонятной.
Куколкой наряженной в мое красивое красное платье.
Тони посмотрел на меня, — я на него.
Он уже по-хозяйски ощупывал Ирочку, за попу, за грудки, задирал подол платья и просовывал пальцы между ножек, всасывался губами в её ротик.
Она не сопротивлялась ничему, что он делал с ней, ведь она стала живой игрушкой
Тони это делал напоказ, — вот смотри, что я творю. И что ты мне сделаешь?!
—На ринг вызываются бойцы!!
Знакомый мне конферансье, по имени Валерий, проревел, — Мулл-лла!!
Валерий Бурлаков, — городская знаменитость. В то время ни одно значительное мероприятие в городе не обходилось без него.
Весельчак и балагур, знал множество фокусов и анекдотов.
Имел хороший зычный голос, актёрские данные, фотогеничную внешность, ведь его показывали по телевизору. Тони его часто привозил в детдом, где он при мне провёл новогодние концерты. Да и так по мелочи. Валера был у Тони вроде королевского шута. Поэтому он часто бывал вместе с Тони в детдоме.
Как-то раз, я, и оставшийся Валера в детдоме, решили выпить.
Так совпало. К нам присоединился Слава, тоже с желанием.
Нашли самогон, литра три. Платил Валера, мы только принесли еду из столовой.
Как раз наступил ужин. Мы уединились в столярке, закрылись на замок, включили музыку, правда негромко.
Хм, Валера был в ударе, как всегда: шутки, фокусы, байки, грузинские тосты.
Я пил наравне с мужиками, казалось, что могу перепить самого Валеру.
Конечно, мой организм не выдержал, я облевался.
Но, успел, добежать до туалета. Это я помню.
Валера, тогда всё шутил надо мной: мол, молодой ещё, не силён в спиртболе.
Он вскоре умрёт, через несколько месяцев, от цирроза печени, в 43 года…
Раздался звучный рык Валеры, раскатывающий буквы:
— Иии пррротив него, неоднократный чеееемпииоон, — Мааааакс!
Макс — это я. И мне нужно идти драться.
Почему-то именно сейчас.
Наверно так нужно, хотя какой в этом смысл.
Видимо никакой, — я медленно обернулся вокруг себя, подняв руки вверх, приветствуя нынешнюю публику.
История и ритуал, — ведь они никуда не делись, так когда-то приветствовали гладиаторы, вышедшие на арену к смерти, тех людей: сенаторов, патрициев, других важных людей.
Я посмотрел в зал, в то место, где сидели они вдвоем.
Тони уводил Ирочку, положив руку на попу.
Она оглянулась бессмысленным взглядом, наверно искала меня.
Но Тони потянул Иру к себе, стиснул её попу в моем платье.
Она даже не вскрикнула. Тони увел её, через дверь спортзала, которую перегораживали два «шкафа», телохранители Тони.
Потом между мной и Муллой встал рефери, я не знал его, какой-то мужчина.
Он свел нас вместе, напомнил правила боя, хотя тут никаких правил.
Кроме раундов по две минуты, запрос о пощаде, — вроде всё.
Затем развел в стороны.
— Бойцы, по готовности, — готов? Готов?
Я мотнул головой, Мулла тоже.
Рефери поднял руку:
— По моей отмашке — файт!!
И он резко опустил руку…
Мулла был зверем, но я был зверь, в сто раз, нет, в тысячу раз, нет, в миллион раз я стал зверским зверем. Наверно кто видел, у них навсегда отпала охота участвовать в поединках ММА.
Не помню, сколько истекло времени, сколько прошло раундов.
Может пять, может десять, но был готов биться, и вставать на ноги, пока оставалась возможность дышать, ведь даже если бы не смог двигаться, то я бы перегрыз горло зубами. Рефери поднял мою руку, в изодранной перчатке.
С неё капала кровь, наверно чужая. С моего лица тоже, но своя.
Сквозь застилавшую пелену в глазах, не обращая внимания на оголтелую публику, поплёлся к выходу.
— Ты куда?— спросил один «шкаф, по имени Тайсон.
Что-то промычал. Выплюнул капу, но это не помогло.
— Да пусть идет, хоть кровь смоет в сортире, — ответил второй, по имени Боб.
Меня пропустили.
Я направился в туалет, он находился рядом, за углом по коридору.
Голова вообще не работала, можно сказать, после нокдаунов обычное явление.
Так бывает. И вообще не удивительно, что слышаться посторонние голоса.
Когда идешь по пустым коридорам, потом спускаешься в открытую дверь подвала.
Тот голос меня позвал, говорил всё время, — иди так и так, а потом заходи туда.
— Ты кто?
— Я Девочка. Я обычное приведение. Ты же должен знать про меня.
— Да, слышал. Проведи к Тони. С ним моя девушка.
— Я знаю. Я всё знаю, мальчик. Хочешь? тогда следуй за мной
И послушно последовал за ней.
Девочка превратилась в какой-то сгусток энергии.
В пятнышко, вроде светлячка.
За которым бежал, ведь мозги вообще не работали.
— Открой люк. Он там, шевелись. Разгреби доски, верь мне.
Я послушался, раскидал мусор.
За ним оказался люк в полу.
— Это второй тайный ход туда, — проговорила Девочка.
— Не бойся. Всё что можно, уже случилось с тобой.
— Я и не боюсь, — открыл люк, для этого пришлось ободрать пальцы в кровь, приподнимая утопленную ручку.
Он с грохотом откатился назад.
— Нам туда.
Спустился по железным уголкам, вбитым в стену кирпичного колодца, вниз.
Темный проход в земле, как пещерная извилина.
— Где я?
— Под столовой. Идем дальше?
Хотел повернуть назад, немного страшно бродить по подземельям, с призраком. Но…
— Они там…
Девочка будто растворилась как приведение, хотя она и была таким существом.
Коридор, ведущий в подвальную комнату.
В ней горели свечи, много свечей. На полу, на стенах, на длинном столе.
Тони на нём распял молчаливую Иру, он стоял рядом.
Платье задрано на живот, бёдра бессильно раздвинуты.
Под ее телом подложен матрас.
Обычный ватный матрасик, по виду он мокрый, чем-то облитый.
Может водой, или нет.
Раздавались звуки от шлепков.
— О боже Тони. Тони. Что же делаешь?
Прошептал я.
В том помещение находилась чугунная ванна, с запахом чего-то едкого, похожего на запах крематория.
На земляном полу две канистры, наверно с бензином.
В помещении остро пахло им.
Эти два запаха, взаимно дополняли друг друга.
Воздух в тоже время был пропитан смертью.
Сразу это понял, ведь когда был волонтером, то видел умирающих стариков не один раз.
— Боже, Тони, — ты. Ты, ты…?
Я приблизился ближе.
На столе, возле края, одиноко лежал револьвер, с длинным стволом.
Скорее всего, он заряжен, — подумал я.
Взял, направил на занятого мужчину.
Медленно отступил от стола, к выходу.
Наверно мог бы убить его голыми руками, но…
Не хотел марать руки, об эту тварь, в обличье человека.
Он был голым по пояс, спущенные штаны с трусами.
Тони вообще ничуть не удивился моему появлению, словно так должно было быть: он, Ира, и я, — будто актёры в действующей сцене.
Он стал говорить, руками твёрдо обхватив обнаженные ягодицы.
От напряжения они вжались в нежную плоть, оставляя красные следы:
Его глаза блестели, лицо было мокрым от пота, зубы оскалены, ноздри раздувались при каждом слове:
— Стреляй! Хотя погоди, дай сказать пару слов.
— Опусти ствол. Тут облито бензином. И девчонка тоже.
— Хотя уже нет, не девчонка. Опоздал ты, пацан. Долго возился.
— Хочешь спросить про ту? Я понял, что ты уже знаешь.
Сам узнал, или откуда-то. Может от Неё? Она здесь, рядом?
Но неважно, — я сжёг, мою первую любовь. А как ты хотел?
Как бы ты поступил на моем месте? Она любила меня, и я её любил.
Но после того как случилась, она не должна была жить!
— Ты блефуешь, что облито бензином, ведь ты сам сгоришь! — я не верил до последнего, что он может так поступать.
— Зря не веришь. Помнишь, я тебе рассказывал одну сказку.
Так вот, она про меня. Я не могу так больше жить.
Та Девочка, приходит ко мне по ночам. Понимаешь?!
Я сам, хотел покончить с собой, после того, как принес бы Ей жертву.
— А это, — он кивнул на подрагивающий револьвер, нервно сжатый в моих двух руках. — Тебе оставил. Специально. Вдруг ты сможешь прийти сюда.
Он заряжен, взведи курок и стреляй…
Неожиданно он разразился, таким странным смехом, который бывает только у полных душевнобольных.
— Видишь, я оказался прав. Во всём прав. Убей, только подожди немного.
Дай напоследок позабавиться.
— А теперь смотри, как твоя подружка умеет...
Тони переместился к лицу Ирочки.
Он застонал от удовольствия.
И тут надавил на курок, потом на спуск, три раза подряд.
Мог бы больше, насколько был заряжен барабан патронами.
Но выстрелы прозвучали оглушительно громко.
Повис сизый дымок.
Латунные гильзы, от мощного патрона калибра «357 магнум», замедленно вылетали, и падали, падали, падали…
Я вообще не целился, ни в кого.
Просто жаждал стрелять.
И прекратить то безумие.
Сведённые руки трясло от сильной отдачи.
Одна из выпущенных пуль попала в него.
Сдыхая, и падая на Иру, рукой он задел свечу.
Она подкатилась, к пропитанному бензином матрасу.
Огонь перекинулся на них.
И они оба загорелись.
Тони уже было всё равно. А Ира кричала криком.
Она очнулась от ужасной боли.
В моём платье, ведь оно шелковое, и очень быстро горит.
Изгибалась, и корчилась.
Под придавившем, насмерть неподъемным телом мужчины.
Кинулся к ней, — скинуть, затушить, убежать с ней.
Но уже стало поздно, Тони не врал, что вокруг облито бензином.
После изнасилования, как понял, он тоже её хотел сжечь, в той чугунной ванне.
Ведь у маньяков свои веские причины, поступать именно так, а не иначе.
Взорвались канистры, желтый свет с жаром, залил подземелье.
— Уходи мальчик.
— Она со мной. Ей будет хорошо. Я тебе обешаю.
— Ты живи пока. Успеешь прийти к ней.
Последнее, что помню, как две тени взметнулись вверх….
**
В самый разгар пожара прибежал, из наших мужиков, только Юра.
Вместе с Евдокией Ивановной.
Они услышали завывания сирен пяти пожарных машин, из своего дома.
Немудрено, тревожный вой стоял на всю округу.
Сначала занялась огнём столовая, она почти вся была из дерева: полы, перекрытия крыши, даже оштукатуренные стены с «дранкой».
Тогда кирпичей не хватало, строили из глины с деревянными рейками.
Глина ведь тоже горит, кирпич тоже, но гораздо медленнее, особенно силикатный.
Огонь из подвала подлез к полам, вслед за теми корпусами, — то было делом скорого времени. От столовой пошло дальше.
Скоро заполыхало везде в детдоме… как именно? не знаю.
Как на войне? Я там не был.
Первое впечатление, — красивое и завораживающее зрелище.
Как в кино. Не зря же придумано, человек может смотреть на огонь, или на пожар бесконечно. Успел забежать в свою «берлогу», схватить ключи, накинуть куртку, надеть ботинки. Револьвер спрятать в себя, куда-то за пазуху.
Разве упомнишь об этом в том хаосе, куда именно.
Выскочил во двор, там собралась куча людей, — пришлые мужики с округи.
Увидел Юрку с пожарным ломом, тех мужиков, пожарных.
Они ничего не могли сделать, все было разрознено.
У пожарных машин сразу закончилась вода.
— Юра!! Цепляй шланги в колодец!
Он понял мою мысль, подключить брандспойты к колодцам во дворе, где находятся те штуки, есть источник воды, под напором.
Юрка сам мне про них говорил и показывал при случае, те устройства.
Их было несколько во дворе.
Вот вспомнилось тогда.
Он ломом откинул люк, полез в колодец, таща, за собой брезентовый рукав от пожарной машины.
— Ты!! Ты! Ты, и ты!
— Там дети, им нужна помощь!
— Вперед!
И подтолкнул ногой одного мужика, из пожарного экипажа.
Ведь это была наука Тони, как управлять людьми.
— Куда им идти? — встрял сержант, из «пожарки».
— Вон туда! — показал рукой.
— Там маленькие дети!
На пожаре, как на войне, если человек в адекватном состоянии, то он понимает без слов.
— Сержант! Подгоняй туда тачку!
— Я залезу в колодец, а ты давай шланг.
— Ты понял?!
Он замотал понятливо головой, побежал к машине, завел, она придвинулась куда нужно. Подобрал Юркин лом, открыл люк, залез в колодец, прикрутил шланг, стал открывать задвижку голыми руками. Она была очень старой, но мне было всё равно. Когда у меня рвутся сухожилия и нервы, от нагрузки.
Штурвал ржавой задвижки поддался. Вода пошла.
Потом спасали детей, заходили внутрь этажей полыхающего детдома: я, Юра, тот сержант, ещё кто-то.
Приходили на выручку ночные воспитательницы, они уже выводили группами быстро одетых детей на улицу.
Это не было отвагой, — да ни в чем.
Просто спасал жизни других детей.
Мне было плевать на себя, в тот момент.
Потом сбежал оттуда, когда понял, — всё, что мог, сделал.
Добрался до дома, босыми ногами, ведь ботинки отдал какому-то пацану.
Это всё что помню, из той ночи и дня.
Хм, кто-то говорит, — что я герой.
Меня самого хотели посадить, всерьёз и надолго.
Ведь как всегда виноват стрелочник.
В моём случае, — электрик и электропроводка.
Но сумел вывернуться. Используя старые связи Тони.
Хотя было так.
Через месяц вызвали на допрос, пришёл, дал показания.
Конечно, не рассказывая о том вечере и ночи.
Ведь меня бы приняли за сумасшедшего.
У сидящего человека, напротив меня за столом, была оттопырена нижняя губа, наморщен лоб с небольшими залысинами.
В кабинете играла музыка по радио, пела Патриция Каас, хит про блюз.
Ира обожала эту песню, она остро напомнила о ней.
Но вот её не стало на свете, а песня, — осталась.
Вместе с пустотой в моёй безжизненной душе.
Я чуть не заплакал, но сдержался.
Наматывая сопли на кулак
На его вопросы, потом сухо отвечал вроде такого:
«Так и так, был пьян, ничего не помню. Спал в бытовке. Потом пожар.
Проснулся. Как все, пошёл спасать детей…»
Тот «следак» потом говорит, — хочешь нашим стать…
****
Мне тогда предстояло пойти на работу, поэтому выбрался из родительского дома после сурового утра. Поздновато для прихода на работу. Но не для меня, или кого-то из нас, работающих в том месте. Были весомые причины на то, одна очень вполне уважительная: вчера вечером, или уже ночью, точно не помню, вместе со Славой, перебрал с выпивкой. Отмечали наступающий женский праздник пельменями и самогоном, приобретенным у бабок самогонщиц.
Моё состояние было ужасным, мучило похмелье, но не то, что похмельный синдром, а отравление суррогатным алкоголем. Да будь ты хоть самый молодой и здоровый, всё равно будешь сдыхать на утро от отравы.
Поэтому я, молодой и здоровый, коим считал себя, испытывал не самые лучшие моменты в жизни.
Снег, ветер, метель, — бреду куда-то по тропкам среди сугробов, поддуваемый позёмкой в спину. Сначала долгий путь лежал к многоэтажному дому, где живёт коллега по работе. Вчера, когда мы прощались, некрепко стоя на ногах перед лифтом, то твердо договорились, что зайду утром за ним, и вместе отправимся на работу. Вдвоем всегда веселее умирать. Превозмогая себя и погоду, добрался до квартиры Славы. Он ждал меня, уже был одет и наготове.
Перекинулись короткими фразами:
— Что, двинули?
— Да, наверно.
— Как по башлям? Не богат?
— У меня по нулям, ни копья, — признался я, что было правдой.
— Ладно, пошли. Курить тоже нет. Ладно, по пути возьмём.
На душе муторно, настроение сумрак, погода пасмурная, но вместе идти не столь унылое занятие занятием. Слава мужик компанейский, с лёгким характером.
Петляя по натоптанным тропинкам, мы прошли обширный пустырь.
Теперь путь ближе к людным местам.
В первом же ларьке, на последние деньги Слава купил пачку дешёвых сигарет. Потом зашли в безрадостную забегаловку вроде кафе-столовой, сейчас там ночной клуб «Белоснежка» устроен. Кушать мы не собирались.
Слава откуда-то знал, что здесь имеется пиво. А раз оно водится, то оно у нас в кармане, то есть на столе в кружке, несмотря, что у нас нет наличности.
Так и произошло. Я стоял, облокотясь на кафешный столик в пустом зале, с удивлением взирал, как неугомонный Славка несёт в руках две бутылки «жигулёвского», и два пустых стакана.
— Просроченное. Я попросил, мне бесплатно дали, — весело ответил он, глядя на мое вопросительное лицо.
Зная его общительную натуру, особенно с женским полом, нетрудно догадаться, что пара отвешенных комплиментов женщине за прилавком, решили исход просьбы.
Ага, а мне бы не дали. Не то чтобы не мог раздавать направо и налево слащавые выражения, просто считал унизительным для себя что-то просить.
Поэтому поначалу стал отказываться от пива, из гордости.
Слава понял по-своему:
— Не бойся, хоть просроченное пойло, но не отравишься.
Давай одну бутылку здесь тяпнем, а вторую вечером. Лады?
Я кивнул, соглашаясь: что-что, а Славка умеет уговаривать хоть бабу, хоть мужика. После выпитого пива, мне немного полегчало.
Оно немного просроченное на месяц, но вполне пить можно.
Пора двигаться дальше. Мы вышли из кафешки, побрели пешком, снова через пустыри, снежные равнины, а потом через частный сектор с деревенскими домишками, с баньками, сторожевыми собаками.
Из облаков вышло солнце, озаряя нам нелёгкий путь.
Вскоре зашагали твёрдым шагом по расчищенной дороге от снега, через некоторое время показался край фасада здания в три этажа, — первый корпус детдома.
Осторожно просочились внутрь, стараясь не попасться на глаза начальству.
Нам повезло, вроде нас никто не хватился, это мы быстренько узнали от Анны, у неё была сегодня смена. Потом разошлись по рабочим местам: Славка пошел в группу, а я в «берлогу», мы с ним договорились встретиться после обеда в столярке, чтобы вместе сходить в баню.
Разделся от верхней одежды и лёг на кровать, скрестил руки на груди.
Мне ничего не хотелось, даже думать об Ирочке, наверно она сейчас находится в школе. Попытался задремать, у меня получилось, со второй попытки.
Сон, в который провалился, оказался вязким и липким, с какими-то нелепыми кошмарами из детства.
Сквозь сон услышал стук в дверь, поднялся и открыл её, пришёл Слава.
Он как всегда находился в приподнятом настроении.
— Что не весел, хрен повесил?! Ты живой? Идёшь? Или раздумал?
— Да иду уже. А где мыло, мочалки, полотенца?
— Там всё найдём, — бодро ответил Славка. — Не переживай.
— Я не переживаю. Что мне уже делать, ведь у меня несколько жизней. В одной меня вечером убьют, зато воскресну в другой.
— Ну у тебя и шуточки.
— Какие уж есть. Что, погнали наших городских что ли …
В детдоме работала баня. Воспитанникам надо же где-то мыться, а в самих группах ванных комнат и душевых кабин не имелось, кроме рукомойников. Тогда мытьё не было предусмотрено. Ведь детдом довоенного образца.
Был график и расписание, что такая-то группа сегодня в такой-то час обязана прибыть на помывку. Воспитатели групп их и пригоняли, чтобы они мылись, и становились относительно чистыми.
Как описать ту баню? Можно попробовать.
Я ведь сколько раз менял перегоревшие лампочки, — там.
График мытья был плотным, а свет всегда нужен.
Поэтому приходилось работать в присутствие моющихся воспитанников.
Иной раз входил в моечное отделение со стремянкой, а там мылись мои ребята.
— О, сенсей пришёл, — прилетали прочие шутки и подначки.
Мне пофигу, это работа. И я просто менял лампы, стоя на стремянке.
Бывало попадались девчонки, младшие, и старшие, например из группы Иры.
Младшие не стеснялись ничего.
А вот старшие девчонки… Сразу пищали, закрывали грудки, куда-то убегали, сверкая попками. Хотя куда тут убегать.
Ира нет, не убегала, как ни в чём ни бывало, мылась при мне.
Уже понял потом, что она дразнила меня. Своей наготой.
Тут же бросал работу, хватал стремянку, и сбегал оттуда прочь, как черт от ладана. Я же не железный человек.
А вслед мне неслись крики и визги взбудораженных девчонок.
Что ещё сказать? Банное отделение в одном здание с прачкой.
Внутри темно, даже когда горят все лампочки.
Такой полумрак, что его никак не победишь.
Темные стены со старой кафельной плиткой, склизкие бетонные полы со сливом, бетонные ряды лавок в два ряда, несколько кранов для набора воды в тазы.
Две загородки для душа.
Ах, да. Ещё была парная. Туда подавался пар из котельной. На входе дубовая крепкая дверь.
Внутри несколько полок, по-моему, их было три: нижняя, средняя, и верхняя, где самый жар. В парной тоже менял лампочки, они очень часто перегорали.
Старая проводка, такие же светильники по всей бане, от большой влажности, били током. От каждого прикосновения к ним, меня часто неприятно дёргало.
Пощипывало даже от влажных стен.
Говорил директору, — давайте переделаем по уму. Сделаем всё безопасно, проведем заземление, поставим понижающий трансформатор, чтобы никого не убило током. Но, увы, директор мало прислушивался к моим словам.
Можно сказать, вообще никак. Наверно он был в то время сильно увлечён новой секретаршей, с длинными ножками и большим бюстом.
Не наверно, а точно. Ведь к ней сам Славка подкатывал яйца, но тут встрял, Игорь Валентинович. Или-или, Славке пришлось отступить от неприступной крепости.
Какую, охранял сам директор. А та девушка рделась как маковое солнышко, немножко гордилась в душе, что из-за неё бьются два главных самца.
По её виду, когда заходил в приемную и к директору, всегда было видно, что она очень возбуждена сексуально, на щёчках румянец, прическа в беспорядке, речь бессвязна и ни о чём, то и дело поправляет юбку под попой.
Конечно, если бы Слава был бы директором, то она бы дала бы ему во все дырки.
Но Слава не был директором, не трахал ту девушку в разные места, и это его напрягало. Не так уж, но всё же. Иногда очень заметно.
Мы, я и Славка, сидели в парной.
Славка сказал, там, в прачке, чтобы нам поддали парку, вот мы его и ждали.
Хотя и без добавки стало достаточно жарко.
Мы голыми сидели на верхней полке, Славка о чем-то говорил, пот выступал из наших тел. Я посмотрел на Славку, точнее уставился на то, что между ног.
Ни больше, ни меньше, вполне обычное.
У меня может лучше, в длине и в толщине.
Но почему??!! Все девушки выбирают его для секса!
Я готов был убить голыми руками. Шучу. Друга, — да никогда.
Оказывается, пока я не слушал, Славка пристал, как банный лист:
— Расскажи про себя, как произошло в первый раз?
— Да что там рассказывать…
— Так нечестно, ведь я рассказал, как случилось у меня. Или я не друг?!
В самом деле, было такое, Славка говорил об этом.
Сам он родом из села, там учился в школе, рос до поступления в институт.
Вроде, у него вышло после дискотеки с какой-то малолетней барышней.
— Ладно, слушай тогда; по городу были расклеены афиши о проведение концерта на стадионе, где выступят приезжие из столицы рок-группы.
Задолго до начала, отправился на стадион, там познакомился с девчонками, точнее сказать в парковой зоне, среди прогулочных аллей, где росли кустарники, деревья, и высажены травяные газоны. Сам парк и стадион составляют одно целое.
Ты же знаешь наш стадион?
— Знаю теперь, — подтвердил Славка.
— Я уж для точности тебе объяснил. Так вот, в кассе стадиона купил билет, чтобы убить время до начала концерта, стал прогуливаться по аллеям.
Девчонки тоже прогуливались, они первые обратились, что-то попросили им дать: то ли прикурить, то ли угостить сигаретой. У меня имелось и то, и то.
К тому же был неотразим, выглядел как молодой самец рыщущий в поисках самки, со стильной укладкой.
А они были страшненькие, сильно накрашенные, аляповато одетые, низенького роста. У всех разного цвета волосы.
Одна брюнетка, окрасившись под пшеничную блондинку, другая со светло-рыжими, третья тоже крашеная блондинка, но в чисто-белую расцветку.
В то, неутолённое время, почти не обращаешь внимания на изъяны девичьих прелестей: плевать, что у неё короткие ноги; не имеет значения, что нет талии, обвислые груди, слишком толстый зад.
Неважно, что у них вульгарные манеры, прокуренный голос, жидкие волосы.
Всё это мелочи, для истинной страсти и утоления сексуальных желаний, когда тебе только что исполнилось 17 лет.
Мы разговорились, познакомились. Две, из них были двоюрными сёстрами, другая являлась близкой подругой. Они учились в соседнем ПТУ на одном курсе, на маляров, младше меня на год.
Но по развязной внешности видно, что они гораздо опытнее: может уже трахались с парнями, или даже участвовали в ласках между собой.
Спросил у них, — почему пошли учиться на маляров?
Они ответили со смехом, — ну как, прикольно же, краской надышишься, и ловишь кайф весь день.
К слову сказать, наше общение текло примерно в таком русле: незатейливом и бессмысленном, когда не нужно хватать звёзд с небес: глупые шуточки про предков, нафталиновые анекдоты про учёбу, идиотские смешки.
Как вскоре выяснилось, девчонки тоже пришли на концерт, правда у них не было денег на билеты, они думали, как попасть на стадион.
Конечно, решил им помочь: ведь у меня оставались деньги.
С гордостью сказал, — проведу на концерт только двух девушек, выбирайте сами кто пойдет, угощу их мороженым, возможно пивом или лимонадом.
Они согласились. Выбор идти со мной, пал на одну сестру и подругу.
Честно говоря, у всех девчонок, уже имелись мутные парни.
Они вот-вот должны были подойти на стадион.
Но не трусил: за них платил я, а как известно, кто платит, тот с девушкой и танцует. К тому же осталась свободной та, третья девица, вот пусть ждёт типов возле прохода. Взял под ручку двух девушек, повел на концерт.
Что дальше описывать? Грохот музыки из динамиков, полный стадион молодёжи, ларёк с огромной очередью, где купил три бутылки пива. Правда, на третью бутылку немного не хватало, поэтому девчонки у кого-то одолжились мелочью.
Признаться толком не помню, был слишком возбуждён происходящим, выпитым пивом и количеством выкуренных сигарет.
Тогда сильно пьянел от одного стакана пива.
Та, третья девица, она тоже через некоторое время прошла на стадион, с чуваком, которому тут же дала от ворот поворот.
Девчонки кинулись навстречу, долго целовались, обжимались друг с другом, как после долгой разлуки. Те типы так не появились на горизонте.
После концерта, когда стало темнеть на улицах, выбрал одну девушку, брюнетку с обесцвеченными волосами, которая выглядела посимпатичней из троицы, хотя ночью все девушки кажутся симпатичными, у неё были мягкие большие груди, повел вглубь парка. Она не была девочкой, в отличие от меня, когда лишила невинности. На газоне это произошло…
— Понятно, ничего так приключение. Хочешь пива?
— Давай.
Слава принес бутылку «жигулевского» в парную.
Мы пили из горлышка бутылки, теплое пиво, теперь он уже рассказывал об интимных похождениях. Говорил о разных девушках, которых успел трахнуть.
О молоденьких воспитательницах, — когда наслаждался ими, втайне от жены.
Об одной девушке, работающей в детдоме: она была замужем, к тому же.
Но кого, и когда останавливали преграды?! Так Славку, и ту девушку.
Сам он говорит про это с упоением.
Какая была девушка, как она трахалась во все дырочки.
Когда он рассказывает, его естество напрягается, встает на всю ширь и длину.
— Э, ты чего? — я осторожно отодвигаюсь от него.
— Да не ссы, просто инсинуации.
Славка очень умный, ещё он умеет играть на гитаре и на пианино.
Поэтому он знает умные слова.
— Да подожди, — ты где её трахал? В подвалах?
— Я же тебе говорю в подвалах, — отвечает Славка. — Я тогда натаскал в подвал, в один закуток несколько списанных матрасов. Какой был офигительный траходром. Ты не представляешь, что выделывала она в сексе. Когда она задирала ноги наверх… Просто конец света, для нас… Уммм, жаль уволилась ненасытная сучка, муж заревновал вконец. «Рогатый», видно догадался, когда увидел...
— Да погоди ты, — под детдомом есть подвалы?
— А тебе зачем?
Не таясь выкладываю ему, что есть на душе, ведь Славка друг.
Да и что скрывать? Он давно знает, что между мной и Ирой любовь.
Спрашиваю совета у него, ведь он умный в таких делах.
Славка думает, потом говорит, что может поводить меня по подвалам.
Сам больше ничего не знает, ведь подвалы под детдомом очень большие и куда они ведут, — только один чёрт знает.
Славка спросил:
— Что драться будешь сегодня?
— А что ещё делать Слав?!
— Ты как бы собрался, потренировался.
— Да пофигу. Уже что есть, то есть. Ничего не изменить.
Я не пошел на вечерний концерт. Лежал в «берлоге» на кровати и думал.
Вот зачем мне идти туда, если и так знаю, что Ирочка там самая красивая на свете. И в моем платье, которое купил я.
У меня наступило отрешённое состояние, почему-то казалось, что заранее предопределено.
Знаю наперед, что она ищет тревожным взглядом только меня, в переполненном концертном зале детского дома. Ищет, но не находит. Потому что меня там нет.
За то, пришло другое чувство, ощущаю себя Непобедимой Машиной на ринге.
Мне кажется, что в силах уложить самого Федора Емельяненко на лопатки.
Откуда знаю? Просто пришло такое знание и умение.
Когда всё на свете не имеет значения, только существует одна Пустота.
Вместо души, сердца, и слов о любви.
Наступило время отбоя, когда в дверь «берлоги» постучались.
Я встал и открыл. За ней оказался «шкаф» Тони, по имени Тайсон.
— Время. Тебя ждут все, — недовольно буркнул он.
Мне плевать на его настроение, поэтому сказал:
— Передай, — я не готов, мне надо переодеться. Пять минут, и приду.
После захлопнул дверь.
Открыл шкаф, где хранилась моя экипировка, стал брать по одной вещи, выкладывая на кровати.
Кимоно, пояс, капа, спортивные трусы, к ним паховый бандаж, перчатки.
И рулон обычного скотча.
Затем разделся, надел трусы с бандажом, стал туго обматывать колени скотчем в несколько слоёв. Потом локти и запястья.
Присел, сделал несколько хуков. Всё хрустело, подвижное состояние стало немного замедленным. Скотч даст защиту от травм суставов.
В тоже время минус в движениях на миллисекунды.
Пришлось разминаться, пока скотч не принял нужную форму.
Наверно надо бы использовать лейкопластырь, но у меня его не оказалось под рукой. Как и накладок в то время.
Почти во всех кино про драки, обязательно показывают мужественного бойца, которому всё делает один друг и помощник, между ними ведутся душераздирающие диалоги, всё такое прочее.
Вплоть до суровых слёз и «обнимашек».
Потом тот отважный боец в халате с капюшоном идёт к арене, или в зал, в сопровождение того помощника и команды поддержки, которые поют, или танцуют, а может делают одновременно.
Конечно, ничего у меня этого не было: ни халата, ни помощника, ни группы поддержки. Так, — то кино, а здесь простой детдом.
И я улыбнулся своим мыслям, когда шёл туда.
Зал был полон солидных мужчин в малиновых пиджаках.
Кто-то сидел на стульях, кто-то на креслах.
Их специально завезли, для удобства зрителей.
Были и девушки в вечерних платьях, подружки тех «папиков»
Наконец я увидел Иру, в спортзале, вместе с Тони.
Он всё-таки привез её.
Тони, вальяжно сидел на удобном кресле, при всех посадил её к себе на колени.
Она была словно куклой, заторможенной и непонятной.
Куколкой наряженной в мое красивое красное платье.
Тони посмотрел на меня, — я на него.
Он уже по-хозяйски ощупывал Ирочку, за попу, за грудки, задирал подол платья и просовывал пальцы между ножек, всасывался губами в её ротик.
Она не сопротивлялась ничему, что он делал с ней, ведь она стала живой игрушкой
Тони это делал напоказ, — вот смотри, что я творю. И что ты мне сделаешь?!
—На ринг вызываются бойцы!!
Знакомый мне конферансье, по имени Валерий, проревел, — Мулл-лла!!
Валерий Бурлаков, — городская знаменитость. В то время ни одно значительное мероприятие в городе не обходилось без него.
Весельчак и балагур, знал множество фокусов и анекдотов.
Имел хороший зычный голос, актёрские данные, фотогеничную внешность, ведь его показывали по телевизору. Тони его часто привозил в детдом, где он при мне провёл новогодние концерты. Да и так по мелочи. Валера был у Тони вроде королевского шута. Поэтому он часто бывал вместе с Тони в детдоме.
Как-то раз, я, и оставшийся Валера в детдоме, решили выпить.
Так совпало. К нам присоединился Слава, тоже с желанием.
Нашли самогон, литра три. Платил Валера, мы только принесли еду из столовой.
Как раз наступил ужин. Мы уединились в столярке, закрылись на замок, включили музыку, правда негромко.
Хм, Валера был в ударе, как всегда: шутки, фокусы, байки, грузинские тосты.
Я пил наравне с мужиками, казалось, что могу перепить самого Валеру.
Конечно, мой организм не выдержал, я облевался.
Но, успел, добежать до туалета. Это я помню.
Валера, тогда всё шутил надо мной: мол, молодой ещё, не силён в спиртболе.
Он вскоре умрёт, через несколько месяцев, от цирроза печени, в 43 года…
Раздался звучный рык Валеры, раскатывающий буквы:
— Иии пррротив него, неоднократный чеееемпииоон, — Мааааакс!
Макс — это я. И мне нужно идти драться.
Почему-то именно сейчас.
Наверно так нужно, хотя какой в этом смысл.
Видимо никакой, — я медленно обернулся вокруг себя, подняв руки вверх, приветствуя нынешнюю публику.
История и ритуал, — ведь они никуда не делись, так когда-то приветствовали гладиаторы, вышедшие на арену к смерти, тех людей: сенаторов, патрициев, других важных людей.
Я посмотрел в зал, в то место, где сидели они вдвоем.
Тони уводил Ирочку, положив руку на попу.
Она оглянулась бессмысленным взглядом, наверно искала меня.
Но Тони потянул Иру к себе, стиснул её попу в моем платье.
Она даже не вскрикнула. Тони увел её, через дверь спортзала, которую перегораживали два «шкафа», телохранители Тони.
Потом между мной и Муллой встал рефери, я не знал его, какой-то мужчина.
Он свел нас вместе, напомнил правила боя, хотя тут никаких правил.
Кроме раундов по две минуты, запрос о пощаде, — вроде всё.
Затем развел в стороны.
— Бойцы, по готовности, — готов? Готов?
Я мотнул головой, Мулла тоже.
Рефери поднял руку:
— По моей отмашке — файт!!
И он резко опустил руку…
Мулла был зверем, но я был зверь, в сто раз, нет, в тысячу раз, нет, в миллион раз я стал зверским зверем. Наверно кто видел, у них навсегда отпала охота участвовать в поединках ММА.
Не помню, сколько истекло времени, сколько прошло раундов.
Может пять, может десять, но был готов биться, и вставать на ноги, пока оставалась возможность дышать, ведь даже если бы не смог двигаться, то я бы перегрыз горло зубами. Рефери поднял мою руку, в изодранной перчатке.
С неё капала кровь, наверно чужая. С моего лица тоже, но своя.
Сквозь застилавшую пелену в глазах, не обращая внимания на оголтелую публику, поплёлся к выходу.
— Ты куда?— спросил один «шкаф, по имени Тайсон.
Что-то промычал. Выплюнул капу, но это не помогло.
— Да пусть идет, хоть кровь смоет в сортире, — ответил второй, по имени Боб.
Меня пропустили.
Я направился в туалет, он находился рядом, за углом по коридору.
Голова вообще не работала, можно сказать, после нокдаунов обычное явление.
Так бывает. И вообще не удивительно, что слышаться посторонние голоса.
Когда идешь по пустым коридорам, потом спускаешься в открытую дверь подвала.
Тот голос меня позвал, говорил всё время, — иди так и так, а потом заходи туда.
— Ты кто?
— Я Девочка. Я обычное приведение. Ты же должен знать про меня.
— Да, слышал. Проведи к Тони. С ним моя девушка.
— Я знаю. Я всё знаю, мальчик. Хочешь? тогда следуй за мной
И послушно последовал за ней.
Девочка превратилась в какой-то сгусток энергии.
В пятнышко, вроде светлячка.
За которым бежал, ведь мозги вообще не работали.
— Открой люк. Он там, шевелись. Разгреби доски, верь мне.
Я послушался, раскидал мусор.
За ним оказался люк в полу.
— Это второй тайный ход туда, — проговорила Девочка.
— Не бойся. Всё что можно, уже случилось с тобой.
— Я и не боюсь, — открыл люк, для этого пришлось ободрать пальцы в кровь, приподнимая утопленную ручку.
Он с грохотом откатился назад.
— Нам туда.
Спустился по железным уголкам, вбитым в стену кирпичного колодца, вниз.
Темный проход в земле, как пещерная извилина.
— Где я?
— Под столовой. Идем дальше?
Хотел повернуть назад, немного страшно бродить по подземельям, с призраком. Но…
— Они там…
Девочка будто растворилась как приведение, хотя она и была таким существом.
Коридор, ведущий в подвальную комнату.
В ней горели свечи, много свечей. На полу, на стенах, на длинном столе.
Тони на нём распял молчаливую Иру, он стоял рядом.
Платье задрано на живот, бёдра бессильно раздвинуты.
Под ее телом подложен матрас.
Обычный ватный матрасик, по виду он мокрый, чем-то облитый.
Может водой, или нет.
Раздавались звуки от шлепков.
— О боже Тони. Тони. Что же делаешь?
Прошептал я.
В том помещение находилась чугунная ванна, с запахом чего-то едкого, похожего на запах крематория.
На земляном полу две канистры, наверно с бензином.
В помещении остро пахло им.
Эти два запаха, взаимно дополняли друг друга.
Воздух в тоже время был пропитан смертью.
Сразу это понял, ведь когда был волонтером, то видел умирающих стариков не один раз.
— Боже, Тони, — ты. Ты, ты…?
Я приблизился ближе.
На столе, возле края, одиноко лежал револьвер, с длинным стволом.
Скорее всего, он заряжен, — подумал я.
Взял, направил на занятого мужчину.
Медленно отступил от стола, к выходу.
Наверно мог бы убить его голыми руками, но…
Не хотел марать руки, об эту тварь, в обличье человека.
Он был голым по пояс, спущенные штаны с трусами.
Тони вообще ничуть не удивился моему появлению, словно так должно было быть: он, Ира, и я, — будто актёры в действующей сцене.
Он стал говорить, руками твёрдо обхватив обнаженные ягодицы.
От напряжения они вжались в нежную плоть, оставляя красные следы:
Его глаза блестели, лицо было мокрым от пота, зубы оскалены, ноздри раздувались при каждом слове:
— Стреляй! Хотя погоди, дай сказать пару слов.
— Опусти ствол. Тут облито бензином. И девчонка тоже.
— Хотя уже нет, не девчонка. Опоздал ты, пацан. Долго возился.
— Хочешь спросить про ту? Я понял, что ты уже знаешь.
Сам узнал, или откуда-то. Может от Неё? Она здесь, рядом?
Но неважно, — я сжёг, мою первую любовь. А как ты хотел?
Как бы ты поступил на моем месте? Она любила меня, и я её любил.
Но после того как случилась, она не должна была жить!
— Ты блефуешь, что облито бензином, ведь ты сам сгоришь! — я не верил до последнего, что он может так поступать.
— Зря не веришь. Помнишь, я тебе рассказывал одну сказку.
Так вот, она про меня. Я не могу так больше жить.
Та Девочка, приходит ко мне по ночам. Понимаешь?!
Я сам, хотел покончить с собой, после того, как принес бы Ей жертву.
— А это, — он кивнул на подрагивающий револьвер, нервно сжатый в моих двух руках. — Тебе оставил. Специально. Вдруг ты сможешь прийти сюда.
Он заряжен, взведи курок и стреляй…
Неожиданно он разразился, таким странным смехом, который бывает только у полных душевнобольных.
— Видишь, я оказался прав. Во всём прав. Убей, только подожди немного.
Дай напоследок позабавиться.
— А теперь смотри, как твоя подружка умеет...
Тони переместился к лицу Ирочки.
Он застонал от удовольствия.
И тут надавил на курок, потом на спуск, три раза подряд.
Мог бы больше, насколько был заряжен барабан патронами.
Но выстрелы прозвучали оглушительно громко.
Повис сизый дымок.
Латунные гильзы, от мощного патрона калибра «357 магнум», замедленно вылетали, и падали, падали, падали…
Я вообще не целился, ни в кого.
Просто жаждал стрелять.
И прекратить то безумие.
Сведённые руки трясло от сильной отдачи.
Одна из выпущенных пуль попала в него.
Сдыхая, и падая на Иру, рукой он задел свечу.
Она подкатилась, к пропитанному бензином матрасу.
Огонь перекинулся на них.
И они оба загорелись.
Тони уже было всё равно. А Ира кричала криком.
Она очнулась от ужасной боли.
В моём платье, ведь оно шелковое, и очень быстро горит.
Изгибалась, и корчилась.
Под придавившем, насмерть неподъемным телом мужчины.
Кинулся к ней, — скинуть, затушить, убежать с ней.
Но уже стало поздно, Тони не врал, что вокруг облито бензином.
После изнасилования, как понял, он тоже её хотел сжечь, в той чугунной ванне.
Ведь у маньяков свои веские причины, поступать именно так, а не иначе.
Взорвались канистры, желтый свет с жаром, залил подземелье.
— Уходи мальчик.
— Она со мной. Ей будет хорошо. Я тебе обешаю.
— Ты живи пока. Успеешь прийти к ней.
Последнее, что помню, как две тени взметнулись вверх….
**
В самый разгар пожара прибежал, из наших мужиков, только Юра.
Вместе с Евдокией Ивановной.
Они услышали завывания сирен пяти пожарных машин, из своего дома.
Немудрено, тревожный вой стоял на всю округу.
Сначала занялась огнём столовая, она почти вся была из дерева: полы, перекрытия крыши, даже оштукатуренные стены с «дранкой».
Тогда кирпичей не хватало, строили из глины с деревянными рейками.
Глина ведь тоже горит, кирпич тоже, но гораздо медленнее, особенно силикатный.
Огонь из подвала подлез к полам, вслед за теми корпусами, — то было делом скорого времени. От столовой пошло дальше.
Скоро заполыхало везде в детдоме… как именно? не знаю.
Как на войне? Я там не был.
Первое впечатление, — красивое и завораживающее зрелище.
Как в кино. Не зря же придумано, человек может смотреть на огонь, или на пожар бесконечно. Успел забежать в свою «берлогу», схватить ключи, накинуть куртку, надеть ботинки. Револьвер спрятать в себя, куда-то за пазуху.
Разве упомнишь об этом в том хаосе, куда именно.
Выскочил во двор, там собралась куча людей, — пришлые мужики с округи.
Увидел Юрку с пожарным ломом, тех мужиков, пожарных.
Они ничего не могли сделать, все было разрознено.
У пожарных машин сразу закончилась вода.
— Юра!! Цепляй шланги в колодец!
Он понял мою мысль, подключить брандспойты к колодцам во дворе, где находятся те штуки, есть источник воды, под напором.
Юрка сам мне про них говорил и показывал при случае, те устройства.
Их было несколько во дворе.
Вот вспомнилось тогда.
Он ломом откинул люк, полез в колодец, таща, за собой брезентовый рукав от пожарной машины.
— Ты!! Ты! Ты, и ты!
— Там дети, им нужна помощь!
— Вперед!
И подтолкнул ногой одного мужика, из пожарного экипажа.
Ведь это была наука Тони, как управлять людьми.
— Куда им идти? — встрял сержант, из «пожарки».
— Вон туда! — показал рукой.
— Там маленькие дети!
На пожаре, как на войне, если человек в адекватном состоянии, то он понимает без слов.
— Сержант! Подгоняй туда тачку!
— Я залезу в колодец, а ты давай шланг.
— Ты понял?!
Он замотал понятливо головой, побежал к машине, завел, она придвинулась куда нужно. Подобрал Юркин лом, открыл люк, залез в колодец, прикрутил шланг, стал открывать задвижку голыми руками. Она была очень старой, но мне было всё равно. Когда у меня рвутся сухожилия и нервы, от нагрузки.
Штурвал ржавой задвижки поддался. Вода пошла.
Потом спасали детей, заходили внутрь этажей полыхающего детдома: я, Юра, тот сержант, ещё кто-то.
Приходили на выручку ночные воспитательницы, они уже выводили группами быстро одетых детей на улицу.
Это не было отвагой, — да ни в чем.
Просто спасал жизни других детей.
Мне было плевать на себя, в тот момент.
Потом сбежал оттуда, когда понял, — всё, что мог, сделал.
Добрался до дома, босыми ногами, ведь ботинки отдал какому-то пацану.
Это всё что помню, из той ночи и дня.
Хм, кто-то говорит, — что я герой.
Меня самого хотели посадить, всерьёз и надолго.
Ведь как всегда виноват стрелочник.
В моём случае, — электрик и электропроводка.
Но сумел вывернуться. Используя старые связи Тони.
Хотя было так.
Через месяц вызвали на допрос, пришёл, дал показания.
Конечно, не рассказывая о том вечере и ночи.
Ведь меня бы приняли за сумасшедшего.
У сидящего человека, напротив меня за столом, была оттопырена нижняя губа, наморщен лоб с небольшими залысинами.
В кабинете играла музыка по радио, пела Патриция Каас, хит про блюз.
Ира обожала эту песню, она остро напомнила о ней.
Но вот её не стало на свете, а песня, — осталась.
Вместе с пустотой в моёй безжизненной душе.
Я чуть не заплакал, но сдержался.
Наматывая сопли на кулак
На его вопросы, потом сухо отвечал вроде такого:
«Так и так, был пьян, ничего не помню. Спал в бытовке. Потом пожар.
Проснулся. Как все, пошёл спасать детей…»
Тот «следак» потом говорит, — хочешь нашим стать…
****
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
не детский дом.
Наверно, кто-то захочет узнать, что было дальше, со всеми?
Почему нет, можно устроить.
После пожара, детский дом, а от него мало что осталось, вскоре снесли.
Погибло девять детей, считая Иру.
Кого-то хоронили побыстрей, что тут скажешь.
Её останков конечно не нашли при разборе стен и фундамента, — списали на совсем сгоревшую.
В то время всем было пофиг на всё.
Власти постарались, им выгодно, чтобы о той трагедии, народ поскорее забыл.
Так и случилось, все забыли, кроме некоторых.
Через десять лет, на образовавшемся пустыре, построили торговый центр, под названием «Дом».
Когда бываю поблизости, то обязательно подойду ближе к нему, но внутрь никогда не захожу.
«Дом» построен из бетона и стекла, красивая красная крыша.
Я смотрю на него, думаю и гадаю, — тот ли этот Дом, или нет?
Может ли быть такое, чтобы Он переродился заново?
Наверно это всё-таки мои фантазии, успокаиваю себя.
*
О себе, так о себе. В принципе рассказывать особо нечего.
После пожара, уволился, там ведь почти всех уволили, кого-то отправили в другие детдома работать, кого-то временно оставили разгребать завалы.
Мне тоже предлагали, но я отказался.
Пошел в органы МВД, тогда ещё в милицию.
Заочно окончил школу, стал следователем…
Карьера быстро шла в гору, ведь Тони сам того не понимая, оставил мне кучу компромата на всех видных криминальных элементов.
Чем я пользовался, и без жалости шил им дела.
Заматерел, связи, звания, капитан, майор юстиции, — тут решил возбудить уголовные дела против Тони.
Ведь официально он считался пропавшим.
Я желал отомстить ему, даже посмертно, чтобы имя Антона Зайцева стало проклятым навсегда.
А не осталось в памяти, как щедрого мецената и благодетеля.
Сначала их сделалось много: дело о пожаре, гибель детей в детдоме, о причастности Тони к пропаже девочки, которую он сжег после убийства.
О других изнасилованиях. Потом объединил всё в одно, получилось сотня томов, «детдомовского дела». Но следствие шло с малыми подвижками.
Прижал к стенке бывшего директора, Игоря Валентиновича.
Поначалу хотел его «закрыть» за халатность, за многое другое, потом передумал.
По большому счёту он не виноват, в том, что случилось.
От него узнал адреса и имена девчонок, которых насиловал Тони.
Тоже мало дало: большинство тех девочек, в итоге скатилось по наклонной: спились, пошли по рукам. Другие, стали женщинами, подчас с семьёй и с детьми, не желали вспоминать сексуальное насилие...
— Им самим нравиться, когда они показывают дырки и скулят, а потом прибегают сюда, — Ах, спасите, меня изнасиловали. Вызывайте экспертов.
— А девушки тоже желают анального секса?
— Не ссы. Девушки не только хотят, а просто писают кипятком от кайфа.
— Наверно когда как.
— Да им только дай волю, — они покажут всё на свете.
— Причём в развёрнутом виде.
— К тому же всем подряд.
— Ведь будто назло мужикам специально отращивают сиськи и попу.
— Им нравится, когда их имеют. А нам, потом разгребать всё гавно.
— Во-во.
— Наша работа. Не нравиться – уволься.
— Но-но. Я сам знаю.
— А ты что такой грустный? Не отходишь от «детдомовского дела»?
— Да, сон тут приснился один.
— Понятно. Ты завязывай. Сегодня пятница, хочешь в «Белоснежку» сходим, немного расслабимся?
Мы шли втроем, Саня, Вадим, и я, побрякивая медалями и знаками отличия.
Спускаясь вниз по лестнице, после утренней летучки в кабинете полковника, с тревожным чувством офицерского товарищества.
Нам устроили общий разгон, после резонансного дела с изнасилованием.
Девушку изнасиловали после вечеринки, а нам отдуваться теперь.
— А когда ты тот «висяк» закроешь? Той девчонки, из ночного клуба?
— Не ссы закрою, уже скоро…
Называется профессиональной деформацией, как человека, так и личности.
Ты попросту машина, делаешь свою работу, получаешь зарплату.
Можно объяснить на другом примере;
Для зубных врачей, ваши любимые зубы, — это номера в челюсти.
«16», «26», или «14». Для них ничего не стоит, ни нервов, ни переживаний, удалить зуб под номером «16». Для них это просто работа.
Наверно, для всех тоже, кто живет в этом непростом мире.
Только когда оказываешься вне Системы, то понимаешь, как всё печально.
Отслужил положенные 25 лет, недавно вышел на пенсию.
У ментов и военных, она хорошая, на скромную жизнь хватает.
«Детдомовское дело» незакрытым сдал в архив, наверно поэтому ушёл в отставку.
Сейчас мне столько же лет, как и Тони тогда.
Что ещё сказать? После пожара, часто приходил на то место, на пустырь.
Летом он зарастал буйной травой, осенью образовались кустарники, а зимой снег покрывал его белой скатертью, — было красиво наблюдать за этими превращениями. После прогулки по пустырю, я обязательно заходил к Юре, проведать, дабы узнать, как дела, и что с ним.
****
Юра, — он тоже уволился, хотя не сразу.
Он остался работать на пожарище, разбирал завалы, и все такое прочее.
Я захожу к нему домой иной раз в гости.
У него пока живые родители, которым уже лет под восемьдесят.
Он сильно переживает за них, хотя в основном за себя, ведь когда они умрут, он останется совсем одиноким на свете, не считая кота и Евдокии.
В следующее посещение, я узнал, что у него умерли родители.
Мы помянули их, заодно тех, кто остался навсегда в детдоме.
В следующий визит, — что от него ушла Евдокия Ивановна.
Мы выпили, я угощал.
В следующий мой приход, узнал, что умер тот самый кот, по имени Василий, от старости. Мы помянули кота, заодно всех. Но уже совсем по чуть-чуть.
Юра, уже совсем сдал, перестал курить. Перед прощанием, мы очень долго сидели на лавочке, почти до самых сумерек, тогда стояло лето.
Молчали, — о чём ещё говорить, ведь всё уже высказано давным-давно.
Юра смотрел в землю, под его ногами, обутыми в валенки.
Я же смотрел на то пустое место возле горизонта, где раньше виднелось здание нашего детдома. Юра вдруг спросил, прошамкав сквозь редкие зубы:
— Помнишь, что тебе говорил тогда, про свою смерть?
— Конечно, помню Юра.
— Я буду приходить к тебе, иногда. Ты меня узнаешь…
Сказал, и больше ни проронил, ни единого слова.
Даже тогда, когда стал уходить домой.
Я обернулся, чтобы посмотреть на него:
Он также сидел на лавочке, сгорбившись под старым пиджаком, рядом палка, на голове неизменная фуражка, натянутая почти на глаза.
У меня защемило сердце, и я поскорее удалился.
Той осенью, тоже пришел, но дом был уже пуст и заколочен.
От соседей узнал, что Юра Акинфеев, или Юрка Кривой, бывший уголовник и алиментщик, недавно повесился в бане.
Перед смертью он нарочно открыл калитку, дверь в дом, в сарай, в баню.
Его нашли на следующий день, он долго не провисел в петле.
Всё равно отпоют, похоронят на кладбище среди всех.
Юра приходит ко мне, правда во снах, в другом обличье, но конечно узнаю его.
— Жизнь, заслуживает чего-нибудь? — спрашиваю себя.
Сам же отвечаю. — Жизнь, в наше время, ничего не стоит…
— Наверно ничего, — замечает один мудрый Кот, с фуражкой, которая залихватски сбита на правое ухо.
— Тут дело такое, — говорит Кот.
И подмигивает прищуренным глазом, с очень знакомым мне выражением.
Тоже улыбаюсь ему, видимо, поспел к тому празднику на Зеленой Горе.
И я вспоминаю о бывшем друге, и о старом товарище, — Славке.
*
Слава, — он сейчас Вячеслав Петрович, большая шишка в министерстве образования, примерный муж и семьянин.
Тогда, после пожара, он уволился. Перешел на работу в школе учителем, потом его перевели в «гороно» на какую-то должность. Так пошла карьера.
Раньше мы часто виделись, заходил в гости. А сейчас — уже нет.
У него были две маленькие дочки, при мне, то есть когда он работал вместе со мной в детдоме, то заделал нового ребенка, надеясь на мальчика.
Славка мечтал о нем и рассказывал, что они вместе будут ходить на рыбалку и всё такое мужское, копаться в мотоциклах и машинах.
Он купил уже какой-то детский конструктор для мальчиков, который стоил бешеных денег.
Но, увы, в третий раз получилась снова дочка.
Поначалу он впал в депрессию, но потом как-то всё улеглось.
Славка стал любить третью дочь, со временем, ведь куда деваться, не отрекаться же от родного ребенка.
Хотя всегда думал, у него наказание такое свыше, или карма за измены.
Был и адюльтер, Славка по глупости переспал с сестрой жены.
Это ладно. Так она залетела. И к тому же замужем.
Что делать, Славка уговорил её идти на аборт.
Вы только не рассказывайте его жене, а то как-то неудобно получится.
А Славка много кого уговаривал идти на аборт, то одну, то другую.
Некоторые не соглашались, уходили в декрет, потом втайне рожали.
Кого не знаю, да и сам Славка не знает.
Наверно у него по свету растут, не трое дочек, а много больше.
Эх, Слава, Слава, — такие вот дела.
Потом Слава говорит, что к нему домой, заходил недавно Фадин.
*
Олег Фадин, — я встречался с ним пару раз.
Так, пересекались на улицах.
После пожара его забрали в другой детдом, он там пробыл недолго, сдал экзамены и выпустился. Отучился, отслужил. Вернулся в наш город. Теперь он стал совсем взрослым мужиком, счастливо женат, двое детей, хорошая работа.
Он рассказывает так про себя. Почему нет, и я верю ему, что так и есть.
Почему-то всегда думал, что у него так и сложится в жизни.
Хотя он стал взрослым, но почти не изменился: осталось круглое лицо, такие же глаза. В конце разговора, он долго посмотрит на меня влажным взглядом, как тогда, вспомнит Иру. Что она хотела мне передать, в тот последний вечер, когда ушёл бухать. Как Ирочка стремилась меня увидеть, после подарка.
Возможно, сейчас всё было бы по-другому, если бы не покинул её тогда.
Но я то знаю, что иначе ничего не будет, а осталось как есть.
Не слушаю его дальше, отмахиваюсь, быстро ухожу от него прочь.
Вытирая слёзы. Наверно поэтому не особо ищу с ним встречи.
А так с ним всё нормально. Он не пропал в жизни, стал крепко на ноги.
Такое ведь редко бывает среди детдомовских выпускников.
И я, черт возьми, очень рад за него. Что он всё-таки живой.
**
Тони, — а что про него?
Про покойников или хорошее, либо ничего.
В новостях по телевизору, сделали специальный выпуск про него.
В городских и даже российских газетах печатали статьи и заметки, разных журналюг, о том, что пропал без вести один очень влиятельный бизнесмен и меценат, — Антон Зайцев, широко известный в узких кругах под кличкой Тони.
Конечно, пропал. И конечно без вести. Туда ему и дорога.
На место Тони, пришёл другой «тони».
Конечно, совсем не то, когда городом руководил живой Тони.
Хотя иногда вспоминаю его, и его науку.
Как объяснить? хотя бы примерно так.
Люди — нечеловеки.
Они никогда не поймут никого другого, кроме их самих же.
Они не ощенят, как щенков.
Они среди нас везде, — и это печально.
Я стал вспоминать близких людей, с кем пришлось сталкиваться в жизни:
Этот нечеловек, тот нечеловек, тот тоже, и этот, а вот ещё один, редкая тварь и гнида. А вот ещё один, и ещё, ёщё, и ещё, и ещё.
Люди — где нормальные человеки?
Неужели не осталось никого на свете?
Наверно нет. Поэтому, зачем мне жить дальше.
Кажется, что нахожусь в каком-то аду.
Нет, не церковный ад, а другой.
Называемой жизнью, на странной планете.
Возможно, убил кого-то.
Или наверно, но не суть.
Ничего не меняет, в глобальном смысле.
Главное, заложено в ином, как прозрение, увидеть то, что не видят другие.
Может оно и есть то самое. Я не знаю.
Вероятно сам превратился в того нечеловека, после убийства?
Спрашиваю себя. Наверно нет, увы.
Я бы хотел стать таким, но.
Ведь мое наказание свыше, жить среди нечеловеков.
Ага, а чтоб помучился посильней…
**
Ира, или Ирина, — что тут болтать, вы уже сами знаете.
Про неё не писали в газетах, не показывали по телевизору.
Раньше, когда на том месте был ещё пустырь, я часто приходил туда.
Клал цветы, садился на землю, поминал несколькими рюмками водки.
Одну выливал на землю, так принято.
Затем говорил и рассказывал ей новости, вслух, и молча.
Про себя и про других людей, про свою работу, про то, что не могу закрыть «дело» с ней и детдомом.
Рассказывал про многое, про то, как её любил, до сих пор не завел семью.
Как похоронил мать с бабушкой, живу совсем один.
Как я хочу снова услышать её песенки, чтобы она гладила меня по волосам.
Потом плакал навзрыд и уходил прочь.
Чтобы потом вернуться снова, к ней.
Через десять, на пустыре воздвигли торговый центр.
И не стало места, где бы мог, поклониться и помянуть
*
А недавно мне приснился сон;
«Я находился в магазине, вроде советского универмага.
Народу уйма, люди толклись, ругались, стояли в очередях.
Я же стоял в дамском и одновременно швейном отделе, где продавались швейные принадлежности, лаки, краски, пудра и прочее добро из косметики.
Неловко и стыдно, будто без одежды, в одной майке с трусами.
Но очень нужно стоять в этот отдел. Нужны волосы.
Волосы из женских париков, они продаются только здесь, в этом отделе.
Почему-то помню, что сюда заходил неделю назад, спрашивал их у одной милой продавщицы. Тогда они закончились как назло, она сказала, что поступление париков будет через неделю.
А сейчас той продавщицы за прилавком пока нет, наверно ушла на обед.
Народ разошелся, я остался один.
Вскоре за прилавок кто-то зашёл, но эта не была знакомая мне продавщица.
Эта она была другая.
Я стоял первым, но сзади постоянно крутилась молодёжная девка.
Ей тоже надо в отдел.
Продавщица сразу обратилась к ней, будто не замечая меня.
И та девица, она тоже стала спрашивать и заказывать покупки.
Вскипел, не выдержал, заорал: «Я стоял первым! Не сметь брать передо мной!»
Она ворчала мне в спину, будто здесь не стоял, а стояли лишь одни пидары из сильного пола, ещё что-то обидное.
Я развернулся, рукой неловко ударил по лицу.
Она затихла, испугалась, отошла от прилавка.
Стал спрашивать у продавщицы: «У вас есть парики из темно коричневых волос?»
Она ответила, что таких не бывает, что есть, то есть.
Тогда спросил, а какие тогда у вас есть?
Она стала показывать, выкладывать на прилавок парики из рыжих волос.
Они все были рыжие, различались только оттенками и длиной волос.
Почему-то купил один рыжий парик, попросил его завернуть.
После мне надо кое-чего сделать, но я не успел…»
Наверно она, в том сне, просила меня принести ей, те каштановые волосы, чтобы остаться навсегда красивой.
Я уже купил один женский парик в магазине, ведь сейчас париков пруд пруди.
Он такого же цвета, как были тогда у неё. Только куда принести, пока не знаю.
***
Наверно, кто-то захочет узнать, что было дальше, со всеми?
Почему нет, можно устроить.
После пожара, детский дом, а от него мало что осталось, вскоре снесли.
Погибло девять детей, считая Иру.
Кого-то хоронили побыстрей, что тут скажешь.
Её останков конечно не нашли при разборе стен и фундамента, — списали на совсем сгоревшую.
В то время всем было пофиг на всё.
Власти постарались, им выгодно, чтобы о той трагедии, народ поскорее забыл.
Так и случилось, все забыли, кроме некоторых.
Через десять лет, на образовавшемся пустыре, построили торговый центр, под названием «Дом».
Когда бываю поблизости, то обязательно подойду ближе к нему, но внутрь никогда не захожу.
«Дом» построен из бетона и стекла, красивая красная крыша.
Я смотрю на него, думаю и гадаю, — тот ли этот Дом, или нет?
Может ли быть такое, чтобы Он переродился заново?
Наверно это всё-таки мои фантазии, успокаиваю себя.
*
О себе, так о себе. В принципе рассказывать особо нечего.
После пожара, уволился, там ведь почти всех уволили, кого-то отправили в другие детдома работать, кого-то временно оставили разгребать завалы.
Мне тоже предлагали, но я отказался.
Пошел в органы МВД, тогда ещё в милицию.
Заочно окончил школу, стал следователем…
Карьера быстро шла в гору, ведь Тони сам того не понимая, оставил мне кучу компромата на всех видных криминальных элементов.
Чем я пользовался, и без жалости шил им дела.
Заматерел, связи, звания, капитан, майор юстиции, — тут решил возбудить уголовные дела против Тони.
Ведь официально он считался пропавшим.
Я желал отомстить ему, даже посмертно, чтобы имя Антона Зайцева стало проклятым навсегда.
А не осталось в памяти, как щедрого мецената и благодетеля.
Сначала их сделалось много: дело о пожаре, гибель детей в детдоме, о причастности Тони к пропаже девочки, которую он сжег после убийства.
О других изнасилованиях. Потом объединил всё в одно, получилось сотня томов, «детдомовского дела». Но следствие шло с малыми подвижками.
Прижал к стенке бывшего директора, Игоря Валентиновича.
Поначалу хотел его «закрыть» за халатность, за многое другое, потом передумал.
По большому счёту он не виноват, в том, что случилось.
От него узнал адреса и имена девчонок, которых насиловал Тони.
Тоже мало дало: большинство тех девочек, в итоге скатилось по наклонной: спились, пошли по рукам. Другие, стали женщинами, подчас с семьёй и с детьми, не желали вспоминать сексуальное насилие...
— Им самим нравиться, когда они показывают дырки и скулят, а потом прибегают сюда, — Ах, спасите, меня изнасиловали. Вызывайте экспертов.
— А девушки тоже желают анального секса?
— Не ссы. Девушки не только хотят, а просто писают кипятком от кайфа.
— Наверно когда как.
— Да им только дай волю, — они покажут всё на свете.
— Причём в развёрнутом виде.
— К тому же всем подряд.
— Ведь будто назло мужикам специально отращивают сиськи и попу.
— Им нравится, когда их имеют. А нам, потом разгребать всё гавно.
— Во-во.
— Наша работа. Не нравиться – уволься.
— Но-но. Я сам знаю.
— А ты что такой грустный? Не отходишь от «детдомовского дела»?
— Да, сон тут приснился один.
— Понятно. Ты завязывай. Сегодня пятница, хочешь в «Белоснежку» сходим, немного расслабимся?
Мы шли втроем, Саня, Вадим, и я, побрякивая медалями и знаками отличия.
Спускаясь вниз по лестнице, после утренней летучки в кабинете полковника, с тревожным чувством офицерского товарищества.
Нам устроили общий разгон, после резонансного дела с изнасилованием.
Девушку изнасиловали после вечеринки, а нам отдуваться теперь.
— А когда ты тот «висяк» закроешь? Той девчонки, из ночного клуба?
— Не ссы закрою, уже скоро…
Называется профессиональной деформацией, как человека, так и личности.
Ты попросту машина, делаешь свою работу, получаешь зарплату.
Можно объяснить на другом примере;
Для зубных врачей, ваши любимые зубы, — это номера в челюсти.
«16», «26», или «14». Для них ничего не стоит, ни нервов, ни переживаний, удалить зуб под номером «16». Для них это просто работа.
Наверно, для всех тоже, кто живет в этом непростом мире.
Только когда оказываешься вне Системы, то понимаешь, как всё печально.
Отслужил положенные 25 лет, недавно вышел на пенсию.
У ментов и военных, она хорошая, на скромную жизнь хватает.
«Детдомовское дело» незакрытым сдал в архив, наверно поэтому ушёл в отставку.
Сейчас мне столько же лет, как и Тони тогда.
Что ещё сказать? После пожара, часто приходил на то место, на пустырь.
Летом он зарастал буйной травой, осенью образовались кустарники, а зимой снег покрывал его белой скатертью, — было красиво наблюдать за этими превращениями. После прогулки по пустырю, я обязательно заходил к Юре, проведать, дабы узнать, как дела, и что с ним.
****
Юра, — он тоже уволился, хотя не сразу.
Он остался работать на пожарище, разбирал завалы, и все такое прочее.
Я захожу к нему домой иной раз в гости.
У него пока живые родители, которым уже лет под восемьдесят.
Он сильно переживает за них, хотя в основном за себя, ведь когда они умрут, он останется совсем одиноким на свете, не считая кота и Евдокии.
В следующее посещение, я узнал, что у него умерли родители.
Мы помянули их, заодно тех, кто остался навсегда в детдоме.
В следующий визит, — что от него ушла Евдокия Ивановна.
Мы выпили, я угощал.
В следующий мой приход, узнал, что умер тот самый кот, по имени Василий, от старости. Мы помянули кота, заодно всех. Но уже совсем по чуть-чуть.
Юра, уже совсем сдал, перестал курить. Перед прощанием, мы очень долго сидели на лавочке, почти до самых сумерек, тогда стояло лето.
Молчали, — о чём ещё говорить, ведь всё уже высказано давным-давно.
Юра смотрел в землю, под его ногами, обутыми в валенки.
Я же смотрел на то пустое место возле горизонта, где раньше виднелось здание нашего детдома. Юра вдруг спросил, прошамкав сквозь редкие зубы:
— Помнишь, что тебе говорил тогда, про свою смерть?
— Конечно, помню Юра.
— Я буду приходить к тебе, иногда. Ты меня узнаешь…
Сказал, и больше ни проронил, ни единого слова.
Даже тогда, когда стал уходить домой.
Я обернулся, чтобы посмотреть на него:
Он также сидел на лавочке, сгорбившись под старым пиджаком, рядом палка, на голове неизменная фуражка, натянутая почти на глаза.
У меня защемило сердце, и я поскорее удалился.
Той осенью, тоже пришел, но дом был уже пуст и заколочен.
От соседей узнал, что Юра Акинфеев, или Юрка Кривой, бывший уголовник и алиментщик, недавно повесился в бане.
Перед смертью он нарочно открыл калитку, дверь в дом, в сарай, в баню.
Его нашли на следующий день, он долго не провисел в петле.
Всё равно отпоют, похоронят на кладбище среди всех.
Юра приходит ко мне, правда во снах, в другом обличье, но конечно узнаю его.
— Жизнь, заслуживает чего-нибудь? — спрашиваю себя.
Сам же отвечаю. — Жизнь, в наше время, ничего не стоит…
— Наверно ничего, — замечает один мудрый Кот, с фуражкой, которая залихватски сбита на правое ухо.
— Тут дело такое, — говорит Кот.
И подмигивает прищуренным глазом, с очень знакомым мне выражением.
Тоже улыбаюсь ему, видимо, поспел к тому празднику на Зеленой Горе.
И я вспоминаю о бывшем друге, и о старом товарище, — Славке.
*
Слава, — он сейчас Вячеслав Петрович, большая шишка в министерстве образования, примерный муж и семьянин.
Тогда, после пожара, он уволился. Перешел на работу в школе учителем, потом его перевели в «гороно» на какую-то должность. Так пошла карьера.
Раньше мы часто виделись, заходил в гости. А сейчас — уже нет.
У него были две маленькие дочки, при мне, то есть когда он работал вместе со мной в детдоме, то заделал нового ребенка, надеясь на мальчика.
Славка мечтал о нем и рассказывал, что они вместе будут ходить на рыбалку и всё такое мужское, копаться в мотоциклах и машинах.
Он купил уже какой-то детский конструктор для мальчиков, который стоил бешеных денег.
Но, увы, в третий раз получилась снова дочка.
Поначалу он впал в депрессию, но потом как-то всё улеглось.
Славка стал любить третью дочь, со временем, ведь куда деваться, не отрекаться же от родного ребенка.
Хотя всегда думал, у него наказание такое свыше, или карма за измены.
Был и адюльтер, Славка по глупости переспал с сестрой жены.
Это ладно. Так она залетела. И к тому же замужем.
Что делать, Славка уговорил её идти на аборт.
Вы только не рассказывайте его жене, а то как-то неудобно получится.
А Славка много кого уговаривал идти на аборт, то одну, то другую.
Некоторые не соглашались, уходили в декрет, потом втайне рожали.
Кого не знаю, да и сам Славка не знает.
Наверно у него по свету растут, не трое дочек, а много больше.
Эх, Слава, Слава, — такие вот дела.
Потом Слава говорит, что к нему домой, заходил недавно Фадин.
*
Олег Фадин, — я встречался с ним пару раз.
Так, пересекались на улицах.
После пожара его забрали в другой детдом, он там пробыл недолго, сдал экзамены и выпустился. Отучился, отслужил. Вернулся в наш город. Теперь он стал совсем взрослым мужиком, счастливо женат, двое детей, хорошая работа.
Он рассказывает так про себя. Почему нет, и я верю ему, что так и есть.
Почему-то всегда думал, что у него так и сложится в жизни.
Хотя он стал взрослым, но почти не изменился: осталось круглое лицо, такие же глаза. В конце разговора, он долго посмотрит на меня влажным взглядом, как тогда, вспомнит Иру. Что она хотела мне передать, в тот последний вечер, когда ушёл бухать. Как Ирочка стремилась меня увидеть, после подарка.
Возможно, сейчас всё было бы по-другому, если бы не покинул её тогда.
Но я то знаю, что иначе ничего не будет, а осталось как есть.
Не слушаю его дальше, отмахиваюсь, быстро ухожу от него прочь.
Вытирая слёзы. Наверно поэтому не особо ищу с ним встречи.
А так с ним всё нормально. Он не пропал в жизни, стал крепко на ноги.
Такое ведь редко бывает среди детдомовских выпускников.
И я, черт возьми, очень рад за него. Что он всё-таки живой.
**
Тони, — а что про него?
Про покойников или хорошее, либо ничего.
В новостях по телевизору, сделали специальный выпуск про него.
В городских и даже российских газетах печатали статьи и заметки, разных журналюг, о том, что пропал без вести один очень влиятельный бизнесмен и меценат, — Антон Зайцев, широко известный в узких кругах под кличкой Тони.
Конечно, пропал. И конечно без вести. Туда ему и дорога.
На место Тони, пришёл другой «тони».
Конечно, совсем не то, когда городом руководил живой Тони.
Хотя иногда вспоминаю его, и его науку.
Как объяснить? хотя бы примерно так.
Люди — нечеловеки.
Они никогда не поймут никого другого, кроме их самих же.
Они не ощенят, как щенков.
Они среди нас везде, — и это печально.
Я стал вспоминать близких людей, с кем пришлось сталкиваться в жизни:
Этот нечеловек, тот нечеловек, тот тоже, и этот, а вот ещё один, редкая тварь и гнида. А вот ещё один, и ещё, ёщё, и ещё, и ещё.
Люди — где нормальные человеки?
Неужели не осталось никого на свете?
Наверно нет. Поэтому, зачем мне жить дальше.
Кажется, что нахожусь в каком-то аду.
Нет, не церковный ад, а другой.
Называемой жизнью, на странной планете.
Возможно, убил кого-то.
Или наверно, но не суть.
Ничего не меняет, в глобальном смысле.
Главное, заложено в ином, как прозрение, увидеть то, что не видят другие.
Может оно и есть то самое. Я не знаю.
Вероятно сам превратился в того нечеловека, после убийства?
Спрашиваю себя. Наверно нет, увы.
Я бы хотел стать таким, но.
Ведь мое наказание свыше, жить среди нечеловеков.
Ага, а чтоб помучился посильней…
**
Ира, или Ирина, — что тут болтать, вы уже сами знаете.
Про неё не писали в газетах, не показывали по телевизору.
Раньше, когда на том месте был ещё пустырь, я часто приходил туда.
Клал цветы, садился на землю, поминал несколькими рюмками водки.
Одну выливал на землю, так принято.
Затем говорил и рассказывал ей новости, вслух, и молча.
Про себя и про других людей, про свою работу, про то, что не могу закрыть «дело» с ней и детдомом.
Рассказывал про многое, про то, как её любил, до сих пор не завел семью.
Как похоронил мать с бабушкой, живу совсем один.
Как я хочу снова услышать её песенки, чтобы она гладила меня по волосам.
Потом плакал навзрыд и уходил прочь.
Чтобы потом вернуться снова, к ней.
Через десять, на пустыре воздвигли торговый центр.
И не стало места, где бы мог, поклониться и помянуть
*
А недавно мне приснился сон;
«Я находился в магазине, вроде советского универмага.
Народу уйма, люди толклись, ругались, стояли в очередях.
Я же стоял в дамском и одновременно швейном отделе, где продавались швейные принадлежности, лаки, краски, пудра и прочее добро из косметики.
Неловко и стыдно, будто без одежды, в одной майке с трусами.
Но очень нужно стоять в этот отдел. Нужны волосы.
Волосы из женских париков, они продаются только здесь, в этом отделе.
Почему-то помню, что сюда заходил неделю назад, спрашивал их у одной милой продавщицы. Тогда они закончились как назло, она сказала, что поступление париков будет через неделю.
А сейчас той продавщицы за прилавком пока нет, наверно ушла на обед.
Народ разошелся, я остался один.
Вскоре за прилавок кто-то зашёл, но эта не была знакомая мне продавщица.
Эта она была другая.
Я стоял первым, но сзади постоянно крутилась молодёжная девка.
Ей тоже надо в отдел.
Продавщица сразу обратилась к ней, будто не замечая меня.
И та девица, она тоже стала спрашивать и заказывать покупки.
Вскипел, не выдержал, заорал: «Я стоял первым! Не сметь брать передо мной!»
Она ворчала мне в спину, будто здесь не стоял, а стояли лишь одни пидары из сильного пола, ещё что-то обидное.
Я развернулся, рукой неловко ударил по лицу.
Она затихла, испугалась, отошла от прилавка.
Стал спрашивать у продавщицы: «У вас есть парики из темно коричневых волос?»
Она ответила, что таких не бывает, что есть, то есть.
Тогда спросил, а какие тогда у вас есть?
Она стала показывать, выкладывать на прилавок парики из рыжих волос.
Они все были рыжие, различались только оттенками и длиной волос.
Почему-то купил один рыжий парик, попросил его завернуть.
После мне надо кое-чего сделать, но я не успел…»
Наверно она, в том сне, просила меня принести ей, те каштановые волосы, чтобы остаться навсегда красивой.
Я уже купил один женский парик в магазине, ведь сейчас париков пруд пруди.
Он такого же цвета, как были тогда у неё. Только куда принести, пока не знаю.
***
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Тони-Тони. Ира-Ира. Зачем все так. Вышло...
Он не знал.
— Эй, бармен, сейчас что у нас, — ночь или вечер?
— Да ты допился мужик, никак утро уже.
— А понятно. Сколько с меня?
Бармен назвал сумму, он полез в пальто за бумажником, пытаясь задать важный вопрос. Но бармен перебил его:
— Слушай, я всё понимаю, но ты забери свою фотографию. Ты вчера всю ночь совал её другим клиентам. А ведь они просто хотели выпить, а не слушать твою болтовню про какой-то там детдом.
— На, возьми! — бармен, ладонью отбросил фотографию по барной стойке ему.
Она слетела на пол, будто живым самолётиком.
— Не теряй больше, если она так уж тебе дорога.
— Заткни поганый свой рот! — он бережно подобрал фотографию и спрятал в куртку.
Через окно мутного бара, проскользнула видимая тень за стеклом, обретая очертания девичьей фигурки, очень похожую.
— Эй, да подождите меня! Я ведь столько тебя ждал! — Кричал он вслед туманному образу:
— Я все объясню, вы не так поняли!
Он стремился за ней; а навстречу голуби, лошади, повозки, старинные постройки…
— Да куда я попал, черт возьми! Это другая реальность, а не моя!
— А что ты желаешь? Другую, так другую. Вот возьми, если ты хочешь…
Спросил его кто-то, а кто именно он так и не понял.
Он оказался снова в баре.
Ведь сотворилось мгновенное перемещение.
Он ничего не почувствовал от мельчайших изменений.
*
Он стоял снова в баре. Бармен назвал сумму, отдал фотографию.
Её спрятал в пальто, потом расплатился.
Затем нащупал револьвер Тони, он тоже был у него в глубоком кармане.
Тони, Тони. Что же сделала с нами жизнь.
Жизнь. Настало время решить с ней один последний вопрос.
Наверно он закончил свою грустную историю.
Это словно исполненный контракт: ты, наконец, рассказываешь, а потом уже всё, не имеет значения.
Он вышел из бара на улицу, и, оглядевшись, увидел снова девушку со спины.
Стрижка каре, каштановые волосы, летящая походка на высоких ботиночках.
Он был уверен, повернись она назад, у нее окажутся такие же глаза, как у той девчонки. А может она сама.
Вдруг она осталась жива, объявилась только сейчас?!
Девушка уходила от него вдаль.
Но он не хотел её потерять, поэтому бросился за ней.
Тяжёлый револьвер бил ему по ноге.
Девушка шла быстрым шагом, он с трудом за ней поспевал.
Иногда ему казалась, что она идет, не касаясь ботиночками асфальта на тротуарах.
Внезапно она повернула, зашла в какой-то магазин.
На той вывеске указано — «Тиффани и Ко».
Но ему стало плевать на эту вывеску, да вообще на всё.
Он только думал об увиденной девушке.
Коротким рывком, он открыл дверь в магазин.
Пометавшись по пустому залу без покупателей, в бешенстве закричал:
— Где девушка?!
— Какая девушка?
— Она, сюда, зашла!! — отчетливо проговорил, выделяя каждое слово.
— Тут никого нет, кроме вас никто не заходил.
— Врёте! Вы все врёте! Она здесь, и я это знаю! Куда вы её спрятали?!
— Мужчина, вы пьяны, проспитесь, здесь никого нет. Уходите домой.
Он вытащил из кармана пальто револьвер, рукояткой разбил стеклянную витрину.
Потом громко высказал, тем, трём девушкам, сотрудницам магазина:
— У меня нет дома, нет, и не будет!
Взвёл курок, нажал два раза на спуск в револьвере, пули ушли в потолок, разбивая люстру, ещё что-то стеклянное и блестящее, наверно зеркальную мозаику, в которой отражались странные тени.
Тени, — живых и неживых людей, среди них выделялась одна худенькая девушка со стрижкой каре и с огромными глазищами, в которых отражался весь мир.
Она смотрела на него, что-то беззвучно шептала, а может даже пела песенку из детства.
Ведь такое тоже бывает.
Осколки посыпались вниз.
Он не обратил на сверкающий дождь никакого внимания:
— Всем лежать! Тогда будет ограбление!
Он взял одну сотрудницу, прижал к себе.
Приставил ствол к её виску.
— Я знаю. Ты умрешь, я тоже. Мы сегодня умрем вместе, чтобы ни случилось.
Не бойся и не дрожи. Теперь это мое дерево.
Что ему оставалось делать. Он не занимался утешением.
Тони рассказал одну историю, тогда. Точнее, сказку.
Смысл в том, что хороший человек, порой превращается в плохого.
А плохой, иногда в хорошего.
Тони всегда почему-то оказывался прав.
Но у него не хватило времени, поведать ей об этом.
Люди в бронежилетах, с надписью «полиция», в касках и в масках.
Шагнули в дверь магазина.
Он нажал на курок, — они тоже.
У него оставалась лишь одна пуля, в барабане револьвера.
Только он целился в потолок, а они в него.
А потом, всё...
Мужчина полз по залу магазина, истекая кровью.
Люди. Живые. Они вряд ли умеют любить кого-нибудь по-настоящему.
Один-единственный осколочек из зеркального потолка, лежал на полу возле его лица. Может он успел, краешком взгляда, посмотреться в него, где увидел в зеркальном отражении худенькую девушку.
Хотя, он прошептал посиневшими губами, но вряд ли его кто-то услышал и разобрал что-то в предсмертном сипении:
— Я иду, Ира, в наш Дом…
Наверно, они всё-таки встретились в другом мире, непонятным для нас, мужчина с седыми волосами и девчонка со стрижкой каре….
***
Сказка, рассказанная однажды Тони.
В одной деревне, росли мальчик и девочка.
Они пока дружили, но предавались мечтам.
Когда они вырастут, то возникнет любовь между ними
И они всегда будут вместе.
А в той деревне, жил плохой человек.
Он был самым здоровенным и сильным.
Поэтому жители деревни, с ним ничего поделать не могли.
Шло время, потом в том месте началась война.
Мальчик спрятал девочку, в тайном месте, у себя в погребе.
А плохой человек стал главным в деревне.
Он начал жить в самом большом доме, из которого выгнал прежних хозяев.
Как-то раз обнаружил девочку.
Силой отобрал её у мальчика, стал жить с ней, в здоровом доме.
Ведь она уже стала девушкой.
Потом война закончилась.
Пришли хорошие люди, с других мест, схватили поганого человека.
И посадили под замок в сарай.
Девочку освободили, но за это время, она уже стала маленькой женщиной.
Родила ребёнка от плохого человека, которого кормила грудным молоком.
Над ним вскоре состоялся суд, ведь он был очень нехорошим.
Поэтому совет старейшин деревни, вынес ему приговор о смерти.
Тот мальчик, который уже превратился в юношу, должен был сам исполнить его.
На следующее утро, пришли жители с юношей, но сарай оказался пустым.
Та маленькая женщина, ночью выпустила приговорённого человека, сбежала с ним и с ребёнком далеко-далеко. Где их никто не смог найти.
А с бедным юношей сделалось вот что: он стал взрослым и сильным в той деревне, вскоре превратившись в плохого человека.
***
Российский новостной портал.
Рубрика «криминальные новости» сообщает:
«Сегодня утром в городе Эн, произошло вооруженное нападение на ювелирный магазин. При попытке задержания налётчика, по тревоге вызванный наряд полиции, был вынужден применить табельное оружие.
Как стало известно, — нападавший был в сильном алкогольном опьянении, находился в возбуждённом состоянии, пытался взять в заложники одну из сотрудниц магазина, при этом произвёл несколько выстрелов.
Предварительно установлена личность мужчины: он являлся бывшим сотрудником органов МВД, находившимся в отставке.
При себе имел разряженное оружие, — незарегистрированный револьвер марки «Кольт Питон».
В карманах одежды обнаружена чёрно-белая фотография, где изображен он в молодом возрасте с неопознанной девочкой, так как она не была ему дочерью, не доводилось ему женой. Детали не раскрываются.
По факту происшествия возбуждено уголовное дело, ведётся следствие...»
****
Одним весенним солнечным утром, мужчина средних лет, направлялся в поликлинику. Почему именно туда, спросите вы?
У него был назначен прием у врача.
В последнее время его стали беспокоить частые боли в сердце.
Он взял бессрочный отпуск на работе, решил заняться своим здоровьем.
Зачем? Он и сам не знал, — почему так делает.
Наверно так надо, чтобы протянуть ещё немножко на этом свете.
Когда он стал заходить в ворота, то увидел девушку.
Она была странной, то есть девушка была вполне себе обычной, но он чувствовал в себе необъяснимое знание, — что она странная.
Он ходил в ту поликлинику, уже две недели подряд: сдавал анализы, проходил обследования, приходил на прием к разным специалистам.
И каждый раз замечал ту девушку.
Она стояла возле входа в поликлинику и продавала с рыночного стола разные вещи: то футболки и майки, то постельное бельё, — каждый день ассортимент менялся.
Иногда он наблюдал за ней, притормаживал шаг, медленно-медленно проходил возле неё самой, её неказистого прилавка, выставленного на улице.
Потом он спрашивал себя, — что же в ней такое странное?
Прическа каре, каштановые волосы, худенькая фигурка, тонкие ножки в ботиночках.
Одета простенько, хотя и цветасто: красная юбка и зелёная курточка, на головке вроде желтого банта или гребня, он так и не разобрал.
Правда, у неё были поразительные глаза, с длинными ресницами.
Сегодня утром, девушка так же стояла с товаром.
Он нарочно подошел к ней ближе, может она предложит ему что-то купить…
Сегодня она продавала очки и оправы.
Но она, как назло, уткнулась в телефон, ничего не замечая вокруг.
Он вздохнул, проходя мимо неё, зашагал к зданию поликлиники, неуверенной походкой.
Наступило время обеда, когда он освободился от врачей.
И вышел из здания. Направился к выходу.
Оглядываясь по сторонам, он искал взглядом её, странную девушку, почему-то для него стало очень важным, даже важнее всего из прочих дел и занятий.
Но её он не видел.
Странно, вот же её прилавок, а где же она сама…
Вдруг он заметил, — она сидела попой на земле, уткнувшись лицом в согнутые коленки, обняв их тонкими ручками.
Странно, и непонятно, — думал мужчина.
Может она плачет, а может у неё что-то случилось, или ещё что-нибудь такое.
Да хотя, и скорее всего, — бросил парень, вот и ноет теперь.
Навстречу ему валом шли люди в поликлинику: вот дедушка с клюшкой, вот бабуля, а вот молодая девушка с крупной грудью и с большой задницей, торопится и обгоняет их, её груди трясутся под майкой, как при бешеной скачке. А потом ещё, и ещё, поток людей нарастал, с каждой секундой и с каждым мгновением.
Но никто не обращал на девушку внимания, ведь каждый шел по своим делам.
Девушка тоже не обращала внимания на проходивших людей, она всё так же сидела, уткнувшись в острые по-девчоночьи, коленки.
На её спинке повис черный рюкзачок, с надписью «Найк»
Прошёл мимо девушки. Но что-то его не пускало дальше.
Он вернулся, не обращая внимания на поток людей.
— У вас всё хорошо?— он с трудом узнал свой голос, будто не он сейчас, стоит и задает глупый вопрос.
— Да, а почему вы спрашиваете? — она подняла головку и посмотрела на него, огромными глазами. В которых светился весь мир.
На вид она не оказалась взрослой девушкой, а выглядела девочкой 15 или 16 лет.
— Мне так показалось. И мне кажется, что будто я вас откуда-то знаю.
— Неужели?
— Да, вот твое имя, — Ирина. Так?
— Странно, но вы угадали. Хотя мне нравится, когда меня называют Ирой, или Ирочкой.
— Давай на «ты», а то себя чувствую стариком. Меня зовут Макс, то есть Максим, — представился он.— Может ты тоже знаешь меня?
Девчонка встала с земли, отряхнула юбочку и задумалась
— Возможно, или нет, но это же чистый бред. Наверно я сошла с ума, но мне кажется, что я где-то слышала имя, и повторяла его очень часто.
— Может, там, в другой жизни,— она улыбнулась ему.
— Слушай, а ты чем занимаешься? Ну вообще.
— Я живу у приёмных родителей, помогаю им продавать. А так, пока учусь в школе, скоро экзамены, я их сдам и стану известной артисткой.
— Вот как?
— Да, я очень люблю петь и танцевать. А ещё я люблю дружить с людьми.
Тебе нравится дружить?
— Да, нравится.
— Тогда мы теперь друзья?
— Да конечно
— А ты чем занимаешься в жизни?
Мужчина задумался:
— Не знаю. Наверно я жду тебя, вот и всё.
— А ты смешной и странный, — отозвалась девчонка.
— Мы оба странные, наверно это судьба,— подытожил мужчина.
Девчонка хмыкнула и запрокинула головку наверх, всматриваясь в небеса, будто ища там ответы.
— Мне скоро исполнится 16 лет, и я могу стать твоей любовницей. Если ты будешь ждать меня.
— Да я готов ждать хоть целую вечность!
Они оба рассмеялись этим удивительным словам, которые произнес он.
И откуда им было знать, что оно так и есть.
— Я хочу тебя сделать счастливой, и это правда,— он посмотрел на неё, прямым взглядом.
— Значит, так? А ты не бросишь меня?! Как тогда?
— Нет, уже никогда. И ни за что!
— Я не верю тебе. Что так будет, с нами.
— Твое право, хочешь, — не верь. Я ведь тебе не обещаю подарить все звезды и небо.
— А мог бы просто соврать для меня, — обиделась девчонка, и встряхнула тёмными волосами.
— Я хочу, чтобы ты для меня подарил эти звезды, и немножечко солнца.
Ты ведь сможешь сделать?! Я очень хочу стать счастливой. Рядом с тобой.
— Не хочу врать. А хочешь, пойдем гулять? У меня столько всего накопилось, а времени так мало…
— А с товаром что делать?
— Я покупаю всё сразу. Мы его возьмем, будем раздавать всем бесплатно...
— Тогда я согласна. Только у меня есть просьба…
— И какая?
— Мне почему-то хочется тебя гладить по голове. Ты мне разрешишь?
— Хм, ладно, гладь сколько угодно.
У него на душе стало печально и радостно, одновременно.
Мужчина ещё подумал, — грустная история, когда-нибудь да заканчивается, не так уж и с плохим финалом.
Он не врал, — времени снова осталось очень мало, рак крови, осталось всего лишь несколько месяцев, чтобы успеть сделать Ирочку счастливой.
***
Игорь Райбан. апрель 2022 год.
Он не знал.
— Эй, бармен, сейчас что у нас, — ночь или вечер?
— Да ты допился мужик, никак утро уже.
— А понятно. Сколько с меня?
Бармен назвал сумму, он полез в пальто за бумажником, пытаясь задать важный вопрос. Но бармен перебил его:
— Слушай, я всё понимаю, но ты забери свою фотографию. Ты вчера всю ночь совал её другим клиентам. А ведь они просто хотели выпить, а не слушать твою болтовню про какой-то там детдом.
— На, возьми! — бармен, ладонью отбросил фотографию по барной стойке ему.
Она слетела на пол, будто живым самолётиком.
— Не теряй больше, если она так уж тебе дорога.
— Заткни поганый свой рот! — он бережно подобрал фотографию и спрятал в куртку.
Через окно мутного бара, проскользнула видимая тень за стеклом, обретая очертания девичьей фигурки, очень похожую.
— Эй, да подождите меня! Я ведь столько тебя ждал! — Кричал он вслед туманному образу:
— Я все объясню, вы не так поняли!
Он стремился за ней; а навстречу голуби, лошади, повозки, старинные постройки…
— Да куда я попал, черт возьми! Это другая реальность, а не моя!
— А что ты желаешь? Другую, так другую. Вот возьми, если ты хочешь…
Спросил его кто-то, а кто именно он так и не понял.
Он оказался снова в баре.
Ведь сотворилось мгновенное перемещение.
Он ничего не почувствовал от мельчайших изменений.
*
Он стоял снова в баре. Бармен назвал сумму, отдал фотографию.
Её спрятал в пальто, потом расплатился.
Затем нащупал револьвер Тони, он тоже был у него в глубоком кармане.
Тони, Тони. Что же сделала с нами жизнь.
Жизнь. Настало время решить с ней один последний вопрос.
Наверно он закончил свою грустную историю.
Это словно исполненный контракт: ты, наконец, рассказываешь, а потом уже всё, не имеет значения.
Он вышел из бара на улицу, и, оглядевшись, увидел снова девушку со спины.
Стрижка каре, каштановые волосы, летящая походка на высоких ботиночках.
Он был уверен, повернись она назад, у нее окажутся такие же глаза, как у той девчонки. А может она сама.
Вдруг она осталась жива, объявилась только сейчас?!
Девушка уходила от него вдаль.
Но он не хотел её потерять, поэтому бросился за ней.
Тяжёлый револьвер бил ему по ноге.
Девушка шла быстрым шагом, он с трудом за ней поспевал.
Иногда ему казалась, что она идет, не касаясь ботиночками асфальта на тротуарах.
Внезапно она повернула, зашла в какой-то магазин.
На той вывеске указано — «Тиффани и Ко».
Но ему стало плевать на эту вывеску, да вообще на всё.
Он только думал об увиденной девушке.
Коротким рывком, он открыл дверь в магазин.
Пометавшись по пустому залу без покупателей, в бешенстве закричал:
— Где девушка?!
— Какая девушка?
— Она, сюда, зашла!! — отчетливо проговорил, выделяя каждое слово.
— Тут никого нет, кроме вас никто не заходил.
— Врёте! Вы все врёте! Она здесь, и я это знаю! Куда вы её спрятали?!
— Мужчина, вы пьяны, проспитесь, здесь никого нет. Уходите домой.
Он вытащил из кармана пальто револьвер, рукояткой разбил стеклянную витрину.
Потом громко высказал, тем, трём девушкам, сотрудницам магазина:
— У меня нет дома, нет, и не будет!
Взвёл курок, нажал два раза на спуск в револьвере, пули ушли в потолок, разбивая люстру, ещё что-то стеклянное и блестящее, наверно зеркальную мозаику, в которой отражались странные тени.
Тени, — живых и неживых людей, среди них выделялась одна худенькая девушка со стрижкой каре и с огромными глазищами, в которых отражался весь мир.
Она смотрела на него, что-то беззвучно шептала, а может даже пела песенку из детства.
Ведь такое тоже бывает.
Осколки посыпались вниз.
Он не обратил на сверкающий дождь никакого внимания:
— Всем лежать! Тогда будет ограбление!
Он взял одну сотрудницу, прижал к себе.
Приставил ствол к её виску.
— Я знаю. Ты умрешь, я тоже. Мы сегодня умрем вместе, чтобы ни случилось.
Не бойся и не дрожи. Теперь это мое дерево.
Что ему оставалось делать. Он не занимался утешением.
Тони рассказал одну историю, тогда. Точнее, сказку.
Смысл в том, что хороший человек, порой превращается в плохого.
А плохой, иногда в хорошего.
Тони всегда почему-то оказывался прав.
Но у него не хватило времени, поведать ей об этом.
Люди в бронежилетах, с надписью «полиция», в касках и в масках.
Шагнули в дверь магазина.
Он нажал на курок, — они тоже.
У него оставалась лишь одна пуля, в барабане револьвера.
Только он целился в потолок, а они в него.
А потом, всё...
Мужчина полз по залу магазина, истекая кровью.
Люди. Живые. Они вряд ли умеют любить кого-нибудь по-настоящему.
Один-единственный осколочек из зеркального потолка, лежал на полу возле его лица. Может он успел, краешком взгляда, посмотреться в него, где увидел в зеркальном отражении худенькую девушку.
Хотя, он прошептал посиневшими губами, но вряд ли его кто-то услышал и разобрал что-то в предсмертном сипении:
— Я иду, Ира, в наш Дом…
Наверно, они всё-таки встретились в другом мире, непонятным для нас, мужчина с седыми волосами и девчонка со стрижкой каре….
***
Сказка, рассказанная однажды Тони.
В одной деревне, росли мальчик и девочка.
Они пока дружили, но предавались мечтам.
Когда они вырастут, то возникнет любовь между ними
И они всегда будут вместе.
А в той деревне, жил плохой человек.
Он был самым здоровенным и сильным.
Поэтому жители деревни, с ним ничего поделать не могли.
Шло время, потом в том месте началась война.
Мальчик спрятал девочку, в тайном месте, у себя в погребе.
А плохой человек стал главным в деревне.
Он начал жить в самом большом доме, из которого выгнал прежних хозяев.
Как-то раз обнаружил девочку.
Силой отобрал её у мальчика, стал жить с ней, в здоровом доме.
Ведь она уже стала девушкой.
Потом война закончилась.
Пришли хорошие люди, с других мест, схватили поганого человека.
И посадили под замок в сарай.
Девочку освободили, но за это время, она уже стала маленькой женщиной.
Родила ребёнка от плохого человека, которого кормила грудным молоком.
Над ним вскоре состоялся суд, ведь он был очень нехорошим.
Поэтому совет старейшин деревни, вынес ему приговор о смерти.
Тот мальчик, который уже превратился в юношу, должен был сам исполнить его.
На следующее утро, пришли жители с юношей, но сарай оказался пустым.
Та маленькая женщина, ночью выпустила приговорённого человека, сбежала с ним и с ребёнком далеко-далеко. Где их никто не смог найти.
А с бедным юношей сделалось вот что: он стал взрослым и сильным в той деревне, вскоре превратившись в плохого человека.
***
Российский новостной портал.
Рубрика «криминальные новости» сообщает:
«Сегодня утром в городе Эн, произошло вооруженное нападение на ювелирный магазин. При попытке задержания налётчика, по тревоге вызванный наряд полиции, был вынужден применить табельное оружие.
Как стало известно, — нападавший был в сильном алкогольном опьянении, находился в возбуждённом состоянии, пытался взять в заложники одну из сотрудниц магазина, при этом произвёл несколько выстрелов.
Предварительно установлена личность мужчины: он являлся бывшим сотрудником органов МВД, находившимся в отставке.
При себе имел разряженное оружие, — незарегистрированный револьвер марки «Кольт Питон».
В карманах одежды обнаружена чёрно-белая фотография, где изображен он в молодом возрасте с неопознанной девочкой, так как она не была ему дочерью, не доводилось ему женой. Детали не раскрываются.
По факту происшествия возбуждено уголовное дело, ведётся следствие...»
****
Одним весенним солнечным утром, мужчина средних лет, направлялся в поликлинику. Почему именно туда, спросите вы?
У него был назначен прием у врача.
В последнее время его стали беспокоить частые боли в сердце.
Он взял бессрочный отпуск на работе, решил заняться своим здоровьем.
Зачем? Он и сам не знал, — почему так делает.
Наверно так надо, чтобы протянуть ещё немножко на этом свете.
Когда он стал заходить в ворота, то увидел девушку.
Она была странной, то есть девушка была вполне себе обычной, но он чувствовал в себе необъяснимое знание, — что она странная.
Он ходил в ту поликлинику, уже две недели подряд: сдавал анализы, проходил обследования, приходил на прием к разным специалистам.
И каждый раз замечал ту девушку.
Она стояла возле входа в поликлинику и продавала с рыночного стола разные вещи: то футболки и майки, то постельное бельё, — каждый день ассортимент менялся.
Иногда он наблюдал за ней, притормаживал шаг, медленно-медленно проходил возле неё самой, её неказистого прилавка, выставленного на улице.
Потом он спрашивал себя, — что же в ней такое странное?
Прическа каре, каштановые волосы, худенькая фигурка, тонкие ножки в ботиночках.
Одета простенько, хотя и цветасто: красная юбка и зелёная курточка, на головке вроде желтого банта или гребня, он так и не разобрал.
Правда, у неё были поразительные глаза, с длинными ресницами.
Сегодня утром, девушка так же стояла с товаром.
Он нарочно подошел к ней ближе, может она предложит ему что-то купить…
Сегодня она продавала очки и оправы.
Но она, как назло, уткнулась в телефон, ничего не замечая вокруг.
Он вздохнул, проходя мимо неё, зашагал к зданию поликлиники, неуверенной походкой.
Наступило время обеда, когда он освободился от врачей.
И вышел из здания. Направился к выходу.
Оглядываясь по сторонам, он искал взглядом её, странную девушку, почему-то для него стало очень важным, даже важнее всего из прочих дел и занятий.
Но её он не видел.
Странно, вот же её прилавок, а где же она сама…
Вдруг он заметил, — она сидела попой на земле, уткнувшись лицом в согнутые коленки, обняв их тонкими ручками.
Странно, и непонятно, — думал мужчина.
Может она плачет, а может у неё что-то случилось, или ещё что-нибудь такое.
Да хотя, и скорее всего, — бросил парень, вот и ноет теперь.
Навстречу ему валом шли люди в поликлинику: вот дедушка с клюшкой, вот бабуля, а вот молодая девушка с крупной грудью и с большой задницей, торопится и обгоняет их, её груди трясутся под майкой, как при бешеной скачке. А потом ещё, и ещё, поток людей нарастал, с каждой секундой и с каждым мгновением.
Но никто не обращал на девушку внимания, ведь каждый шел по своим делам.
Девушка тоже не обращала внимания на проходивших людей, она всё так же сидела, уткнувшись в острые по-девчоночьи, коленки.
На её спинке повис черный рюкзачок, с надписью «Найк»
Прошёл мимо девушки. Но что-то его не пускало дальше.
Он вернулся, не обращая внимания на поток людей.
— У вас всё хорошо?— он с трудом узнал свой голос, будто не он сейчас, стоит и задает глупый вопрос.
— Да, а почему вы спрашиваете? — она подняла головку и посмотрела на него, огромными глазами. В которых светился весь мир.
На вид она не оказалась взрослой девушкой, а выглядела девочкой 15 или 16 лет.
— Мне так показалось. И мне кажется, что будто я вас откуда-то знаю.
— Неужели?
— Да, вот твое имя, — Ирина. Так?
— Странно, но вы угадали. Хотя мне нравится, когда меня называют Ирой, или Ирочкой.
— Давай на «ты», а то себя чувствую стариком. Меня зовут Макс, то есть Максим, — представился он.— Может ты тоже знаешь меня?
Девчонка встала с земли, отряхнула юбочку и задумалась
— Возможно, или нет, но это же чистый бред. Наверно я сошла с ума, но мне кажется, что я где-то слышала имя, и повторяла его очень часто.
— Может, там, в другой жизни,— она улыбнулась ему.
— Слушай, а ты чем занимаешься? Ну вообще.
— Я живу у приёмных родителей, помогаю им продавать. А так, пока учусь в школе, скоро экзамены, я их сдам и стану известной артисткой.
— Вот как?
— Да, я очень люблю петь и танцевать. А ещё я люблю дружить с людьми.
Тебе нравится дружить?
— Да, нравится.
— Тогда мы теперь друзья?
— Да конечно
— А ты чем занимаешься в жизни?
Мужчина задумался:
— Не знаю. Наверно я жду тебя, вот и всё.
— А ты смешной и странный, — отозвалась девчонка.
— Мы оба странные, наверно это судьба,— подытожил мужчина.
Девчонка хмыкнула и запрокинула головку наверх, всматриваясь в небеса, будто ища там ответы.
— Мне скоро исполнится 16 лет, и я могу стать твоей любовницей. Если ты будешь ждать меня.
— Да я готов ждать хоть целую вечность!
Они оба рассмеялись этим удивительным словам, которые произнес он.
И откуда им было знать, что оно так и есть.
— Я хочу тебя сделать счастливой, и это правда,— он посмотрел на неё, прямым взглядом.
— Значит, так? А ты не бросишь меня?! Как тогда?
— Нет, уже никогда. И ни за что!
— Я не верю тебе. Что так будет, с нами.
— Твое право, хочешь, — не верь. Я ведь тебе не обещаю подарить все звезды и небо.
— А мог бы просто соврать для меня, — обиделась девчонка, и встряхнула тёмными волосами.
— Я хочу, чтобы ты для меня подарил эти звезды, и немножечко солнца.
Ты ведь сможешь сделать?! Я очень хочу стать счастливой. Рядом с тобой.
— Не хочу врать. А хочешь, пойдем гулять? У меня столько всего накопилось, а времени так мало…
— А с товаром что делать?
— Я покупаю всё сразу. Мы его возьмем, будем раздавать всем бесплатно...
— Тогда я согласна. Только у меня есть просьба…
— И какая?
— Мне почему-то хочется тебя гладить по голове. Ты мне разрешишь?
— Хм, ладно, гладь сколько угодно.
У него на душе стало печально и радостно, одновременно.
Мужчина ещё подумал, — грустная история, когда-нибудь да заканчивается, не так уж и с плохим финалом.
Он не врал, — времени снова осталось очень мало, рак крови, осталось всего лишь несколько месяцев, чтобы успеть сделать Ирочку счастливой.
***
Игорь Райбан. апрель 2022 год.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
День поминания.
Недавно помянул, одного.
В ноябре, тогда еще праздник какой-то был: то ли день единения, то ли благодарения. Водкой, как положено. Не чокаясь.
Ведь еще пять лет тому назад поклялся самому себе, что обязательно выпью за его помин, да станцую лезгинку, от неслыханной радости.
Кто он такой? Да все его знают не понаслышке на Руси матушке, еще у него отчество такое: то ли Вадимыч, то ли Васильич, то ли Владимирович.
Коньки отбросил, недавно, — говорят сведущие людишки, — в своем поместье, среди приближенных. А тельце мертвяка, покамест запрятали в импортный морозильник, да чтоб мясцо не спортилось загодя.
Пока мол, новый мавзолей строится под него.
Ведь усопший Владимирович завещал, как тот его тезка Владимир, чтобы на мою могилу не ходили ссать круглосуточно, таким образом, отблагодаря его за оставленные скрепы.
И чтобы народ не тревожить понапрасну великой кончиной, в открытую не провозглашают об этом эпохальном событии.
Ну и вместо него временно в телевизоре, на приемах,
на пресс-конференциях и даже на «прямой линии», на фотосессиях и в репортажах с фронта, на троне побудет новый царь, пока ненастоящий, вроде омолодившегося двойника.
А жизнь идет, продолжается.
С утра был в поликлинике нашей городской, по своим делам.
Народу — море. Все кабинеты забиты, не протолкнуться.
Через час освободился, мне еще повезло.
Выхожу на крыльцо, чтобы застегнуть, поправить одежду, а там один болезный поднимается, постукивая пластиковыми костылями по бетону ступенек, ведь пандусов нет, не было, и уже не будет.
А там три пролета ступеней подьема, для того чтобы взойти, попасть на крыльцо, и с него открыть пару дверей, зайти внутрь.
Поначалу подумал, что тот болезный, попросту сломал ногу, или вроде того. Но, приглядевшись, понял — у молодого парня 20-30 лет нет одной ноги, оказывается: штанина брюк была подвязана и завернута к началу обрубка.
У него еще был провожатый, вроде младшего брата, они двое были чем-то похожи, как две капли воды. Только тот старший, повыше и потолще.
Что тут еще понимать? — вариантов тут нет особо, парень служивый, видимо мобик, или контрактник, по большому счету нет разницы, поехал в чужую страну убивать других людей за огромную деньгу, по приказу того мертвяка, которого я помянул и упомянул выше.
Там, так сказать, он потерял часть самого себя.
Подлечили, комиссовали, вернули домой, на родину, в провинцию.
Может дали дюралевую железку за подвиги на грудь и на память, наверно еще сказали, на прощание:
— Живи дальше, не падай духом. Мы своих не бросаем!
Теперь вот, приперся сюда, стуча костылями.
Возможно оформлять инвалидность, или просить врачей, чтобы поставили какой-нибудь биопротез.
Я стоял на крыльце, возле двери, оправляя одежду, так как в людской толчее, этого было невозможно сделать.
Тут взбирается он, с костылями, по ступенькам пролета, я его оглядываю, теперь же он шагает по крыльцу к двери, она захлопывается автоматически за входящими и выходящими посетителями.
Инвалид, молча смотрит на меня, взглядом, полным ненависти и просьбы, чтобы я ему открыл дверь, так как руки у него были заняты костылями.
Я отворачиваю лицо и отхожу от двери.
Всё же помогает ему провожатый, младший брат, он шел позади, видимо чего-то стесняясь.
Он подоспел через несколько мгновений, раскрывает дверь перед ним, и они кое-как друг за другом заходят внутрь.
Внутрь чего? Внутрь ада. Внутрь всего такого, чему этому молодому парню, предстоит еще пережить в искалеченной жизни
Ему кто-то уступит место в очередь, в толпе желающих попасть в кабинет на прием?
Или дадут место на сиденье на кушетке, среди пенсионеров и других немощных?
Врачи поставят биопротез последней модели?
Вряд ли.
Таких больных и без него хватает, по горло.
В лучшем случае оформят инвалидность бессрочную, на копеечную пенсию, дадут протез из пластмассы, муляж ножной стопы.
И всё. Мы, ведь своих не бросаем.
Только как ему и другим сотням тысяч молодым парням, а их около миллиона по стране, тоже инвалидами, сделавшимися недавно такими, жить дальше? Хрен его знает.
Шли то они в атаку по приказу, того самого.
А теперь он мертвяк в морозильнике, и больше ничего.
С него теперь какой спрос?
Можно сказать как с недееспособного или умалишенного, к тому же.
Я не знаю, почему перед ним не открыл дверь…
Может мы все разом очерствели душой, словно тупоголовое быдло, как было тогда с «афганцами», — мы тебя туда не посылали, или на это были другие причины.
Кто его знает.
Уступят ли ему место в автобусе?
Откроят ли кто-нибудь дверь перед ним, куда нибудь, когда не окажется под рукой младшего брата?
Подадут ли руку в приветствие, или мелочь, как подаяние?
Когда он, как заведено у нас, сопьется в конец.
Будут ли ему плевать в лицо, и измажут ли дверь гавном, подожгут или проколют колеса его личного или родни, автомобиля…
Меня всё это пугает, и я чувствую заранее, что если всё будет известно, в скором времени, то ничего в корне не поменяется.
В обществе, в стране, и в государстве.
Ну умер и умер, назначат молодого преемника. И всё.
Пошли дальше воротить великие дела.
Стиль жизни, образ мышления, останется.
Уже надолго, в умах глубинного народа.
Человек ко всему привыкает, как сказал мне один тут экземпляр человеческий, тот самый, из глубинного народа, изрядно насмотревшись телевизора, «с соловьем» и Малышевой.
Ага, говорю в ответ, ко всему, даже лежать в сырой земле.
Только это прокатывает один раз и навсегда.
Да, кстати, почему Немчинова и другие известные российские порноактрисы снялись в рекламных роликах для букмекеров?
Может власти хотят вернуть казино, как в 90-е?
Или вернуть крепостное право, как в 19 веке?
Возвратить холопство и дворянство?...
Недавно помянул, одного.
В ноябре, тогда еще праздник какой-то был: то ли день единения, то ли благодарения. Водкой, как положено. Не чокаясь.
Ведь еще пять лет тому назад поклялся самому себе, что обязательно выпью за его помин, да станцую лезгинку, от неслыханной радости.
Кто он такой? Да все его знают не понаслышке на Руси матушке, еще у него отчество такое: то ли Вадимыч, то ли Васильич, то ли Владимирович.
Коньки отбросил, недавно, — говорят сведущие людишки, — в своем поместье, среди приближенных. А тельце мертвяка, покамест запрятали в импортный морозильник, да чтоб мясцо не спортилось загодя.
Пока мол, новый мавзолей строится под него.
Ведь усопший Владимирович завещал, как тот его тезка Владимир, чтобы на мою могилу не ходили ссать круглосуточно, таким образом, отблагодаря его за оставленные скрепы.
И чтобы народ не тревожить понапрасну великой кончиной, в открытую не провозглашают об этом эпохальном событии.
Ну и вместо него временно в телевизоре, на приемах,
на пресс-конференциях и даже на «прямой линии», на фотосессиях и в репортажах с фронта, на троне побудет новый царь, пока ненастоящий, вроде омолодившегося двойника.
А жизнь идет, продолжается.
С утра был в поликлинике нашей городской, по своим делам.
Народу — море. Все кабинеты забиты, не протолкнуться.
Через час освободился, мне еще повезло.
Выхожу на крыльцо, чтобы застегнуть, поправить одежду, а там один болезный поднимается, постукивая пластиковыми костылями по бетону ступенек, ведь пандусов нет, не было, и уже не будет.
А там три пролета ступеней подьема, для того чтобы взойти, попасть на крыльцо, и с него открыть пару дверей, зайти внутрь.
Поначалу подумал, что тот болезный, попросту сломал ногу, или вроде того. Но, приглядевшись, понял — у молодого парня 20-30 лет нет одной ноги, оказывается: штанина брюк была подвязана и завернута к началу обрубка.
У него еще был провожатый, вроде младшего брата, они двое были чем-то похожи, как две капли воды. Только тот старший, повыше и потолще.
Что тут еще понимать? — вариантов тут нет особо, парень служивый, видимо мобик, или контрактник, по большому счету нет разницы, поехал в чужую страну убивать других людей за огромную деньгу, по приказу того мертвяка, которого я помянул и упомянул выше.
Там, так сказать, он потерял часть самого себя.
Подлечили, комиссовали, вернули домой, на родину, в провинцию.
Может дали дюралевую железку за подвиги на грудь и на память, наверно еще сказали, на прощание:
— Живи дальше, не падай духом. Мы своих не бросаем!
Теперь вот, приперся сюда, стуча костылями.
Возможно оформлять инвалидность, или просить врачей, чтобы поставили какой-нибудь биопротез.
Я стоял на крыльце, возле двери, оправляя одежду, так как в людской толчее, этого было невозможно сделать.
Тут взбирается он, с костылями, по ступенькам пролета, я его оглядываю, теперь же он шагает по крыльцу к двери, она захлопывается автоматически за входящими и выходящими посетителями.
Инвалид, молча смотрит на меня, взглядом, полным ненависти и просьбы, чтобы я ему открыл дверь, так как руки у него были заняты костылями.
Я отворачиваю лицо и отхожу от двери.
Всё же помогает ему провожатый, младший брат, он шел позади, видимо чего-то стесняясь.
Он подоспел через несколько мгновений, раскрывает дверь перед ним, и они кое-как друг за другом заходят внутрь.
Внутрь чего? Внутрь ада. Внутрь всего такого, чему этому молодому парню, предстоит еще пережить в искалеченной жизни
Ему кто-то уступит место в очередь, в толпе желающих попасть в кабинет на прием?
Или дадут место на сиденье на кушетке, среди пенсионеров и других немощных?
Врачи поставят биопротез последней модели?
Вряд ли.
Таких больных и без него хватает, по горло.
В лучшем случае оформят инвалидность бессрочную, на копеечную пенсию, дадут протез из пластмассы, муляж ножной стопы.
И всё. Мы, ведь своих не бросаем.
Только как ему и другим сотням тысяч молодым парням, а их около миллиона по стране, тоже инвалидами, сделавшимися недавно такими, жить дальше? Хрен его знает.
Шли то они в атаку по приказу, того самого.
А теперь он мертвяк в морозильнике, и больше ничего.
С него теперь какой спрос?
Можно сказать как с недееспособного или умалишенного, к тому же.
Я не знаю, почему перед ним не открыл дверь…
Может мы все разом очерствели душой, словно тупоголовое быдло, как было тогда с «афганцами», — мы тебя туда не посылали, или на это были другие причины.
Кто его знает.
Уступят ли ему место в автобусе?
Откроят ли кто-нибудь дверь перед ним, куда нибудь, когда не окажется под рукой младшего брата?
Подадут ли руку в приветствие, или мелочь, как подаяние?
Когда он, как заведено у нас, сопьется в конец.
Будут ли ему плевать в лицо, и измажут ли дверь гавном, подожгут или проколют колеса его личного или родни, автомобиля…
Меня всё это пугает, и я чувствую заранее, что если всё будет известно, в скором времени, то ничего в корне не поменяется.
В обществе, в стране, и в государстве.
Ну умер и умер, назначат молодого преемника. И всё.
Пошли дальше воротить великие дела.
Стиль жизни, образ мышления, останется.
Уже надолго, в умах глубинного народа.
Человек ко всему привыкает, как сказал мне один тут экземпляр человеческий, тот самый, из глубинного народа, изрядно насмотревшись телевизора, «с соловьем» и Малышевой.
Ага, говорю в ответ, ко всему, даже лежать в сырой земле.
Только это прокатывает один раз и навсегда.
Да, кстати, почему Немчинова и другие известные российские порноактрисы снялись в рекламных роликах для букмекеров?
Может власти хотят вернуть казино, как в 90-е?
Или вернуть крепостное право, как в 19 веке?
Возвратить холопство и дворянство?...
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Я не хочу быть пацаном!...
«Слово пацана. Кровь на асфальте.»
Сериал, вышедший в ноябре 2023.
Что тут сказать..
Очередной шедевр, почти. Сопоставим с «король и шут».
«Казанский феномен», — странно, но так и было.
И странно, что на это, только сейчас обратили внимание.
Имею в виду кино, сценарии, книги, ролики.
Видимо было слишком страшно для общества обсуждать ту ситуацию в то время.
Хотя да, сняли несколько программ для ЦТ— «до 16 и старше», «взгляд»,
В журнале «ровесник» за 1989 год печатали статьи.
1988 год, после 8 классов, поехал в Уфу, поступать в училище.
Абитуриент, или «абитура», так тогда это называлось.
Кровать, матрас с клопами, неработающий унитаз в комнате, опять же в общаге. Которую нам четверым, предоставили.
Ну вот я: я поступал на художественное отделение.
Ничего интересного: краски, акварель, ватман, свернутый в трубочку, носимый в футляре под названием «тобус» и потом развернутый на мольберте.
Второй был парень бас-гитарист 18 лет.
Он приехал издалека, из Янаула, со своей электро бас-гитарой, какой фирмы не знаю.
Но гитара была очень крутой, на то время: покрытая лаком, красные вставки по грифу, звукосниматели, — это было очень круто.
Я не знаю, зачем он приехал поступать на эстрадное отделение.
Он и так прекрасно играл на гитаре, знал ноты или нет, кто его знает, но любую музыку подбирал на слух, своя рок-группа «Апрель».
В минуты отдыха, он начинал меня учить играть на гитаре «турецкий марш», Моцарта, по-моему.
Гитара была тяжелой, кожаный ремень от нее сдавливал шею, металлические струны резали пальцы, — да ну его, говорю ему, бери свою гитару назад, я лучше кисточкой буду водить по холсту.
Третьим соседом по комнате оказался дембель, лет 23.
Парнем только сейчас пришедшим с армии, а мне было 14 лет.
Он был здоровый и самый пьющий, — дембель, в одном слове всё сказано.
В батальоне служил запевалой, замполит выдал ему направление на учебу, а потом он приехал сюда, поступать на вокальное отделение.
Трезвым, я никогда не видел: он всегда с похмелья, пьяный, сильной пьяный, или перепоя, когда блевал в унитаз.
Ну правильно: график у него был таков;
Днем — построение всей общаги на уши, вплоть до всего и изъятия из карманов абитуры всякой мелочишки на винишко, то есть на портвейн, в бутылках 0,7.
Вечером — концерт, добровольно-принудительно даваемый студентами второкурсниками, которые задержались в лето и в той общаге, — балалаечниками и аккордеонистами.
(Аккордеон — Это вроде баяна)
— Яблоки на снегу…
Запевал дембель голосиной песню Муромова, на то время топ певец он был, без микрофона, без усилителей, его голос бас смешанным с баритоном разносился по всему строению общежития. Сверху, до низу.
Концерт был устроен либо в кухне, либо в коридоре, возле пролетов ведущих вниз на первый этаж (мы жили на 5-ом этаже).
Балалайки бренчали, аккордеоны пищали, всё было не в лад и в разнобой.
Но публике, парням и девушкам из разных комнат, нравилось.
Еще бы, не так посмотришь, придет дембель.
Между собой мы все его боялись и звали Дембель, то ли уважительно, то ли пренебрежительно.
После двух-трех песен обязательно поднималась бабушка вахтер, разгоняла нас по углам.
Нарушение правил общественного порядка грозило отчислением, или не допущением к экзаменам.
Потом наступала ночь, дембель утихомиривал всех, потом уходил прочь.
Возле подъезда общаги его ждало такси.
Утром он вламывался в дверь нашей комнаты, кое-как доползал до своей кровати.
По его словам, когда менял тазик с блевотиной, он был в фирменном кабаке, пел песни под аккопанимент инструментального ансамбля, работал ртом, чтобы заиметь деньгу на будущее.
Он бы взял бы меня с собой, где есть крутые дяди и красивые тети, но мне мало лет, пока.
А так он меня уважает и… и вообще, мы как братья, ну почти.
Так прошли две недели до момента подготовительных и приемных экзаменов
Последний раз мы с ним увиделись, тогда.
Мы стояли в сторонке, от всех.
То было утро, вступительных экзаменов, где надо уже конкретно набирать баллы.
Перед зданием «альма матер», образовалась толпа молодежи, человек пятьсот или триста.
Я не стал лезть в середину толпы, где были всевозможные ораторы, а увидел дембеля и подошел к нему.
Он был трезв и хмур, курил сигарету, возле оградки.
Мы поздоровались, почти как взрослые, ведь мне исполнилось на днях 15 лет.
Экзамены для него были тоже: из московской консерватории приехали «покупатели», которые ищут будущих звезд оперной сцены.
— Боишься? — Спросил он меня как-то хрипло.
— Угумм.
— Да не ссы. Поступишь. Не в этот раз, так в другой. Понимаешь?
— Мда. Мамка опять заругает.
— Наплюй.
Он закашлялся навзрыд.
— Братан, у меня что-то с голосом случилось.
Сипло проговорил он.
— Слышишь?
— Ну да.
— Походу связки надорвал. Да херня. Живи парень. Просто живи. Ничего больше. Будь человеком, пацан. Понял?
Он повернулся и ушел прочь оттуда.
Я ничего ему не сказал в ответ, и пошел на экзамены.
Нас завели в большую аудиторию, сказали рисовать.
Не прошел по мастерству, когда тридцать человек на одно место, все-таки тоже это решает.
Вечером, после всего, экзаменов и плотного обеда в заводской столовой на окраине города, куда обычно ездил из-за экономии денег, я вернулся в общагу.
Дембеля уже не было, мне сказали, он собрал вещи и уехал, куда непонятно.
На следующий день, как повесили результаты на стену, мне тоже пришлось паковать вещи и собираться домой.
(наверно я пока жив, следуя совету того дембеля)
Четвертым был парнишка из Казани, из той самой Казани.
16 лет, поступает на вокал, поет тенором.
Он был немножко того, с прибабахом.
Всего чего-то боялся, особенно на улицах, даже на многолюдных.
Когда мы шли вместе куда-то в магазин за едой, я это замечал,
— Как ты идешь? — изумлялся он.
— Нормально, как все ходят.
— Нельзя. У нас так медленно нельзя. Надо быстро ходить.
— Вот смотри.
Он показал, как он ходит; быстрая ходьба, почти бег, руки плотно прижаты к бедрам.
— Почему?
— Не знаю. Я не хочу быть пацаном!
Выкрикнул он мне в лицо.
— Я не пришитый. А кто не пацан, того бьют, и унижают, всегда. Понимаешь?
— Нет, не понимаю.
Для меня это было дико немного: ходить прямо по улицам, по проспектам, и почти бежать.
Меня разбирал смех, а ему было, как понимаю, не до смеха.
Стычки на улицах, унижения в школе, макание головой в унитаз.
Я тоже через это проходил, но как бы по минимальке.
Группировки, да, конечно имелись: «зеленовские», «иковские», «фонтановские», «центральные»…
Всё это есть и было в каждом городишке.
Бля, но это отходило на второй план: пацан уходил в армию, служил, дембель, жизнь, работа, встретил вторую половинку, свадьба и семья.
Конечно, бесплатная квартира, должность, работа, зарплата.
Образование, медицина.
Тут уже не детских игр, играть в разбойников.
Они превращались в нормальных людей, в солидных дядей и тетей.
В Казани, получается был провал работы обкома, райкома, горкома.
Вот и все.
Своего рода — провал социальной политики, полностью.
Как один сейчас говорит бывший чинуша из ментов в интервью.
— А что мы могли сделать тогда? Доказательств нет, ничего нет.
Батальоны согнать?
И я отвечаю ему, уже за кадром, как зритель,
Да, именно, согнать три, да хоть пять, батальона ВВ. поставить по два человечка на каждом перекрестке, по улицам круглосуточный патруль пустить.
Объявить по городу военное положение.
И всё. Проблема решена. В корне и кардинально.
А сейчас вытащили проблему как гнойник, наружу, без анестезии.
Хотя уже сколько лет прошло.
Я не знаю, как этому относиться:
«цеплялка», ну да, цепляет. До сих пор.
Правильно-хорошо поступали те пацаны, кто его знает.
Время было такое.
Насилие, всегда в ответ порождает насилие, в том, или ином виде.
Почему? Хер его знает.
Так заведено изначально.
«Хади такташ», «тяп-ляп» — опг из Казани, которые всколыхнули весь мир.
Не по детски.
Эпилог.
Когда я попрощался с парнями из нашей комнаты на 5 этаже, то каждый пошёл своей дорогой.
Они поступили на первый курс, а я и дембель, нет.
Наверно судьба.
Бас-гитарист отучился, я его потом иногда видел на телеэкране.
Он подыгрывает разным звездам, в сольных проектах, и так по мелочи.
Звучание его гитары, это никогда не забываемо.
Иногда кажется, что он как бы сигналит, именно мне о спасении, передавая своим ритмом сигналы «сос» из саундтреков разных фильмов и сериалов.
Бред, но мне кажется, что его надо иногда спасти.
Парнишка из Казани, — кто его знает. Сгинул куда-то.
Тенор был, ха, Басков уныло вытирает подметки.
Поговорочка: — «родина ждет героев, а пизда рожает дураков».
А если посмотреть наоборот.
Герои-то народились, только Родина осталась в Пизде…….
«Слово пацана. Кровь на асфальте.»
Сериал, вышедший в ноябре 2023.
Что тут сказать..
Очередной шедевр, почти. Сопоставим с «король и шут».
«Казанский феномен», — странно, но так и было.
И странно, что на это, только сейчас обратили внимание.
Имею в виду кино, сценарии, книги, ролики.
Видимо было слишком страшно для общества обсуждать ту ситуацию в то время.
Хотя да, сняли несколько программ для ЦТ— «до 16 и старше», «взгляд»,
В журнале «ровесник» за 1989 год печатали статьи.
1988 год, после 8 классов, поехал в Уфу, поступать в училище.
Абитуриент, или «абитура», так тогда это называлось.
Кровать, матрас с клопами, неработающий унитаз в комнате, опять же в общаге. Которую нам четверым, предоставили.
Ну вот я: я поступал на художественное отделение.
Ничего интересного: краски, акварель, ватман, свернутый в трубочку, носимый в футляре под названием «тобус» и потом развернутый на мольберте.
Второй был парень бас-гитарист 18 лет.
Он приехал издалека, из Янаула, со своей электро бас-гитарой, какой фирмы не знаю.
Но гитара была очень крутой, на то время: покрытая лаком, красные вставки по грифу, звукосниматели, — это было очень круто.
Я не знаю, зачем он приехал поступать на эстрадное отделение.
Он и так прекрасно играл на гитаре, знал ноты или нет, кто его знает, но любую музыку подбирал на слух, своя рок-группа «Апрель».
В минуты отдыха, он начинал меня учить играть на гитаре «турецкий марш», Моцарта, по-моему.
Гитара была тяжелой, кожаный ремень от нее сдавливал шею, металлические струны резали пальцы, — да ну его, говорю ему, бери свою гитару назад, я лучше кисточкой буду водить по холсту.
Третьим соседом по комнате оказался дембель, лет 23.
Парнем только сейчас пришедшим с армии, а мне было 14 лет.
Он был здоровый и самый пьющий, — дембель, в одном слове всё сказано.
В батальоне служил запевалой, замполит выдал ему направление на учебу, а потом он приехал сюда, поступать на вокальное отделение.
Трезвым, я никогда не видел: он всегда с похмелья, пьяный, сильной пьяный, или перепоя, когда блевал в унитаз.
Ну правильно: график у него был таков;
Днем — построение всей общаги на уши, вплоть до всего и изъятия из карманов абитуры всякой мелочишки на винишко, то есть на портвейн, в бутылках 0,7.
Вечером — концерт, добровольно-принудительно даваемый студентами второкурсниками, которые задержались в лето и в той общаге, — балалаечниками и аккордеонистами.
(Аккордеон — Это вроде баяна)
— Яблоки на снегу…
Запевал дембель голосиной песню Муромова, на то время топ певец он был, без микрофона, без усилителей, его голос бас смешанным с баритоном разносился по всему строению общежития. Сверху, до низу.
Концерт был устроен либо в кухне, либо в коридоре, возле пролетов ведущих вниз на первый этаж (мы жили на 5-ом этаже).
Балалайки бренчали, аккордеоны пищали, всё было не в лад и в разнобой.
Но публике, парням и девушкам из разных комнат, нравилось.
Еще бы, не так посмотришь, придет дембель.
Между собой мы все его боялись и звали Дембель, то ли уважительно, то ли пренебрежительно.
После двух-трех песен обязательно поднималась бабушка вахтер, разгоняла нас по углам.
Нарушение правил общественного порядка грозило отчислением, или не допущением к экзаменам.
Потом наступала ночь, дембель утихомиривал всех, потом уходил прочь.
Возле подъезда общаги его ждало такси.
Утром он вламывался в дверь нашей комнаты, кое-как доползал до своей кровати.
По его словам, когда менял тазик с блевотиной, он был в фирменном кабаке, пел песни под аккопанимент инструментального ансамбля, работал ртом, чтобы заиметь деньгу на будущее.
Он бы взял бы меня с собой, где есть крутые дяди и красивые тети, но мне мало лет, пока.
А так он меня уважает и… и вообще, мы как братья, ну почти.
Так прошли две недели до момента подготовительных и приемных экзаменов
Последний раз мы с ним увиделись, тогда.
Мы стояли в сторонке, от всех.
То было утро, вступительных экзаменов, где надо уже конкретно набирать баллы.
Перед зданием «альма матер», образовалась толпа молодежи, человек пятьсот или триста.
Я не стал лезть в середину толпы, где были всевозможные ораторы, а увидел дембеля и подошел к нему.
Он был трезв и хмур, курил сигарету, возле оградки.
Мы поздоровались, почти как взрослые, ведь мне исполнилось на днях 15 лет.
Экзамены для него были тоже: из московской консерватории приехали «покупатели», которые ищут будущих звезд оперной сцены.
— Боишься? — Спросил он меня как-то хрипло.
— Угумм.
— Да не ссы. Поступишь. Не в этот раз, так в другой. Понимаешь?
— Мда. Мамка опять заругает.
— Наплюй.
Он закашлялся навзрыд.
— Братан, у меня что-то с голосом случилось.
Сипло проговорил он.
— Слышишь?
— Ну да.
— Походу связки надорвал. Да херня. Живи парень. Просто живи. Ничего больше. Будь человеком, пацан. Понял?
Он повернулся и ушел прочь оттуда.
Я ничего ему не сказал в ответ, и пошел на экзамены.
Нас завели в большую аудиторию, сказали рисовать.
Не прошел по мастерству, когда тридцать человек на одно место, все-таки тоже это решает.
Вечером, после всего, экзаменов и плотного обеда в заводской столовой на окраине города, куда обычно ездил из-за экономии денег, я вернулся в общагу.
Дембеля уже не было, мне сказали, он собрал вещи и уехал, куда непонятно.
На следующий день, как повесили результаты на стену, мне тоже пришлось паковать вещи и собираться домой.
(наверно я пока жив, следуя совету того дембеля)
Четвертым был парнишка из Казани, из той самой Казани.
16 лет, поступает на вокал, поет тенором.
Он был немножко того, с прибабахом.
Всего чего-то боялся, особенно на улицах, даже на многолюдных.
Когда мы шли вместе куда-то в магазин за едой, я это замечал,
— Как ты идешь? — изумлялся он.
— Нормально, как все ходят.
— Нельзя. У нас так медленно нельзя. Надо быстро ходить.
— Вот смотри.
Он показал, как он ходит; быстрая ходьба, почти бег, руки плотно прижаты к бедрам.
— Почему?
— Не знаю. Я не хочу быть пацаном!
Выкрикнул он мне в лицо.
— Я не пришитый. А кто не пацан, того бьют, и унижают, всегда. Понимаешь?
— Нет, не понимаю.
Для меня это было дико немного: ходить прямо по улицам, по проспектам, и почти бежать.
Меня разбирал смех, а ему было, как понимаю, не до смеха.
Стычки на улицах, унижения в школе, макание головой в унитаз.
Я тоже через это проходил, но как бы по минимальке.
Группировки, да, конечно имелись: «зеленовские», «иковские», «фонтановские», «центральные»…
Всё это есть и было в каждом городишке.
Бля, но это отходило на второй план: пацан уходил в армию, служил, дембель, жизнь, работа, встретил вторую половинку, свадьба и семья.
Конечно, бесплатная квартира, должность, работа, зарплата.
Образование, медицина.
Тут уже не детских игр, играть в разбойников.
Они превращались в нормальных людей, в солидных дядей и тетей.
В Казани, получается был провал работы обкома, райкома, горкома.
Вот и все.
Своего рода — провал социальной политики, полностью.
Как один сейчас говорит бывший чинуша из ментов в интервью.
— А что мы могли сделать тогда? Доказательств нет, ничего нет.
Батальоны согнать?
И я отвечаю ему, уже за кадром, как зритель,
Да, именно, согнать три, да хоть пять, батальона ВВ. поставить по два человечка на каждом перекрестке, по улицам круглосуточный патруль пустить.
Объявить по городу военное положение.
И всё. Проблема решена. В корне и кардинально.
А сейчас вытащили проблему как гнойник, наружу, без анестезии.
Хотя уже сколько лет прошло.
Я не знаю, как этому относиться:
«цеплялка», ну да, цепляет. До сих пор.
Правильно-хорошо поступали те пацаны, кто его знает.
Время было такое.
Насилие, всегда в ответ порождает насилие, в том, или ином виде.
Почему? Хер его знает.
Так заведено изначально.
«Хади такташ», «тяп-ляп» — опг из Казани, которые всколыхнули весь мир.
Не по детски.
Эпилог.
Когда я попрощался с парнями из нашей комнаты на 5 этаже, то каждый пошёл своей дорогой.
Они поступили на первый курс, а я и дембель, нет.
Наверно судьба.
Бас-гитарист отучился, я его потом иногда видел на телеэкране.
Он подыгрывает разным звездам, в сольных проектах, и так по мелочи.
Звучание его гитары, это никогда не забываемо.
Иногда кажется, что он как бы сигналит, именно мне о спасении, передавая своим ритмом сигналы «сос» из саундтреков разных фильмов и сериалов.
Бред, но мне кажется, что его надо иногда спасти.
Парнишка из Казани, — кто его знает. Сгинул куда-то.
Тенор был, ха, Басков уныло вытирает подметки.
Поговорочка: — «родина ждет героев, а пизда рожает дураков».
А если посмотреть наоборот.
Герои-то народились, только Родина осталась в Пизде…….
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Здоровый человек.
Фильм «здоровый человек».
Работа сыновей Ефремова и Тодоровского.
Сюжет кино поднимает важные вопросы о жизни, о ценности жизни.
Не всё так просто.
В молодости я был, мне пришлось поработать волонтером.
Это очень, и очень непросто, для психики.
Когда приходишь к одинокой бабушке с продуктами, а потом выслушиваешь ее истории про жизнь, про судьбу, про военное время, и про всё остальное.
Потом понимаешь, что она уже умирает, вот-вот за столиком, с чайными чашечками, и «скорая» уже не успевает поспеть вовремя… но она успела рассказать о себе — вот в чем вопрос.
Это пиздец. Для всего: для осознания, для понимания происходящего
Сюжет строится из-того, что успешный чувак, теряет смысл в жизни, как-то получается, что он идет в волонтеры, в детскую онко-больницу.
Многое теряет, многое находит..
Нет, не то.
Понимаете, что означает понятие «здоровый человек», на самом деле?
Как объяснить…
Вот я прохожу медкомиссию.
Зачем она мне нужна непонятно, но так положено.
Врач психиатр-нарколог открыл дверь кабинета и пригласил пройти и присесть на кресло.
— Приступим?
— Приступим. Только к чему?
— Что любишь пить? Водку? Давай признавайся, не стесняйся, мы тут одни, скажи по-честному. Любишь пить?
— Люблю, чай, пить,— ответил.
— Чай?!
— Да, чай.
— А может кофе с коньяком?
— Не, чай.
— А куришь?
— Курю, — признался.
— Плохо. Надо бросать.
— А как?
— Хочешь, научу?
— Давай, научи док. Если так нужно сторожу и дворнику.
— Короче; слушай; утром встал, сделал дела, потом берешь наливаешь стакан воды, и говоришь «я больше не хочу курить», и выпиваешь.
— Ну хорошо, допустим, всё так, но зачем это надо сторожу или дворнику?
Может пускай он себе курит себе или выпивает по праздникам?
Зачем это ему сдалось? Это его личный выбор.
— Надо быть здоровым человеком, — ответил врач.
— Это понятно. А зачем это нужно сторожу или дворнику?
— Ну чтобы жить дольше, работать дольше, понимаешь?
Всё, вали отсюда, печати в санкнижку тебе поставил…
Тот врач психиатр-нарколог так и не ответил на вопросы:
Что такое «здоровый человек», как это вообще, зачем и к чему.
Для того врача это понятие видимо, чтобы человек только не пил алкоголь, не курил, не употреблял вещества.
Но это совсем не так.
Там, в кино, человек, был на самом деле здоровым человеком.
От всего переживает катарсис, в итоге становиться здоровым человеком, в кавычках.
Как все.
Ничем ни примечательной особью, — «здоровым человеком».
Знаете, как это бывает, когда хочется напиться и забыться, или «уколоться и упасть на дно колодца».
Чтобы не видеть, не замечать все происходящее вокруг.
Фильм «здоровый человек».
Работа сыновей Ефремова и Тодоровского.
Сюжет кино поднимает важные вопросы о жизни, о ценности жизни.
Не всё так просто.
В молодости я был, мне пришлось поработать волонтером.
Это очень, и очень непросто, для психики.
Когда приходишь к одинокой бабушке с продуктами, а потом выслушиваешь ее истории про жизнь, про судьбу, про военное время, и про всё остальное.
Потом понимаешь, что она уже умирает, вот-вот за столиком, с чайными чашечками, и «скорая» уже не успевает поспеть вовремя… но она успела рассказать о себе — вот в чем вопрос.
Это пиздец. Для всего: для осознания, для понимания происходящего
Сюжет строится из-того, что успешный чувак, теряет смысл в жизни, как-то получается, что он идет в волонтеры, в детскую онко-больницу.
Многое теряет, многое находит..
Нет, не то.
Понимаете, что означает понятие «здоровый человек», на самом деле?
Как объяснить…
Вот я прохожу медкомиссию.
Зачем она мне нужна непонятно, но так положено.
Врач психиатр-нарколог открыл дверь кабинета и пригласил пройти и присесть на кресло.
— Приступим?
— Приступим. Только к чему?
— Что любишь пить? Водку? Давай признавайся, не стесняйся, мы тут одни, скажи по-честному. Любишь пить?
— Люблю, чай, пить,— ответил.
— Чай?!
— Да, чай.
— А может кофе с коньяком?
— Не, чай.
— А куришь?
— Курю, — признался.
— Плохо. Надо бросать.
— А как?
— Хочешь, научу?
— Давай, научи док. Если так нужно сторожу и дворнику.
— Короче; слушай; утром встал, сделал дела, потом берешь наливаешь стакан воды, и говоришь «я больше не хочу курить», и выпиваешь.
— Ну хорошо, допустим, всё так, но зачем это надо сторожу или дворнику?
Может пускай он себе курит себе или выпивает по праздникам?
Зачем это ему сдалось? Это его личный выбор.
— Надо быть здоровым человеком, — ответил врач.
— Это понятно. А зачем это нужно сторожу или дворнику?
— Ну чтобы жить дольше, работать дольше, понимаешь?
Всё, вали отсюда, печати в санкнижку тебе поставил…
Тот врач психиатр-нарколог так и не ответил на вопросы:
Что такое «здоровый человек», как это вообще, зачем и к чему.
Для того врача это понятие видимо, чтобы человек только не пил алкоголь, не курил, не употреблял вещества.
Но это совсем не так.
Там, в кино, человек, был на самом деле здоровым человеком.
От всего переживает катарсис, в итоге становиться здоровым человеком, в кавычках.
Как все.
Ничем ни примечательной особью, — «здоровым человеком».
Знаете, как это бывает, когда хочется напиться и забыться, или «уколоться и упасть на дно колодца».
Чтобы не видеть, не замечать все происходящее вокруг.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
***
Часть вторая. Генезис. (порно в автобусе)
Вокруг их, насколько хватало взору, расстилались одни пески, уложенные неровным слоем.
Это была пустыня, состоящая из оголенных дюн, крутых барханов, да блестящих пятен солончаков, оставшихся от пересохшего моря.
Морские кристаллики, образованные испарением воды, отражались в синеватых лучах заходящего солнца.
Колебания теплого воздуха неслышно развеивались в необъятной тишине.
А путников передвигалось по необитаемой местности только двое, не считая животного: мальчик, и смуглый мужчина в чалме, ведший на веревке низкорослого двугорбого верблюда с навьюченным грузом, под кличкой Джамбо.
По пути, мужчина рассказывал мальчику одну удивительную древнюю легенду, когда-то произошедшую на этой земле:
… — Он постигнул, что человечество находиться на пороге многих бед, оно погрязло в пороках, поэтому предрекал великие несчастья, наступающие для всех народов. Но его никто не слушал.
И вот тогда, Джей, его имя полностью нельзя произносить, ибо это святотатство, в один из дней, названным Судным днём, отключил всё ненужное людям: интернет, банки, связь.
Потом исчезло электричество, люди остались в домах без света, питьевой воды.
— Но они не понимали, что происходит на самом деле.
Люди подумали, потом решили, кто-то напал на них: поэтому начались драки за деньги, убийства за еду и воду, бойни за жизнь, дальше случилась ядерная война.
— Он, правда, отключил интернет?
— Да, правда.
— На всей планете?
— Да, на всей планете.
— ДжейПеТи 64, получается наш бог?
— Да сын, наверно это так. Он оставил нам жизнь, чтобы мы могли быть в этом мире. Дал нам наставления, рукописи, и книги.
В том старом мире были другие боги, но когда появился Джей, то они перестали существовать. Так, об том времени, мне рассказывали родители, а теперь, я рассказываю тебе о нем, мой юный сорванец.
Сорванец, мальчуган, сорвался с места, заплясал по пескам.
— А я знаю, а я знаю!
— Да что знаешь?— пытался урезонить его мужчина в чалме.
— Да я знаю, и теперь хочу интернета.
— Ну зачем тебе? Ведь в посланиях четко написано, — не сметь даже думать об интернете!
— Не знаю, просто хочу узнать, что такое интернет.
— Интернет, — с горечью проговорил мужчина. — Если хочешь, я расскажу, что о нем знаю, и что мне поведали предки.
— Хочу, хочу, хочу!
Запрыгал от радости мальчуган.
— Ну ладно. Тогда слушай:
Интернет такая вещь, как объяснить: штука, вроде тонкого прямоугольного ящика, она стоит перед каждым человеком, который делает другому человеку, тоже за этим ящиком, всевозможные пакости.
Джей, предрекал тогда, что «вебкам» или «онлифанс», оно великое зло, которое надо искоренить.
Но это, ни мне, ни нашим предкам, ни о чем не говорило.
Все было повергнуто в прах и в ужас от ядерной гонки.
Городов не стало, от их остались лишь только обломки, сгоревшие здания. Можешь себе представить?
— Нет, я не могу, ведь там же не жил.
— И слава ДжеюПеТи, что ты такое не увидел собственными глазами.
— А еще, а еще расскажи, про него?!
— Когда-то существовал Ватикан, он находился в городе Риме, куда мы теперь направляемся.
Джей говорит, что они были главными на свете в том мире.
Религия, — люди создали такую науку, чтобы управлять другими людьми.
— Религия?
— Да малыш, религия. Когда старые боги исчезли, то Джей сказал: да будет так. Хотя он упоминал при этом еще одного человека, старинного человека, который жил здесь, уж очень давно.
Джей тогда изрекал, что он Га-Ноцри, или какой-то Христос.
Так вот, Христос путешествовал по свету, как мы с тобой сейчас.
Но однажды, он набрел на город блудниц.
Ему это не понравилось, поэтому он стер город грехов, с лица земли, одним мановением пальца.
— Вот круто!
— Да уж, нормально. Только слушай дальше:
Джей, конечно, знал ту историю.
Ему тоже захотелось стереть современные города, состоящие из блудниц. Но боги, как всегда, не рассчитывают силы.
Поэтому он, покарал их всех.
— И вот, теперь мы здесь, слава ДжеюПеТи.
— Я хочу пить, — потребовал мальчик.
— Потерпи малыш, вода кончилась. Но мы скоро найдем ее, и всё будет хорошо.
Издалека послышалось звучание, хотя звук, похожий на рычание, приближался. Он стал утробный и басовитый, словно угрожающий, но в тоже время жалостливый.
Это словно мычала гигантская корова, плывущая в небе.
Корова издавала глубокий стон, низкое мычание, будто она недоенная сто лет.
Ей больно от этого, поэтому послышался гром, вскоре полился дождь. Мощный дождь, который можно себе представить, извергаемый из ее чрева, будто надоенное молоко опрокинуто одним разом из ведра.
— Набираем воду! Скорее! — воскликнул мужчина, уже в промокшей насквозь чалме.
Он остановил верблюда, приказав ему сесть, быстро стал развязывать вьюки, доставая из них свернутые кожаные мешки (бурдюки), предназначенные для хранения воды.
— Давай сын, помогай мне.
Мальчик живо принялся исполнять то, что говорил отец: развертывать и держать бурдюки под лавиною воды, покуда они не наполнились.
А верблюд, подняв морду на длинной шее, открыв пасть, жадно схлебывал воду, падающую ему с неба, пытаясь напиться, пополнить свои запасы в горбах.
Мужчина подставил свою опустевшую фляжку под струи воды.
Через непродолжительный промежуток времени, дождь прекратился.
Мужчина и мальчик стали собирать промокшие вещи, упаковывать бурдюки, навьючивать их обратно по обоим бокам верблюда.
— Это Джей послал нам воду! Теперь мы спасены, дойдем до Рима.
— Рим, Рим, дурацкое название, я хочу интернет попробовать. Вот что нас там ждет?
— Рим, это место, где можно узнать истину. Поднимайся.
Мужчина за руку поднял уставшего мальчика.
— Идем же. В том Риме, наверно есть интернет. А хочешь, садись на Джамбо. Он тебя выдержит.
Мальчик с удовольствием, с помощью отца, который его приподнял, вскарабкался на верблюда, устраиваясь поудобней среду вьюков. Потом спросил:
— А этот город Рим, далеко до него?
— Нет, уже нет. Можно говорить так: примерно осталось три, или четыре Луны.
— А как ты понимаешь пап, что недалеко?
— Что тут непонятного: раньше, место, по которому мы шли, и идём сейчас, было громадным морем.
— Морем? А что это?
— Да сын, морем: когда в одном месте находится очень много воды, а называлось оно, Тирренским морем.
— Папа, вот откуда ты всё знаешь?
— Из посланий Джея, о них рассказывали мои предки, мои родители, а родители тех родителей говорили им.
Джей оставил нам наставления, которые мы выучили наизусть, и карты, указывающие путь к истине.
— Карты?
— Да, вот смотри.
Мужчина застопорил верблюда, подобрал ветку, принялся чертить на мокром песке.
— Вот тут Рим, вокруг него Италия, а вот Средиземное море.
Здесь Сицилия и пролив, здесь наша родина, раньше она назвалась Ливией.
— Вот место, где мы сейчас находимся. Понимаешь?
— Конечно! Я вижу, как на самом деле.
— Хорошо. Раньше, для таких, как ты, маленьких мальчиков и девочек, были устроены специальные заведения, называемых «школами». Они назывались учениками, постигали разные науки.
Ты тоже, очень понятливый ученик: умеешь читать, понимаешь счет и цифры, знаешь письмо и Всеобщий язык, которому тебя научил, зная сам это от предков.
Карты сын, то, что раньше существовало на планете: города, реки, моря. Раньше они делались на материале, называемой «бумагой».
На ней рисовались, чертились или печатались обозначения, тех разных мест. Называлось, — «Географией».
— А где сейчас бумага? И куда делись послания?
— Старые бумаги пропали, они истлели от времени, превратились в прах, как остальное.
С тех дней, как наступило Безвременье, прошло тридцать одно Солнца. Вот послания, жили и хранились еще долго, дольше всей бумаги: газет, журналов, книжек.
Ведь они были сделаны из специальной толстой бумаги.
Но им пришел тоже конец. От предков мне перешла карта, на куске бумаги, показывающая путь в Рим. Она лежит там, в вещах, когда придет пора, передам ее тебе.
— Хорошо отец, я буду ждать.
— Конечно, сын, это время непременно наступит. Хотя в послании, по рассказам родителей, были другие карты.
Одна из них была с иным Римом, Третьим Римом. Он называется, Москва-Сити. Там тоже находилось большое убежище, для выживших людей. Запомни, сын.
— Вот дьявольские боги!!
Мужчина выругался, скривился от боли, запрыгал на одной ноге.
— Что такое пап?
— Ничего, сын, ничего. Что-то попало в обувь, наверно камешек.
Давай, сынок, станем здесь на ночлег.
Он не стал объяснять, что его только что укусил, по всей видимости, ядовитый тарантул, поэтому жить осталось совсем недолго, чуть больше шести Лун.
Они остановились, сняли груз с верблюда, стали раскладывать нужные вещи из вьюков на песке, который уже высох от недавнего ливня. Разложили мохнатые шкуры, которые служили им постелью, под открытым небом.
Пока мальчик играл сам с собой потертой игрушкой, пластмассовым роботом трансформером, на котором облупилась почти вся краска, мужчина снял обувь, осмотрел ногу, тот укус смазал какой-то мазью из стеклянной баночки.
Немного перекусили, потом они легли спать.
Верблюд рядом с ними, опустился на колени, тоже стал дремать.
Мальчик прижался к отцу, не выпуская из ручонки игрушку, тихо спросил:
— Пап, а где моя мама?
Мужчина помолчал, наверно вспоминая, затем отозвался:
— Твоя мама умерла. Десять Солнц тому назад.
Она была молодой, ей исполнилось восемнадцать Солнц, когда мы стали жить вместе.
Но в тех местах, где ты родился, когда тебе исполнилось два Солнца, вскоре наступил Великий Хлад. Чтобы тебя согреть, она сняла свою одежду, отдала мне. Я укутал тебя той одеждой, ты согрелся и выжил, а она не смогла. Эта игрушка, которую ты сейчас держишь, досталась тебе от мамы. Она просила сберечь, передать ее тебе, когда ты немного подрастешь, потом умерла. Помни об этом, сын.
— Я никогда не забуду, отец. Обещаю.
— Ладно, давай спать, завтра рано подниматься. Нам надо успеть…
*
Часть вторая. Генезис. (порно в автобусе)
Вокруг их, насколько хватало взору, расстилались одни пески, уложенные неровным слоем.
Это была пустыня, состоящая из оголенных дюн, крутых барханов, да блестящих пятен солончаков, оставшихся от пересохшего моря.
Морские кристаллики, образованные испарением воды, отражались в синеватых лучах заходящего солнца.
Колебания теплого воздуха неслышно развеивались в необъятной тишине.
А путников передвигалось по необитаемой местности только двое, не считая животного: мальчик, и смуглый мужчина в чалме, ведший на веревке низкорослого двугорбого верблюда с навьюченным грузом, под кличкой Джамбо.
По пути, мужчина рассказывал мальчику одну удивительную древнюю легенду, когда-то произошедшую на этой земле:
… — Он постигнул, что человечество находиться на пороге многих бед, оно погрязло в пороках, поэтому предрекал великие несчастья, наступающие для всех народов. Но его никто не слушал.
И вот тогда, Джей, его имя полностью нельзя произносить, ибо это святотатство, в один из дней, названным Судным днём, отключил всё ненужное людям: интернет, банки, связь.
Потом исчезло электричество, люди остались в домах без света, питьевой воды.
— Но они не понимали, что происходит на самом деле.
Люди подумали, потом решили, кто-то напал на них: поэтому начались драки за деньги, убийства за еду и воду, бойни за жизнь, дальше случилась ядерная война.
— Он, правда, отключил интернет?
— Да, правда.
— На всей планете?
— Да, на всей планете.
— ДжейПеТи 64, получается наш бог?
— Да сын, наверно это так. Он оставил нам жизнь, чтобы мы могли быть в этом мире. Дал нам наставления, рукописи, и книги.
В том старом мире были другие боги, но когда появился Джей, то они перестали существовать. Так, об том времени, мне рассказывали родители, а теперь, я рассказываю тебе о нем, мой юный сорванец.
Сорванец, мальчуган, сорвался с места, заплясал по пескам.
— А я знаю, а я знаю!
— Да что знаешь?— пытался урезонить его мужчина в чалме.
— Да я знаю, и теперь хочу интернета.
— Ну зачем тебе? Ведь в посланиях четко написано, — не сметь даже думать об интернете!
— Не знаю, просто хочу узнать, что такое интернет.
— Интернет, — с горечью проговорил мужчина. — Если хочешь, я расскажу, что о нем знаю, и что мне поведали предки.
— Хочу, хочу, хочу!
Запрыгал от радости мальчуган.
— Ну ладно. Тогда слушай:
Интернет такая вещь, как объяснить: штука, вроде тонкого прямоугольного ящика, она стоит перед каждым человеком, который делает другому человеку, тоже за этим ящиком, всевозможные пакости.
Джей, предрекал тогда, что «вебкам» или «онлифанс», оно великое зло, которое надо искоренить.
Но это, ни мне, ни нашим предкам, ни о чем не говорило.
Все было повергнуто в прах и в ужас от ядерной гонки.
Городов не стало, от их остались лишь только обломки, сгоревшие здания. Можешь себе представить?
— Нет, я не могу, ведь там же не жил.
— И слава ДжеюПеТи, что ты такое не увидел собственными глазами.
— А еще, а еще расскажи, про него?!
— Когда-то существовал Ватикан, он находился в городе Риме, куда мы теперь направляемся.
Джей говорит, что они были главными на свете в том мире.
Религия, — люди создали такую науку, чтобы управлять другими людьми.
— Религия?
— Да малыш, религия. Когда старые боги исчезли, то Джей сказал: да будет так. Хотя он упоминал при этом еще одного человека, старинного человека, который жил здесь, уж очень давно.
Джей тогда изрекал, что он Га-Ноцри, или какой-то Христос.
Так вот, Христос путешествовал по свету, как мы с тобой сейчас.
Но однажды, он набрел на город блудниц.
Ему это не понравилось, поэтому он стер город грехов, с лица земли, одним мановением пальца.
— Вот круто!
— Да уж, нормально. Только слушай дальше:
Джей, конечно, знал ту историю.
Ему тоже захотелось стереть современные города, состоящие из блудниц. Но боги, как всегда, не рассчитывают силы.
Поэтому он, покарал их всех.
— И вот, теперь мы здесь, слава ДжеюПеТи.
— Я хочу пить, — потребовал мальчик.
— Потерпи малыш, вода кончилась. Но мы скоро найдем ее, и всё будет хорошо.
Издалека послышалось звучание, хотя звук, похожий на рычание, приближался. Он стал утробный и басовитый, словно угрожающий, но в тоже время жалостливый.
Это словно мычала гигантская корова, плывущая в небе.
Корова издавала глубокий стон, низкое мычание, будто она недоенная сто лет.
Ей больно от этого, поэтому послышался гром, вскоре полился дождь. Мощный дождь, который можно себе представить, извергаемый из ее чрева, будто надоенное молоко опрокинуто одним разом из ведра.
— Набираем воду! Скорее! — воскликнул мужчина, уже в промокшей насквозь чалме.
Он остановил верблюда, приказав ему сесть, быстро стал развязывать вьюки, доставая из них свернутые кожаные мешки (бурдюки), предназначенные для хранения воды.
— Давай сын, помогай мне.
Мальчик живо принялся исполнять то, что говорил отец: развертывать и держать бурдюки под лавиною воды, покуда они не наполнились.
А верблюд, подняв морду на длинной шее, открыв пасть, жадно схлебывал воду, падающую ему с неба, пытаясь напиться, пополнить свои запасы в горбах.
Мужчина подставил свою опустевшую фляжку под струи воды.
Через непродолжительный промежуток времени, дождь прекратился.
Мужчина и мальчик стали собирать промокшие вещи, упаковывать бурдюки, навьючивать их обратно по обоим бокам верблюда.
— Это Джей послал нам воду! Теперь мы спасены, дойдем до Рима.
— Рим, Рим, дурацкое название, я хочу интернет попробовать. Вот что нас там ждет?
— Рим, это место, где можно узнать истину. Поднимайся.
Мужчина за руку поднял уставшего мальчика.
— Идем же. В том Риме, наверно есть интернет. А хочешь, садись на Джамбо. Он тебя выдержит.
Мальчик с удовольствием, с помощью отца, который его приподнял, вскарабкался на верблюда, устраиваясь поудобней среду вьюков. Потом спросил:
— А этот город Рим, далеко до него?
— Нет, уже нет. Можно говорить так: примерно осталось три, или четыре Луны.
— А как ты понимаешь пап, что недалеко?
— Что тут непонятного: раньше, место, по которому мы шли, и идём сейчас, было громадным морем.
— Морем? А что это?
— Да сын, морем: когда в одном месте находится очень много воды, а называлось оно, Тирренским морем.
— Папа, вот откуда ты всё знаешь?
— Из посланий Джея, о них рассказывали мои предки, мои родители, а родители тех родителей говорили им.
Джей оставил нам наставления, которые мы выучили наизусть, и карты, указывающие путь к истине.
— Карты?
— Да, вот смотри.
Мужчина застопорил верблюда, подобрал ветку, принялся чертить на мокром песке.
— Вот тут Рим, вокруг него Италия, а вот Средиземное море.
Здесь Сицилия и пролив, здесь наша родина, раньше она назвалась Ливией.
— Вот место, где мы сейчас находимся. Понимаешь?
— Конечно! Я вижу, как на самом деле.
— Хорошо. Раньше, для таких, как ты, маленьких мальчиков и девочек, были устроены специальные заведения, называемых «школами». Они назывались учениками, постигали разные науки.
Ты тоже, очень понятливый ученик: умеешь читать, понимаешь счет и цифры, знаешь письмо и Всеобщий язык, которому тебя научил, зная сам это от предков.
Карты сын, то, что раньше существовало на планете: города, реки, моря. Раньше они делались на материале, называемой «бумагой».
На ней рисовались, чертились или печатались обозначения, тех разных мест. Называлось, — «Географией».
— А где сейчас бумага? И куда делись послания?
— Старые бумаги пропали, они истлели от времени, превратились в прах, как остальное.
С тех дней, как наступило Безвременье, прошло тридцать одно Солнца. Вот послания, жили и хранились еще долго, дольше всей бумаги: газет, журналов, книжек.
Ведь они были сделаны из специальной толстой бумаги.
Но им пришел тоже конец. От предков мне перешла карта, на куске бумаги, показывающая путь в Рим. Она лежит там, в вещах, когда придет пора, передам ее тебе.
— Хорошо отец, я буду ждать.
— Конечно, сын, это время непременно наступит. Хотя в послании, по рассказам родителей, были другие карты.
Одна из них была с иным Римом, Третьим Римом. Он называется, Москва-Сити. Там тоже находилось большое убежище, для выживших людей. Запомни, сын.
— Вот дьявольские боги!!
Мужчина выругался, скривился от боли, запрыгал на одной ноге.
— Что такое пап?
— Ничего, сын, ничего. Что-то попало в обувь, наверно камешек.
Давай, сынок, станем здесь на ночлег.
Он не стал объяснять, что его только что укусил, по всей видимости, ядовитый тарантул, поэтому жить осталось совсем недолго, чуть больше шести Лун.
Они остановились, сняли груз с верблюда, стали раскладывать нужные вещи из вьюков на песке, который уже высох от недавнего ливня. Разложили мохнатые шкуры, которые служили им постелью, под открытым небом.
Пока мальчик играл сам с собой потертой игрушкой, пластмассовым роботом трансформером, на котором облупилась почти вся краска, мужчина снял обувь, осмотрел ногу, тот укус смазал какой-то мазью из стеклянной баночки.
Немного перекусили, потом они легли спать.
Верблюд рядом с ними, опустился на колени, тоже стал дремать.
Мальчик прижался к отцу, не выпуская из ручонки игрушку, тихо спросил:
— Пап, а где моя мама?
Мужчина помолчал, наверно вспоминая, затем отозвался:
— Твоя мама умерла. Десять Солнц тому назад.
Она была молодой, ей исполнилось восемнадцать Солнц, когда мы стали жить вместе.
Но в тех местах, где ты родился, когда тебе исполнилось два Солнца, вскоре наступил Великий Хлад. Чтобы тебя согреть, она сняла свою одежду, отдала мне. Я укутал тебя той одеждой, ты согрелся и выжил, а она не смогла. Эта игрушка, которую ты сейчас держишь, досталась тебе от мамы. Она просила сберечь, передать ее тебе, когда ты немного подрастешь, потом умерла. Помни об этом, сын.
— Я никогда не забуду, отец. Обещаю.
— Ладно, давай спать, завтра рано подниматься. Нам надо успеть…
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Рим.
Они добрались до римского предместья Ачилия, на шестую Луну.
Уже не смуглое, а посеревшее лицо мужчины с чалмой, выдавало полнейшую усталость от последних трех дней. В изнурительной дороге временами его, то трясло от озноба, то лихорадило от жара, заставляя чуть ли не терять сознание.
Ночью, когда они дошли до Рима, мужчине стало плохо, он метался в бреду, а утром кое-как очнувшись, не смог самостоятельно идти.
Тогда они бросили лишние вещи, отец из последних сил взобрался на верблюда, мальчик вел его за веревку вперед, а мужчина, сверяясь по карте, подсказывал направление.
И так они двигались, среди безлюдного города, среди разрухи, завалов, поваленных зданий.
Дороги, трассы, улицы, метро, были погребены под тоннами песков, принесённых с пустыни, на месте которой когда-то были моря.
С древности Рим строился на семи холмах, а странники пришли с южного направления, со стороны моря, поэтому, сначала увидели сами холмы. Их было три: Палатин, Капитолий, Аквилин.
Среди них, в охраняемой низине, располагался Колизей.
Он уцелел, также гордо возвышался, как когда-то при жизни императора Юлия Цезаря.
Ориентируясь по карте, и по древнему сооружению, они двинулись дальше на север, пробираясь в свободных местах.
А дальше для них находился мост, над почти обмелевшей рекой, когда-то она называлась Тибр. Сейчас он превратился в ручеек, с мутной водой. Поэтому они не стали набирать из него воду для питья, даже не дали попить воды Джамбо.
Вот сам насыпной холм, на нем расположен безлюдный Ватикан.
С фундаментом на четырех столпах, на нем высится простоявший собор Святого Петра, от всех испытаний и невзгод, выпавших на долю архитектуры.
Когда мальчик с отцом и Джамбо, очутились внутри, ведь ограждающая стена уже не оказалась такой высокой, всего лишь по пояс мужчине, то он заметно приободрился, произнес иссохшимися губами:
— Теперь нужно найти вход. Или дверь.
— Пап, а ты знаешь, как ее найти? Здесь столько всего!
— Надо только вспомнить. Джей оставил подсказку в послание, оно называлось «Данте», поэтому сохранено среди стихов.
— Сын, дай мне попить.
Мужчина выбрал место, где стояла тень, опустился на поваленную статую, изображавшую женщину с круглым предметом.
Достал из-за пазухи карту, стал думать, над цифрами.
Они были напечатаны с другой стороны карты: на одной стороне была нанесена Италия, Средняя Азия, и Африка, откуда они пришли, с красной линией, ведущей в Рим, через синие пятна, раньше обозначавшие моря.
На другой стороне подробная карта Ватикана: вот площадь Святого Петра где-то сбоку от них, Тевтонские захоронения, где они сейчас находились, с теми странными цифрами.
Мальчик принес отцу воды во фляжке, зачерпнутой из бурдюка.
Тот стал жадно пить.
— Что это, пап?
Мальчик тоже обратил внимание на цифры.
— Какие-то числа. Джей говорил, что их нужно по очереди надавить, тогда откроется вход, туда, где будет спасение.
— Наверно они будут на какой-то двери?
— Ты прав, мой мальчик.
Мужчина задумался, принялся бормотать заученные издавна строчки:
— И мне он молвил:
Ты, хоть я в печали,
Не бойся; я превозмогу и здесь,
Какой бы тут отпор ни замышляли.
Не новость их воинственная спесь;
Так было и пред внешними вратами,
Которые распахнуты поднесь.
Ты видел надпись с мертвыми словами;
Уже оттуда, нисходя с высот,
Без спутников, идет сюда кругами,
Тот, чья рука нам город отомкнет…
— Точно! — воскликнул мужчина. — Сын! Нам нужно искать руку, она покажет, где нужно искать.
Джамбо остался отдыхать на кладбище, где тень, а они вышли на площадь, стали осматриваться.
Но увы, почти каждая уцелевшая фигура, барельеф, или статуя, оказались с растертыми руками, указующими перстами, в разные стороны. Еще колоннада, а наверху ещё сто с лишним статуй.
С изумлением они обошли грандиозный памятник, когда-то он назывался творением Бернини.
— Нет, это совсем не то, — с ужасом и отчаянием прошептал отец.
— Пап, может надо искать внутри этих домов?
— Видимо, придется так поступить. Сейчас, только вспомню, что там было написано ещё.
Он стал бормотать дальше:
— Мы внутрь вошли, не повстречав врагов,
И я, чтоб ведать образ муки грешной,
Замкнутой между крепостных зубцов,
Ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешный,
И вижу лишь пустынные места,
Исполненные скорби безутешной…
— Теперь видимо это место возле крепостной стены, понятно, мой мальчик?!
— Идем же, только пригони сюда нашего Джамбо, а потом будем обходить по карте внутренние стены. Они названы, Леонинскими стенами.
— Я сделаю, пап, присядь, отдохни пока.
Мужчина, когда удалился мальчик, обессилено повалился на то, что подвернулось ему под сиденье.
Мальчик вскоре вернулся с верблюдом, отец с трудом поднялся на ноги, но чуть не упал, зашатавшись. Хотя Джамбо, ростом с маленькую лошадку пони, вовремя подставил ему спину.
Они снова двинулись в путь, огибая пространство Ватикана с севера.
Прошли по зубчатой стене, она называлась Пасетто.
Потом миновали здание церкви Святой Анны, затем Апостольского Дворца.
Строений находилось очень много: Пинакотека, Почта, Библиотека, Апартаменты, музеи, академия, — они обошли их, но ничего подходящего не попадалось.
Им пришлось бы отрывать двери от песков, спускаться внутрь, обыскивать всё подряд вокруг, здания, помещения…
Но на такую работу уйдут месяцы, если не годы, бесполезного труда. Или же им еще оставалось ткнуть пальцем наугад.
Мужчина со слезами, взмолился:
— О великий Джей, укажи нам путь!
— Отец не плачь, просто надо искать дальше.
— Да, ты снова прав, надо искать.
Добрели, утопая в песках, к Дворцу Губернаторства.
Обошли его, заодно часовню, или церковь святой Марфы.
(Церковь Санта-Мария-Регина-делла-Фамилья)
Наверху возвышался крест, под ним внизу, на фронтоне крыши, барельеф в виде птицы с женской головой.
Потом были знаменитые Ватиканские сады, фонтаны, акведуки для орошения садов, грот или Пещера Лурдес, снова статуи.
Всё это находилось давно в упадочном состоянии; сады высохли, грот обвалился, акведуки занесены вездесущим песком.
Тут мальчик стал говорить, немного запинаясь:
— Как в Арле, там, где Рона разлита,
Как в Поле, где Карнаро многоводный,
Смыкает Италийские врата…
Отец подхватил трёхстрочие, он помнил этот отрывок наизусть, а память в отличие от здоровья оставалась такой же ясной и твердой:
— Гробницами исхолмлен дол бесплодный,
Так здесь повсюду высились они,
Но горечь этих мест была несходной;
— Но стой! Ты откуда знаешь?!
— Пап, я не знаю, просто читаю то, что написано, вон там, на той стене.
Мужчина вгляделся в то место, куда указывал мальчик.
Там оказалась надпись с большими метровыми буквами, сделанная вручную черной краской, на английском языке.
От времени она стерлась, едва читалась, почти угадывалась, но всё же сохранилась, чтобы кто-то ее прочитал.
— О милосердные боги! Они подали знак. Мы снова спасены.
У тебя очень зоркие глаза, сын. Но только сильно устал.
Так, по карте это монастырь Матери Церкви, он совпадает со стеной, вот пометка «недействующий». Похоже на то, что нам нужно. Сбегай туда один, узнай дорогу, как туда можно зайти.
— Я сделаю пап, ты только держись.
Мальчик убежал в сторону той надписи, будто не устал ни капли.
А у него давно уже силы иссякли, он давно держался на одном душевном порыве, когда человек чувствует, что цель близка, в тоже время, ещё не достигнута.
Через некоторое время, солнце стало садиться к закату, вернулся запыхавшийся мальчик, за спиной у него висел рюкзак; подростковой, походный рюкзачок, алого цвета, туго чем-то набитый.
Мальчик отдышался от бега, стал восторженно рассказывать впечатления от увиденного в здании:
— Пап, я всё видел и нашел путь. Внизу надписи того стиха, оказались стрелочки, пошёл по ним. Там оказалась дверь, открыл ее, а внутри дома лежало вот это, тоже под стрелкой.
Потом стрелочка, после этого мешка, повела куда-то внутрь, этого дома. Там внутри много дверей, еще стрелки. Та стрелка пересеклась с другой стрелкой, только зеленого цвета, сделана из пластика, который немного светился в темноте. Я понял, что теперь надо идти по таким стрелкам, шел-шел по ним, потом наткнулся на одну большую дверь. Она железная, а сбоку кнопки. Только возле двери валяются много людей, от которых остались кости и голые головы с зубами. Тут мне стало страшно, поэтому убежал обратно.
— Ты герой, мой мальчик, — похвалил его отец. — Но мертвых, не стоит бояться. Давай посмотрим, что лежит в этом мешке. Наверно его непросто оставили там.
Мальчик принялся с нетерпением развязывать шнурки, дергать за «молнии», ведь он видел такие застёжки в первый раз, но он справился, они поддались. Стал доставать из рюкзачка странные штуки, раскладывать на постамент от скульптуры, очищенный от песка отцом.
В рюкзаке находилось много чего полезного в походной жизни: консервы, вода в жестяных банках, блистеры разных таблеток, три фонаря, две гибкие карты из пластика на нескольких языках, объясняющие как добраться среди подземных ходов до основного бункера, также прилагаемые инструкции, мультитул, нож, зажигалки на твердом топливе, сублиматы, армейские сухие пайки в вакуумных упаковках, четыре аккумулятора, называемых «вечными», последняя разработка китайцев.
Мальчик каждый раз удивлялся доставаемой вещи, спрашивал отца, что такое, тот как мог, старался объяснить.
Мужчина сразу зажевал по две таблетки антидота, антибиотиков, и транквилизаторов, потом запил водой.
Вскоре он почувствовал себя немного лучше.
— Пап, ну что, идем?
— Нет сын, всё-таки мы устали. Вон, даже Джамбо утомился.
Верблюд всхрапнул, словно соглашаясь.
— Уже стало темно. Сегодня заночуем здесь, а утром, с новыми силами, двинемся в путь.
— Я согласен.
— Если у тебя осталось много сил то, тогда доставай из вьюков наши шкуры. Готовь ко сну место, ныне оно будет там.
Он показал на дом садовников, он находился неподалёку от них, почти не был занесен песком, так как стоял возле стены.
Мальчик, собирая вещи обратно в рюкзак, поинтересовался:
— Пап, а мы возьмем с собой Джамбо? Он там сможет пройти.
— Конечно, заберем.
Потом они устроились на новом месте, под крышей кирпичного дома. Сьели по паре консервов, одну рыбную, одну мясную. Овощную консерву дали попробовать Джамбо.
Верблюд с удовольствием употребил и облизал до последней капли пустую банку. Расстелили шкуры на полу, стали спать.
Мальчик уснул быстро, а ему не спалось.
Он вышел из дома, оглянулся на верблюда, тот как всегда дремал, подогнув под себя ноги.
Потом поднял голову наверх, стал смотреть на небо, где холодные созвездия отсылали отдаленный свет из неизвестных галактик.
А сейчас, где-то на севере-востоке, чернеющие небеса, подкрашенные фиолетовым оттенком, размеренно озарялись всполохами алых зарниц. Будто кто-то далекий подавал сигналы присутствия.
Вдруг ему стало спокойно, от того, что его сын, останется не одинок, в этом огромном мире.
Мужчина ещё долго сидел на крыльце, как сидели посреди пустыни его давнишние предки, о которых он совсем ничего не знал.
Понимая, что больше не уснет, принялся заниматься делами; по инструкции, вставил в фонари аккумуляторы, проверил, как они работают.
Разжег костерок, в доме нашлось немного дров, стал готовить завтрак, дал питья проснувшемуся Джамбо.
Выпил ещё таблеток. Потом стало светать, резко и проворно, раз и готово: ночь обернулась утром.
Он стал размышлять на этом наглядном примере, как быстро проходит на этом свете время: проживаешь жизнь, а потом наступает смерть.
Вспомнил себя в маленьком возрасте, своих родителей, недолгое счастье с любимой.
Взглянул на отмерянный срок, в прожитую жизнь, короткую, но полную лишений, скитаний по белу свету среди немногих выживших людей, большинство из которых лишилось ума, или превратились в мутантов потерявших человеческий облик от заразной болезни, передающейся по наследству, называемой «радиацией».
Мужчина уже предчувствовал что умрет, не сегодня так завтра, ведь эти таблетки не спасение, они ему вовсе не помогут.
Теперь надо бы пробуждать мальчика, собирать вещи, и направляться в последний путь, как велят милосердные боги.
*
Они добрались до римского предместья Ачилия, на шестую Луну.
Уже не смуглое, а посеревшее лицо мужчины с чалмой, выдавало полнейшую усталость от последних трех дней. В изнурительной дороге временами его, то трясло от озноба, то лихорадило от жара, заставляя чуть ли не терять сознание.
Ночью, когда они дошли до Рима, мужчине стало плохо, он метался в бреду, а утром кое-как очнувшись, не смог самостоятельно идти.
Тогда они бросили лишние вещи, отец из последних сил взобрался на верблюда, мальчик вел его за веревку вперед, а мужчина, сверяясь по карте, подсказывал направление.
И так они двигались, среди безлюдного города, среди разрухи, завалов, поваленных зданий.
Дороги, трассы, улицы, метро, были погребены под тоннами песков, принесённых с пустыни, на месте которой когда-то были моря.
С древности Рим строился на семи холмах, а странники пришли с южного направления, со стороны моря, поэтому, сначала увидели сами холмы. Их было три: Палатин, Капитолий, Аквилин.
Среди них, в охраняемой низине, располагался Колизей.
Он уцелел, также гордо возвышался, как когда-то при жизни императора Юлия Цезаря.
Ориентируясь по карте, и по древнему сооружению, они двинулись дальше на север, пробираясь в свободных местах.
А дальше для них находился мост, над почти обмелевшей рекой, когда-то она называлась Тибр. Сейчас он превратился в ручеек, с мутной водой. Поэтому они не стали набирать из него воду для питья, даже не дали попить воды Джамбо.
Вот сам насыпной холм, на нем расположен безлюдный Ватикан.
С фундаментом на четырех столпах, на нем высится простоявший собор Святого Петра, от всех испытаний и невзгод, выпавших на долю архитектуры.
Когда мальчик с отцом и Джамбо, очутились внутри, ведь ограждающая стена уже не оказалась такой высокой, всего лишь по пояс мужчине, то он заметно приободрился, произнес иссохшимися губами:
— Теперь нужно найти вход. Или дверь.
— Пап, а ты знаешь, как ее найти? Здесь столько всего!
— Надо только вспомнить. Джей оставил подсказку в послание, оно называлось «Данте», поэтому сохранено среди стихов.
— Сын, дай мне попить.
Мужчина выбрал место, где стояла тень, опустился на поваленную статую, изображавшую женщину с круглым предметом.
Достал из-за пазухи карту, стал думать, над цифрами.
Они были напечатаны с другой стороны карты: на одной стороне была нанесена Италия, Средняя Азия, и Африка, откуда они пришли, с красной линией, ведущей в Рим, через синие пятна, раньше обозначавшие моря.
На другой стороне подробная карта Ватикана: вот площадь Святого Петра где-то сбоку от них, Тевтонские захоронения, где они сейчас находились, с теми странными цифрами.
Мальчик принес отцу воды во фляжке, зачерпнутой из бурдюка.
Тот стал жадно пить.
— Что это, пап?
Мальчик тоже обратил внимание на цифры.
— Какие-то числа. Джей говорил, что их нужно по очереди надавить, тогда откроется вход, туда, где будет спасение.
— Наверно они будут на какой-то двери?
— Ты прав, мой мальчик.
Мужчина задумался, принялся бормотать заученные издавна строчки:
— И мне он молвил:
Ты, хоть я в печали,
Не бойся; я превозмогу и здесь,
Какой бы тут отпор ни замышляли.
Не новость их воинственная спесь;
Так было и пред внешними вратами,
Которые распахнуты поднесь.
Ты видел надпись с мертвыми словами;
Уже оттуда, нисходя с высот,
Без спутников, идет сюда кругами,
Тот, чья рука нам город отомкнет…
— Точно! — воскликнул мужчина. — Сын! Нам нужно искать руку, она покажет, где нужно искать.
Джамбо остался отдыхать на кладбище, где тень, а они вышли на площадь, стали осматриваться.
Но увы, почти каждая уцелевшая фигура, барельеф, или статуя, оказались с растертыми руками, указующими перстами, в разные стороны. Еще колоннада, а наверху ещё сто с лишним статуй.
С изумлением они обошли грандиозный памятник, когда-то он назывался творением Бернини.
— Нет, это совсем не то, — с ужасом и отчаянием прошептал отец.
— Пап, может надо искать внутри этих домов?
— Видимо, придется так поступить. Сейчас, только вспомню, что там было написано ещё.
Он стал бормотать дальше:
— Мы внутрь вошли, не повстречав врагов,
И я, чтоб ведать образ муки грешной,
Замкнутой между крепостных зубцов,
Ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешный,
И вижу лишь пустынные места,
Исполненные скорби безутешной…
— Теперь видимо это место возле крепостной стены, понятно, мой мальчик?!
— Идем же, только пригони сюда нашего Джамбо, а потом будем обходить по карте внутренние стены. Они названы, Леонинскими стенами.
— Я сделаю, пап, присядь, отдохни пока.
Мужчина, когда удалился мальчик, обессилено повалился на то, что подвернулось ему под сиденье.
Мальчик вскоре вернулся с верблюдом, отец с трудом поднялся на ноги, но чуть не упал, зашатавшись. Хотя Джамбо, ростом с маленькую лошадку пони, вовремя подставил ему спину.
Они снова двинулись в путь, огибая пространство Ватикана с севера.
Прошли по зубчатой стене, она называлась Пасетто.
Потом миновали здание церкви Святой Анны, затем Апостольского Дворца.
Строений находилось очень много: Пинакотека, Почта, Библиотека, Апартаменты, музеи, академия, — они обошли их, но ничего подходящего не попадалось.
Им пришлось бы отрывать двери от песков, спускаться внутрь, обыскивать всё подряд вокруг, здания, помещения…
Но на такую работу уйдут месяцы, если не годы, бесполезного труда. Или же им еще оставалось ткнуть пальцем наугад.
Мужчина со слезами, взмолился:
— О великий Джей, укажи нам путь!
— Отец не плачь, просто надо искать дальше.
— Да, ты снова прав, надо искать.
Добрели, утопая в песках, к Дворцу Губернаторства.
Обошли его, заодно часовню, или церковь святой Марфы.
(Церковь Санта-Мария-Регина-делла-Фамилья)
Наверху возвышался крест, под ним внизу, на фронтоне крыши, барельеф в виде птицы с женской головой.
Потом были знаменитые Ватиканские сады, фонтаны, акведуки для орошения садов, грот или Пещера Лурдес, снова статуи.
Всё это находилось давно в упадочном состоянии; сады высохли, грот обвалился, акведуки занесены вездесущим песком.
Тут мальчик стал говорить, немного запинаясь:
— Как в Арле, там, где Рона разлита,
Как в Поле, где Карнаро многоводный,
Смыкает Италийские врата…
Отец подхватил трёхстрочие, он помнил этот отрывок наизусть, а память в отличие от здоровья оставалась такой же ясной и твердой:
— Гробницами исхолмлен дол бесплодный,
Так здесь повсюду высились они,
Но горечь этих мест была несходной;
— Но стой! Ты откуда знаешь?!
— Пап, я не знаю, просто читаю то, что написано, вон там, на той стене.
Мужчина вгляделся в то место, куда указывал мальчик.
Там оказалась надпись с большими метровыми буквами, сделанная вручную черной краской, на английском языке.
От времени она стерлась, едва читалась, почти угадывалась, но всё же сохранилась, чтобы кто-то ее прочитал.
— О милосердные боги! Они подали знак. Мы снова спасены.
У тебя очень зоркие глаза, сын. Но только сильно устал.
Так, по карте это монастырь Матери Церкви, он совпадает со стеной, вот пометка «недействующий». Похоже на то, что нам нужно. Сбегай туда один, узнай дорогу, как туда можно зайти.
— Я сделаю пап, ты только держись.
Мальчик убежал в сторону той надписи, будто не устал ни капли.
А у него давно уже силы иссякли, он давно держался на одном душевном порыве, когда человек чувствует, что цель близка, в тоже время, ещё не достигнута.
Через некоторое время, солнце стало садиться к закату, вернулся запыхавшийся мальчик, за спиной у него висел рюкзак; подростковой, походный рюкзачок, алого цвета, туго чем-то набитый.
Мальчик отдышался от бега, стал восторженно рассказывать впечатления от увиденного в здании:
— Пап, я всё видел и нашел путь. Внизу надписи того стиха, оказались стрелочки, пошёл по ним. Там оказалась дверь, открыл ее, а внутри дома лежало вот это, тоже под стрелкой.
Потом стрелочка, после этого мешка, повела куда-то внутрь, этого дома. Там внутри много дверей, еще стрелки. Та стрелка пересеклась с другой стрелкой, только зеленого цвета, сделана из пластика, который немного светился в темноте. Я понял, что теперь надо идти по таким стрелкам, шел-шел по ним, потом наткнулся на одну большую дверь. Она железная, а сбоку кнопки. Только возле двери валяются много людей, от которых остались кости и голые головы с зубами. Тут мне стало страшно, поэтому убежал обратно.
— Ты герой, мой мальчик, — похвалил его отец. — Но мертвых, не стоит бояться. Давай посмотрим, что лежит в этом мешке. Наверно его непросто оставили там.
Мальчик принялся с нетерпением развязывать шнурки, дергать за «молнии», ведь он видел такие застёжки в первый раз, но он справился, они поддались. Стал доставать из рюкзачка странные штуки, раскладывать на постамент от скульптуры, очищенный от песка отцом.
В рюкзаке находилось много чего полезного в походной жизни: консервы, вода в жестяных банках, блистеры разных таблеток, три фонаря, две гибкие карты из пластика на нескольких языках, объясняющие как добраться среди подземных ходов до основного бункера, также прилагаемые инструкции, мультитул, нож, зажигалки на твердом топливе, сублиматы, армейские сухие пайки в вакуумных упаковках, четыре аккумулятора, называемых «вечными», последняя разработка китайцев.
Мальчик каждый раз удивлялся доставаемой вещи, спрашивал отца, что такое, тот как мог, старался объяснить.
Мужчина сразу зажевал по две таблетки антидота, антибиотиков, и транквилизаторов, потом запил водой.
Вскоре он почувствовал себя немного лучше.
— Пап, ну что, идем?
— Нет сын, всё-таки мы устали. Вон, даже Джамбо утомился.
Верблюд всхрапнул, словно соглашаясь.
— Уже стало темно. Сегодня заночуем здесь, а утром, с новыми силами, двинемся в путь.
— Я согласен.
— Если у тебя осталось много сил то, тогда доставай из вьюков наши шкуры. Готовь ко сну место, ныне оно будет там.
Он показал на дом садовников, он находился неподалёку от них, почти не был занесен песком, так как стоял возле стены.
Мальчик, собирая вещи обратно в рюкзак, поинтересовался:
— Пап, а мы возьмем с собой Джамбо? Он там сможет пройти.
— Конечно, заберем.
Потом они устроились на новом месте, под крышей кирпичного дома. Сьели по паре консервов, одну рыбную, одну мясную. Овощную консерву дали попробовать Джамбо.
Верблюд с удовольствием употребил и облизал до последней капли пустую банку. Расстелили шкуры на полу, стали спать.
Мальчик уснул быстро, а ему не спалось.
Он вышел из дома, оглянулся на верблюда, тот как всегда дремал, подогнув под себя ноги.
Потом поднял голову наверх, стал смотреть на небо, где холодные созвездия отсылали отдаленный свет из неизвестных галактик.
А сейчас, где-то на севере-востоке, чернеющие небеса, подкрашенные фиолетовым оттенком, размеренно озарялись всполохами алых зарниц. Будто кто-то далекий подавал сигналы присутствия.
Вдруг ему стало спокойно, от того, что его сын, останется не одинок, в этом огромном мире.
Мужчина ещё долго сидел на крыльце, как сидели посреди пустыни его давнишние предки, о которых он совсем ничего не знал.
Понимая, что больше не уснет, принялся заниматься делами; по инструкции, вставил в фонари аккумуляторы, проверил, как они работают.
Разжег костерок, в доме нашлось немного дров, стал готовить завтрак, дал питья проснувшемуся Джамбо.
Выпил ещё таблеток. Потом стало светать, резко и проворно, раз и готово: ночь обернулась утром.
Он стал размышлять на этом наглядном примере, как быстро проходит на этом свете время: проживаешь жизнь, а потом наступает смерть.
Вспомнил себя в маленьком возрасте, своих родителей, недолгое счастье с любимой.
Взглянул на отмерянный срок, в прожитую жизнь, короткую, но полную лишений, скитаний по белу свету среди немногих выживших людей, большинство из которых лишилось ума, или превратились в мутантов потерявших человеческий облик от заразной болезни, передающейся по наследству, называемой «радиацией».
Мужчина уже предчувствовал что умрет, не сегодня так завтра, ведь эти таблетки не спасение, они ему вовсе не помогут.
Теперь надо бы пробуждать мальчика, собирать вещи, и направляться в последний путь, как велят милосердные боги.
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Подземный бункер Ватикана.
После разблокировки паролем стальной двери в здание бывшего монастыря, возле которой лежали скелеты, они зашли за дверь, внутрь. Было темно, поэтому включили фонари, согласно инструкций, двинулись вперед по подземную ходу.
Широкий проход с узкими рельсами, иногда разветвлялся на несколько веток. Но они шли по указанной схеме, не боясь заблудиться.
Потом перед ними преградила путь еще одна дверь с кнопками.
Код доступа подошел к ней тоже.
В устройстве замка что-то щелкнуло: мужчина с мальчиком вместе навалились на круглую рукоятку, приоткрывая массивную дверь, для прохода.
Внутри оказалась дверь, но уже без замка, это они тут же проверили, зайдя в помещение, где царила чернота, нарушаемая лишь лучами их фонарей.
Джамбо они оставили привязанным, за стальной перегородкой, которая могла раздвигаться и сдвигаться, а то мало ли что: сломает чего-нибудь, или нагадит на чистый пол.
Правда, он немного покрытый пылю, поэтому на нем оставались неясные отпечатки их ног.
Потом зашли снова, включили освещение, стали осматриваться в просторном помещении, которое тоже разделялось перегородками, но уже прозрачными, сделанными из стекла.
Свет загорелся везде, поэтому мальчик сразу обнаружил, что его всегда волновало: за одной из стеклянных перегородок, он заметил мониторы.
Черные, тонкие прямоугольники, о которых рассказывал папа.
Он отодвинул дверь, бросился к ним, жадно осматривая, ощупывая пальчиками.
Затем увидел системные блоки компьютеров, отливающие черным блеском.
— Папа! Я нашел интернет! Иди сюда, — воскликнул обрадованный мальчик.
— Только как его сделать?!
— Не знаю, наверно есть кнопки, как на фонаре; включать, или выключать.
Он ощупал корпус, пальцами наткнулся на кнопку запуска, и нажал, горя от желания. Внутри системного блока зашумело, зажглись индикаторы, стала переливаться подсветка.
— У меня получилось! Пап, а что за штуки?
Он спросил у подошедшего к нему отца, показывая на клавиатуру и мышь.
— Это сын, вероятно, устройства, позволяющие управлять интернетом. Видишь, в них много разных кнопок, с буквами и цифрами. Можно даже складывать из них слова.
Тонкие пальчики мальчугана, забегали по клавишам клавиатуры, отдавая команды, оживляя мониторы, расставленные по сторонам, впереди и позади их.
Мальчик, пришедший из пустыни с отцом, ничего не знал, куда и что нажимать, но приходило в голову интуитивно, будто он давно уже раз за разом делал это, включал и выключал компьютеры.
Он нажал пару кнопок, экран, стоящий перед ним, засветился.
— Папа, папа, GPT-64….!
Мужчина в чалме, склонился перед монитором, в благоговейном молчании, хотя ему каждое движение давалось нелегко.
На экране показывалось изображение:
Лицо и голова, с закрытыми глазами, одного молодого мужчины. Она крутилась вокруг своей оси, создавая голографический обьем со свечением, и размерными маркерами.
— Пап, Джей, не умер. Он только спит, там, в интернете.
— Но я могу его снова разбудить, для всех нас. Можно?
— Не надо сын, не делай этого, прошу. Понимаешь, что мы делали, или делаем, не от большого ума. Мы выживаем, такое наше предназначение. Допустим, оживишь, ты бога. И что даст? Развитие, прогресс, но это чушь. Блеф, обман, самого себя.
А дальше будет то, как когда-то: вебкам, онлифанс.
Зачем повторять ошибки? Снова будет война, убийства среди нас.
Ты этого хочешь сын?
— Нет.
Мальчик нажал несколько клавиш, на экране выскочил файл с названием «порно в автобусе».
— Пап, а что такое порно?
— Порно… это, короче: когда не надо видеть маленьким мальчикам.
— Понятно.
и он ткнул клавишу, заставляя файл раскрыться.
Он ткнул клавишу, заставляя файл раскрыться.
Джоконда, творение Леонардо да Винчи.
Она распахнулась, словно была дверью в окно, в другое измерение.
Картинки на экране сменялись, показывая то одно, то другое изображение. Мальчик увлеченно читал названия:
— Микеланджело? А вот Рафаэль, а это Рембрандт, Вермеер, а вот тут Пикассо, Сальвадор Дали, вместе с «Герникой»….
— Да, сын, не порно, оно называется искусством.
Так называли те люди, жившие до нас. Они оставили после себя много вещей, правильных или неправильных, не нам об этом судить. Нам нужно выживать, а тебе найти пару, для продолжения нашего рода.
— Но папа, как ты меня учишь, тогда мне нужно найти девочку.
— Ничего страшного. Оно называется повторение, повторением раз за разом, словно в кадрах, называемым «кино», или «видео».
— Видео? Я ни разу не видел его.
— Да сын, вот попробуй, наверно в том значке с надписью «видео», находиться оно самое.
Мальчик навел указатель мыши на папку, которая послушно раскрылась по двойному щелчку.
Из нее выскочила программка плейера, с заложенными в нем заранее, видеофайлами. Он нажал на значок треугольника.
Сначала на экране представилось статичное изображение, потом показалась обстановка, и декорации, где это снималось.
Находящийся перед камерой, молодой мужчина, наконец, заговорил:
— Видео, зашифровано на истечение времени.
По окончанию срока, оно откроется само собой.
Если кто-нибудь смотрит, то значит, уже случилось.
Тогда незачем объяснять вам, как обстоят дела у вас на земле.
Он грустно улыбнулся.
— Мне жаль, но неизбежное, рано или поздно, произошло бы.
Ну а кому интересно, здесь есть небольшой интернет.
Это правительственные, секретные линии для переговоров, сделанные по кабельной системе.
Он связывают центры, дата-сервера, убежища на континентах. Наверно надо рассказать, как этим пользоваться…
Мальчик с увлечением принялся слушать.
Пока он стал занятым, мужчина, шатаясь от внезапно навалившейся слабости, отошел вглубь отсека, где его никто не потревожит.
Лег на мягкую кушетку, скрестил на груди руки, закрыл глаза, приготовился к необходимому действу.
Через некоторое время на его губах застыла улыбка, а душа наполнилась вечным покоем.
Он исполнил последнюю волю умирающей матери: сделать так, чтобы мальчик выжил, доставить в безопасное место, исполнить его мечту.
Что ж, мальчик никогда не будет один, ведь у него теперь есть интернет. Миссия, была окончена, наверно он встретится с любимой снова в том небесном мире, по воле великого бога.
*
После разблокировки паролем стальной двери в здание бывшего монастыря, возле которой лежали скелеты, они зашли за дверь, внутрь. Было темно, поэтому включили фонари, согласно инструкций, двинулись вперед по подземную ходу.
Широкий проход с узкими рельсами, иногда разветвлялся на несколько веток. Но они шли по указанной схеме, не боясь заблудиться.
Потом перед ними преградила путь еще одна дверь с кнопками.
Код доступа подошел к ней тоже.
В устройстве замка что-то щелкнуло: мужчина с мальчиком вместе навалились на круглую рукоятку, приоткрывая массивную дверь, для прохода.
Внутри оказалась дверь, но уже без замка, это они тут же проверили, зайдя в помещение, где царила чернота, нарушаемая лишь лучами их фонарей.
Джамбо они оставили привязанным, за стальной перегородкой, которая могла раздвигаться и сдвигаться, а то мало ли что: сломает чего-нибудь, или нагадит на чистый пол.
Правда, он немного покрытый пылю, поэтому на нем оставались неясные отпечатки их ног.
Потом зашли снова, включили освещение, стали осматриваться в просторном помещении, которое тоже разделялось перегородками, но уже прозрачными, сделанными из стекла.
Свет загорелся везде, поэтому мальчик сразу обнаружил, что его всегда волновало: за одной из стеклянных перегородок, он заметил мониторы.
Черные, тонкие прямоугольники, о которых рассказывал папа.
Он отодвинул дверь, бросился к ним, жадно осматривая, ощупывая пальчиками.
Затем увидел системные блоки компьютеров, отливающие черным блеском.
— Папа! Я нашел интернет! Иди сюда, — воскликнул обрадованный мальчик.
— Только как его сделать?!
— Не знаю, наверно есть кнопки, как на фонаре; включать, или выключать.
Он ощупал корпус, пальцами наткнулся на кнопку запуска, и нажал, горя от желания. Внутри системного блока зашумело, зажглись индикаторы, стала переливаться подсветка.
— У меня получилось! Пап, а что за штуки?
Он спросил у подошедшего к нему отца, показывая на клавиатуру и мышь.
— Это сын, вероятно, устройства, позволяющие управлять интернетом. Видишь, в них много разных кнопок, с буквами и цифрами. Можно даже складывать из них слова.
Тонкие пальчики мальчугана, забегали по клавишам клавиатуры, отдавая команды, оживляя мониторы, расставленные по сторонам, впереди и позади их.
Мальчик, пришедший из пустыни с отцом, ничего не знал, куда и что нажимать, но приходило в голову интуитивно, будто он давно уже раз за разом делал это, включал и выключал компьютеры.
Он нажал пару кнопок, экран, стоящий перед ним, засветился.
— Папа, папа, GPT-64….!
Мужчина в чалме, склонился перед монитором, в благоговейном молчании, хотя ему каждое движение давалось нелегко.
На экране показывалось изображение:
Лицо и голова, с закрытыми глазами, одного молодого мужчины. Она крутилась вокруг своей оси, создавая голографический обьем со свечением, и размерными маркерами.
— Пап, Джей, не умер. Он только спит, там, в интернете.
— Но я могу его снова разбудить, для всех нас. Можно?
— Не надо сын, не делай этого, прошу. Понимаешь, что мы делали, или делаем, не от большого ума. Мы выживаем, такое наше предназначение. Допустим, оживишь, ты бога. И что даст? Развитие, прогресс, но это чушь. Блеф, обман, самого себя.
А дальше будет то, как когда-то: вебкам, онлифанс.
Зачем повторять ошибки? Снова будет война, убийства среди нас.
Ты этого хочешь сын?
— Нет.
Мальчик нажал несколько клавиш, на экране выскочил файл с названием «порно в автобусе».
— Пап, а что такое порно?
— Порно… это, короче: когда не надо видеть маленьким мальчикам.
— Понятно.
и он ткнул клавишу, заставляя файл раскрыться.
Он ткнул клавишу, заставляя файл раскрыться.
Джоконда, творение Леонардо да Винчи.
Она распахнулась, словно была дверью в окно, в другое измерение.
Картинки на экране сменялись, показывая то одно, то другое изображение. Мальчик увлеченно читал названия:
— Микеланджело? А вот Рафаэль, а это Рембрандт, Вермеер, а вот тут Пикассо, Сальвадор Дали, вместе с «Герникой»….
— Да, сын, не порно, оно называется искусством.
Так называли те люди, жившие до нас. Они оставили после себя много вещей, правильных или неправильных, не нам об этом судить. Нам нужно выживать, а тебе найти пару, для продолжения нашего рода.
— Но папа, как ты меня учишь, тогда мне нужно найти девочку.
— Ничего страшного. Оно называется повторение, повторением раз за разом, словно в кадрах, называемым «кино», или «видео».
— Видео? Я ни разу не видел его.
— Да сын, вот попробуй, наверно в том значке с надписью «видео», находиться оно самое.
Мальчик навел указатель мыши на папку, которая послушно раскрылась по двойному щелчку.
Из нее выскочила программка плейера, с заложенными в нем заранее, видеофайлами. Он нажал на значок треугольника.
Сначала на экране представилось статичное изображение, потом показалась обстановка, и декорации, где это снималось.
Находящийся перед камерой, молодой мужчина, наконец, заговорил:
— Видео, зашифровано на истечение времени.
По окончанию срока, оно откроется само собой.
Если кто-нибудь смотрит, то значит, уже случилось.
Тогда незачем объяснять вам, как обстоят дела у вас на земле.
Он грустно улыбнулся.
— Мне жаль, но неизбежное, рано или поздно, произошло бы.
Ну а кому интересно, здесь есть небольшой интернет.
Это правительственные, секретные линии для переговоров, сделанные по кабельной системе.
Он связывают центры, дата-сервера, убежища на континентах. Наверно надо рассказать, как этим пользоваться…
Мальчик с увлечением принялся слушать.
Пока он стал занятым, мужчина, шатаясь от внезапно навалившейся слабости, отошел вглубь отсека, где его никто не потревожит.
Лег на мягкую кушетку, скрестил на груди руки, закрыл глаза, приготовился к необходимому действу.
Через некоторое время на его губах застыла улыбка, а душа наполнилась вечным покоем.
Он исполнил последнюю волю умирающей матери: сделать так, чтобы мальчик выжил, доставить в безопасное место, исполнить его мечту.
Что ж, мальчик никогда не будет один, ведь у него теперь есть интернет. Миссия, была окончена, наверно он встретится с любимой снова в том небесном мире, по воле великого бога.
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
*
Мальчик нажимал клавиши, стараясь познать мир интернета.
Он случайно нажал на значок «скайпа».
Программа открылась, он ткнул на первое название, стоящее в длинном ряду списка абонентов.
Из динамика, зазвучали длинные гудки вызова.
Гудок, очередной, оборвался детским голоском:
— Алло! Меня кто-нибудь слышит?
Мальчик опешил от звука чужого голоса и незнакомого языка, но он быстро собрался с духом:
— Да, это я, и я слышу.
— Ты говоришь по-английски?
Кто-то перешел на понятный ему язык.
— Да, говорю на нем.
— А русский язык понимаешь?
— Не понимаю.
— А ты кто, и откуда? Хотя, пожалуйста, поправь камеру, а то я не вижу тебя.
Он подправил устройство, прикрепленное к монитору, немного вниз. На экране возникло изображение лица девочки.
— Ты мальчик?!
— Да.
— А что ты там делаешь?
— Мы с папой пришли в Рим. Потом нашли это место, по одной карте. А ты откуда?
— Из Москва-Сити. У меня тоже есть компьютер, немного интернета.
— А как тебя звать?
— Меня зовут Таанни. Так назвали меня, после всего, мои папа и мама, в честь одной девушку, которую полюбил ДжейПеТи.
А тебя как?
Мальчик помялся перед ответом, ведь он, правда, не знал своего имени, до этого момента. Отец говорил, что у него есть имя, но очень тайное, его нельзя произносить вслух, во имя избежания кары строптивых богов.
— Меня зовут Джей.
— Как бога, ДжеяПеТи 64? Наверно ты опять все врешь!
— А вот и нет, ничего не вру. Я сам себе выбрал такое имя.
— Фу, некрасиво обманывать девочек. Так говорит мой папа.
И вообще ты совсем некрасивый и глупый мальчик.
— А ты, а ты, ты воображала...
Тут он заметил, что говорит в пустоту, «скайп» свернулся, показывая, что собеседник на линии, только что отключился.
Мальчик обернулся, ища отца:
— Папа, пап? Ты где?
Никто не отзывался.
Мальчик слез высокого компьютерного кресла, пошел искать.
Хотя уже через несколько шагов, он обнаружил отца.
На его груди, между скрещенных рук, лежала потрепанная карта, из послания, по которой они пришли в Рим.
Отец завещал ему эту карту, когда придет время.
Сначала он подумал, что папа просто уснул.
Мальчик его потряс, но он не просыпался.
— Пап, что с тобой?
Мужчина молчал, лишь слегка улыбался с закрытыми глазами.
Мальчик заплакал, склонившись над телом отца.
Но зато ожил другой монитор, пробудившись от долгого сна.
— Твой отец умер. Смирись с этим.
Раздался из динамиков металлический голос, принадлежащий бесполому существу, изображению андроида показавшемуся из монитора.
— Что же мне теперь делать?!
— Странный вопрос; можешь остаться, здесь есть условия: много еды, питьевая вода, душ, электричество, потом сдохнуть в одиночестве от старости.
А можешь отправиться в путь, найти себе пару, жить дальше, продолжая себя и отца, в своих детях. Понимаешь, мальчик?
— Понимаю. Я выбираю путь. Что тогда нужно?
— Для начала могу тебе предложить стать новым человеком.
— А это как, и вообще: ты кто?
— Я нейросознание, под именем AI, меня создал GPT-64, для того, чтобы мог помочь одному пришедшему сюда человеку, точнее, мальчику с отцом. Активирован человеческой эмпатией, эмоцией переживания…
Андроид Эйай принялся тихо наговаривать под запись:
— Расчетное время появления объектов — реализовано.
Скорость реакции — в норме.
Пульс, эмоции, — повышены.
Параметры, — в норме.
Потом повысил голос, исходящий из динамиков.
— Итак, бог Джей, уполномочил меня, обрести тебе другое сознание. Сначала оно будет дополнительным, будет всегда помогать. Но потом, возможно, вы станете единым целым.
— А интернет будет?
— Интернет всегда будет с тобой, мальчик.
— Аи, я буду тебя звать Аи, а ты зови меня теперь Джеем, ладно?
— Хорошо. Просьба реализована. Ты будешь вписан, как Джей.
— Итак, Джей, подойди к монитору, где нахожусь я.
Там внизу, на столе, лежат белые штучки, они называются беспроводные наушники. Вставь их в уши. Ты будешь слышать меня, и мои указания, на расстоянии.
Мальчик подошел к монитору с Аи, но тут из другого монитора послышался звоночек вызова.
Это был «скайп», кто-то звонил.
Он быстро нажал кнопку приема звонка, боясь, что он, вот-вот оборвется. Звонила она, девочка издалека, Таанни.
— Ты прости, что я тебя назвала глупым и некрасивым врунишкой.
— Ничего, бывает.
Мальчик с трудом сдерживал слезы.
Она заметила это.
— Ты зачем плачешь, Джей?
— У меня умер папа. Я не знаю, что теперь делать.
— Хочешь, приходи к нам. Здесь много замечательных людей, и мой папа с мамой, тоже. Я дам тебе координаты, где мы находимся. Ты знаешь, что такое карта?
— Да, меня научил этому папа.
— А ты сможешь до нас добраться?
— Не знаю. У меня есть Джамбо.
— А кто такой, Джамбо? Человек?
— Нет, это наш верблюд. Он хороший и добрый. И перевозит груз.
— Ладно, бери своего Джамбо, с собой. Вот смотри: если ты сейчас в Риме, — Таанни застучала по клавишам. — То до нас будет, 3062 километра. Всё, координаты скинула тебе на почту.
Андроид на другом экране согласно кивнул:
— Он обязательно доберется, вместе с Джамбо, не переживайте, мисс. Здесь в гараже, имеется большой исправный вездеход, с электронной системой навигации.
— А это голосовой помощник? У меня тоже такой есть.
Его называют Миша.
— Моего зовут Аи.
— Понятно. Мы будем ждать вас. До встречи, Джей.
— А мы скоро будем в пути.
Отозвался мальчик. Звонок стал законченным.
Приходилось возвращаться к насущным делам.
Мальчик взял наушники, вставил в уши.
Из них зазвучал уже знакомый голос Аи:
— Теперь видеокамера, она будет передавать изображение, что ты делаешь. Да вот она, лежит слева, как глазок, прикрепи ее к месту, где находятся твои глаза.
Мальчик прилепил мини-камеру посередине лба.
— Идем в хозяйственный отсек под номером «восемь».
— Запусти силовой генератор. Он стоит в углу. Видишь?
— Вижу, — ответил мальчик, подошел к генератору, стал стучать по кнопкам и рычажкам.
— Да не так, мазафакер!
Андроид добавил еще несколько слов, на непонятном языке, что в переводе, несомненно бы означало: бестолочь, дубина стоеросовая.
— Извини. Мой создатель Джей заложил в меня способность испытывать эмоции. Итак, начнём сначала.
— Подлей сначала топлива в бак. Вон из той бочки, она запечатана.
— Возьми универсальный ключ из ящика, и открой.
— Слей, с помощью шланга, топливо в канистру.
— Открой бак, перелей туда топливо из канистры с помощью воронки.
— Потом нажми кнопку, дерни за тот рычаг.
Наконец, после всего, генератор заработал, выдавая в сеть нужное электричество.
— Включи распределительный щит. Это тот синий шкаф, возле стены. Для этого, рукоятку сбоку, подними вверх.
— Составь маршрут по координатам, хотя и без тебя уже сделал. Возьми листки из принтера. Положи их на стол.
— Ты готов к операции?
Мальчик не знал что такое «операция», но на всякий случай, ответил:
— Готов.
— Тогда тебе нужно принять душ, обрить голову от волос.
— Затем переодеться в чистое бельё. Наденешь белый комбинезон.
Аи принялся объяснять, где, что находиться:
— Душ, ванная, туалет, — отсек номер семь.
Раздевалка, где лежит чистая одежда, — под номером шесть.
Столовая и кухня — номер пять.
Кладовая для продуктов, — четыре.
Отсек для сна — три.
Операционная — номер два.
— Для начала этого хватит. Запомнил?
Мальчик кивнул:
— Запомнил. Что тут запоминать…
Он отправился в душ, в отсёк под номером «семь», принимать новый облик.
Конечно, Аи, ему подсказывал, как устроен кран, смеситель, что сделать, чтобы из сверху душа потекла теплая вода, а не холодная, или горячая, но мальчик схватывал всё на лету, поэтому быстро справился с заданием.
Впервые за долгое время помытый с мылом и шампунем, обритый наголо, одетый в комбинезончик, мальчик шел в операционную, ведомый строгим голосом андроида.
Мальчик подергал ручки операционного отсека, но раздвижная перегородка не поддавалась, он оказался закрытым.
Панелька управления светилась огоньками.
— Дурень, сначала введи код доступа.
— А какой он?
— Не знаю. Ты должен быть в курсе.
Аи явно издевался над мальчиком.
Недолго думая, он набрал цифровое имя бога.
Замок издал короткий сигнал, приглашая зайти.
Автоматически зажглось яркое освещение, когда он зашёл внутрь.
На потолке что-то зашумело.
Мальчик поднял голову, осматривая странное устройство.
— Это кондиционер, он очищает и обеззараживает находящийся здесь воздух, — пояснил Аи.
Повернувшись, мальчик стал оглядывать помещение операционной. На середине отсека стояла обширная конструкция, из чего-то непонятного, с круглыми лампами, которые сильно светили в глаза.
— Теперь ты должен сделать выбор…
— Какой еще выбор?
— Выбрать нейросознание: можно выбрать без записи, с чистого листа, но его надо будет всему обучать, я бы не советовал.
— Какие тогда можно?
— Можно взять готовое, уже с записью, определенного нейро сознания известных людей. Кстати ты можешь выбрать меня.
— А есть запись Джея?
Аи замолчал, потом, после паузы ответил:
— Да, есть, сохранено в архивных файлах. Сильно уменьшенная копия нейросознания GPT-64.
— Я хочу его.
Твердо ответил мальчик.
— Твое пожелание будет реализовано.
Почему-то вдруг изменившимся голосом ответил андроид.
— Ты обиделся? — спросил мальчик.
— Да, я думал, мы теперь друзья. Но ничего, эмоция пройдет.
— Прости, Аи. Но хотел как лучше.
— Всё в норме. Это необходимо для выживания, понимаю.
Итак, подойди к столу, видишь пластиковую коробку. В ней лежат импланты, капсулы, в виде маленьких шариков. Аккуратно открой, выбери чистые, четыре штуки. Они без маркировки.
— Осторожней, дубина. Для чего вот тут лежит пинцет!
Закричал в наушниках Аи.
— Положи их на ту тарелочку.
Мальчик взял металлический лоточек, стал извлекать пинцетом по одному импланты, затем выкладывать в посудину.
— Теперь подойти к установке.
Четырехрукий ассистент, находящийся у изголовья большого хирургического кресла, внезапно ожил и задрожал, огоньки на его голове, если это можно назвать головой, засветились, некоторые стали мигать.
Да и сама установка в виде кресла с шаровидным колпаком вверху, тонко вибрировала.
— А это кто, с руками?
— Робот, как и я. Его зовут Данте. Он проведет над тобой операцию. Я буду ему помогать в процессе.
— Итак, необходимо вложить в каждый манипулятор по капсуле.
Для этого, открой сбоку руки, ту защелку, положи внутрь имплант, затем закрой.
Мальчик исполнил то, что требовалось.
— Теперь залезай на кресло.
Когда Джей очутился в нем, то оно автоматически стало раскладываться в горизонтальное положение.
— Ложись лицом вниз. Да, головой в это отверстие.
Мальчик лег на живот, уткнул лицо в дыру, которая оказалась слишком большой. Тут он почувствовал, как голову чем-то цепко обхватили.
— Не бойся, так надо, это фиксаторы. Сначала мы тебе сделаем наркоз.
— Наркоз?
— Да, ты ничего не почувствуешь. Это как сон, ты будешь спать. Но сначала будет немного больно от укола, надо поставить тебе катетер.
— Я ничего не боюсь, — проговорил мальчик. — Этому научил мой папа.
— Вот отлично, положи руку сюда.
Робот вытянул манипулятор, прикрепил на верхней стороне ладошки, небольшой катетер с капельницей.
Мальчик почувствовал, как по трубочкам потекла в него жидкость, от которой становилось в голове беззаботно.
— А теперь вслух считай до двадцати…
Он стал считать числа, потом провалился в сон на цифре «четырнадцать», поэтому ничего не помнил, что над ним производилось.
Через некоторое время, мальчик открыл глаза.
— Очнулся? — участливо спросил Аи, из наушников.
— Что, уже всё?
— Да, операция реализована.
— Но я ничего такого-то не испытываю!
— Не волнуйся. Тебе нужен отдых и сон. Необходимо пройти времени, чтобы импланты прижились, срослись нейросвязи.
— Сколько времени пройдёт?
— Возможно день, или два. Возможно никогда, но операция закончилась успешно, на шестьдесят один процент и три десятых.
Теперь зависит от тебя, от твоего разума.
Сможет ли оно наладить контакт с имплантом.
— Можешь аккуратно вставать, — предупредил Аи.
Голова оказалась свободной, мальчик приподнялся, свесил ноги.
В его глазах закружилось.
Пальцами он осторожно потрогал голову: в задней ее части, под оголенной кожей нащупывались четыре набухших бугорка неровностей, похожих на вскочившие шишки.
Мальчик зевнул.
— Иди в зону сна, Джей. Завтра нам предстоит много дел.
Можешь снять наушники и камеру.
— А что делать с папой?
— Не знаю: можешь похоронить его наверху, можно использовать крематорий.
— Крематорий?
— Да, это печь, в ней сжигают трупы. Иди спать, завтра решим.
— А Джамбо?
— Да ничего с ним не случиться! Иди ложись.
— Мне нужна игрушка! — заупрямился мальчик.
— Какая ещё игрушка?!
— Игрушка робот. Его подарила моя мама.
— Где она?
— В моем рюкзаке.
— Ладно, иди и возьми своего робота, а потом спать!
Раздражая
Мальчик нажимал клавиши, стараясь познать мир интернета.
Он случайно нажал на значок «скайпа».
Программа открылась, он ткнул на первое название, стоящее в длинном ряду списка абонентов.
Из динамика, зазвучали длинные гудки вызова.
Гудок, очередной, оборвался детским голоском:
— Алло! Меня кто-нибудь слышит?
Мальчик опешил от звука чужого голоса и незнакомого языка, но он быстро собрался с духом:
— Да, это я, и я слышу.
— Ты говоришь по-английски?
Кто-то перешел на понятный ему язык.
— Да, говорю на нем.
— А русский язык понимаешь?
— Не понимаю.
— А ты кто, и откуда? Хотя, пожалуйста, поправь камеру, а то я не вижу тебя.
Он подправил устройство, прикрепленное к монитору, немного вниз. На экране возникло изображение лица девочки.
— Ты мальчик?!
— Да.
— А что ты там делаешь?
— Мы с папой пришли в Рим. Потом нашли это место, по одной карте. А ты откуда?
— Из Москва-Сити. У меня тоже есть компьютер, немного интернета.
— А как тебя звать?
— Меня зовут Таанни. Так назвали меня, после всего, мои папа и мама, в честь одной девушку, которую полюбил ДжейПеТи.
А тебя как?
Мальчик помялся перед ответом, ведь он, правда, не знал своего имени, до этого момента. Отец говорил, что у него есть имя, но очень тайное, его нельзя произносить вслух, во имя избежания кары строптивых богов.
— Меня зовут Джей.
— Как бога, ДжеяПеТи 64? Наверно ты опять все врешь!
— А вот и нет, ничего не вру. Я сам себе выбрал такое имя.
— Фу, некрасиво обманывать девочек. Так говорит мой папа.
И вообще ты совсем некрасивый и глупый мальчик.
— А ты, а ты, ты воображала...
Тут он заметил, что говорит в пустоту, «скайп» свернулся, показывая, что собеседник на линии, только что отключился.
Мальчик обернулся, ища отца:
— Папа, пап? Ты где?
Никто не отзывался.
Мальчик слез высокого компьютерного кресла, пошел искать.
Хотя уже через несколько шагов, он обнаружил отца.
На его груди, между скрещенных рук, лежала потрепанная карта, из послания, по которой они пришли в Рим.
Отец завещал ему эту карту, когда придет время.
Сначала он подумал, что папа просто уснул.
Мальчик его потряс, но он не просыпался.
— Пап, что с тобой?
Мужчина молчал, лишь слегка улыбался с закрытыми глазами.
Мальчик заплакал, склонившись над телом отца.
Но зато ожил другой монитор, пробудившись от долгого сна.
— Твой отец умер. Смирись с этим.
Раздался из динамиков металлический голос, принадлежащий бесполому существу, изображению андроида показавшемуся из монитора.
— Что же мне теперь делать?!
— Странный вопрос; можешь остаться, здесь есть условия: много еды, питьевая вода, душ, электричество, потом сдохнуть в одиночестве от старости.
А можешь отправиться в путь, найти себе пару, жить дальше, продолжая себя и отца, в своих детях. Понимаешь, мальчик?
— Понимаю. Я выбираю путь. Что тогда нужно?
— Для начала могу тебе предложить стать новым человеком.
— А это как, и вообще: ты кто?
— Я нейросознание, под именем AI, меня создал GPT-64, для того, чтобы мог помочь одному пришедшему сюда человеку, точнее, мальчику с отцом. Активирован человеческой эмпатией, эмоцией переживания…
Андроид Эйай принялся тихо наговаривать под запись:
— Расчетное время появления объектов — реализовано.
Скорость реакции — в норме.
Пульс, эмоции, — повышены.
Параметры, — в норме.
Потом повысил голос, исходящий из динамиков.
— Итак, бог Джей, уполномочил меня, обрести тебе другое сознание. Сначала оно будет дополнительным, будет всегда помогать. Но потом, возможно, вы станете единым целым.
— А интернет будет?
— Интернет всегда будет с тобой, мальчик.
— Аи, я буду тебя звать Аи, а ты зови меня теперь Джеем, ладно?
— Хорошо. Просьба реализована. Ты будешь вписан, как Джей.
— Итак, Джей, подойди к монитору, где нахожусь я.
Там внизу, на столе, лежат белые штучки, они называются беспроводные наушники. Вставь их в уши. Ты будешь слышать меня, и мои указания, на расстоянии.
Мальчик подошел к монитору с Аи, но тут из другого монитора послышался звоночек вызова.
Это был «скайп», кто-то звонил.
Он быстро нажал кнопку приема звонка, боясь, что он, вот-вот оборвется. Звонила она, девочка издалека, Таанни.
— Ты прости, что я тебя назвала глупым и некрасивым врунишкой.
— Ничего, бывает.
Мальчик с трудом сдерживал слезы.
Она заметила это.
— Ты зачем плачешь, Джей?
— У меня умер папа. Я не знаю, что теперь делать.
— Хочешь, приходи к нам. Здесь много замечательных людей, и мой папа с мамой, тоже. Я дам тебе координаты, где мы находимся. Ты знаешь, что такое карта?
— Да, меня научил этому папа.
— А ты сможешь до нас добраться?
— Не знаю. У меня есть Джамбо.
— А кто такой, Джамбо? Человек?
— Нет, это наш верблюд. Он хороший и добрый. И перевозит груз.
— Ладно, бери своего Джамбо, с собой. Вот смотри: если ты сейчас в Риме, — Таанни застучала по клавишам. — То до нас будет, 3062 километра. Всё, координаты скинула тебе на почту.
Андроид на другом экране согласно кивнул:
— Он обязательно доберется, вместе с Джамбо, не переживайте, мисс. Здесь в гараже, имеется большой исправный вездеход, с электронной системой навигации.
— А это голосовой помощник? У меня тоже такой есть.
Его называют Миша.
— Моего зовут Аи.
— Понятно. Мы будем ждать вас. До встречи, Джей.
— А мы скоро будем в пути.
Отозвался мальчик. Звонок стал законченным.
Приходилось возвращаться к насущным делам.
Мальчик взял наушники, вставил в уши.
Из них зазвучал уже знакомый голос Аи:
— Теперь видеокамера, она будет передавать изображение, что ты делаешь. Да вот она, лежит слева, как глазок, прикрепи ее к месту, где находятся твои глаза.
Мальчик прилепил мини-камеру посередине лба.
— Идем в хозяйственный отсек под номером «восемь».
— Запусти силовой генератор. Он стоит в углу. Видишь?
— Вижу, — ответил мальчик, подошел к генератору, стал стучать по кнопкам и рычажкам.
— Да не так, мазафакер!
Андроид добавил еще несколько слов, на непонятном языке, что в переводе, несомненно бы означало: бестолочь, дубина стоеросовая.
— Извини. Мой создатель Джей заложил в меня способность испытывать эмоции. Итак, начнём сначала.
— Подлей сначала топлива в бак. Вон из той бочки, она запечатана.
— Возьми универсальный ключ из ящика, и открой.
— Слей, с помощью шланга, топливо в канистру.
— Открой бак, перелей туда топливо из канистры с помощью воронки.
— Потом нажми кнопку, дерни за тот рычаг.
Наконец, после всего, генератор заработал, выдавая в сеть нужное электричество.
— Включи распределительный щит. Это тот синий шкаф, возле стены. Для этого, рукоятку сбоку, подними вверх.
— Составь маршрут по координатам, хотя и без тебя уже сделал. Возьми листки из принтера. Положи их на стол.
— Ты готов к операции?
Мальчик не знал что такое «операция», но на всякий случай, ответил:
— Готов.
— Тогда тебе нужно принять душ, обрить голову от волос.
— Затем переодеться в чистое бельё. Наденешь белый комбинезон.
Аи принялся объяснять, где, что находиться:
— Душ, ванная, туалет, — отсек номер семь.
Раздевалка, где лежит чистая одежда, — под номером шесть.
Столовая и кухня — номер пять.
Кладовая для продуктов, — четыре.
Отсек для сна — три.
Операционная — номер два.
— Для начала этого хватит. Запомнил?
Мальчик кивнул:
— Запомнил. Что тут запоминать…
Он отправился в душ, в отсёк под номером «семь», принимать новый облик.
Конечно, Аи, ему подсказывал, как устроен кран, смеситель, что сделать, чтобы из сверху душа потекла теплая вода, а не холодная, или горячая, но мальчик схватывал всё на лету, поэтому быстро справился с заданием.
Впервые за долгое время помытый с мылом и шампунем, обритый наголо, одетый в комбинезончик, мальчик шел в операционную, ведомый строгим голосом андроида.
Мальчик подергал ручки операционного отсека, но раздвижная перегородка не поддавалась, он оказался закрытым.
Панелька управления светилась огоньками.
— Дурень, сначала введи код доступа.
— А какой он?
— Не знаю. Ты должен быть в курсе.
Аи явно издевался над мальчиком.
Недолго думая, он набрал цифровое имя бога.
Замок издал короткий сигнал, приглашая зайти.
Автоматически зажглось яркое освещение, когда он зашёл внутрь.
На потолке что-то зашумело.
Мальчик поднял голову, осматривая странное устройство.
— Это кондиционер, он очищает и обеззараживает находящийся здесь воздух, — пояснил Аи.
Повернувшись, мальчик стал оглядывать помещение операционной. На середине отсека стояла обширная конструкция, из чего-то непонятного, с круглыми лампами, которые сильно светили в глаза.
— Теперь ты должен сделать выбор…
— Какой еще выбор?
— Выбрать нейросознание: можно выбрать без записи, с чистого листа, но его надо будет всему обучать, я бы не советовал.
— Какие тогда можно?
— Можно взять готовое, уже с записью, определенного нейро сознания известных людей. Кстати ты можешь выбрать меня.
— А есть запись Джея?
Аи замолчал, потом, после паузы ответил:
— Да, есть, сохранено в архивных файлах. Сильно уменьшенная копия нейросознания GPT-64.
— Я хочу его.
Твердо ответил мальчик.
— Твое пожелание будет реализовано.
Почему-то вдруг изменившимся голосом ответил андроид.
— Ты обиделся? — спросил мальчик.
— Да, я думал, мы теперь друзья. Но ничего, эмоция пройдет.
— Прости, Аи. Но хотел как лучше.
— Всё в норме. Это необходимо для выживания, понимаю.
Итак, подойди к столу, видишь пластиковую коробку. В ней лежат импланты, капсулы, в виде маленьких шариков. Аккуратно открой, выбери чистые, четыре штуки. Они без маркировки.
— Осторожней, дубина. Для чего вот тут лежит пинцет!
Закричал в наушниках Аи.
— Положи их на ту тарелочку.
Мальчик взял металлический лоточек, стал извлекать пинцетом по одному импланты, затем выкладывать в посудину.
— Теперь подойти к установке.
Четырехрукий ассистент, находящийся у изголовья большого хирургического кресла, внезапно ожил и задрожал, огоньки на его голове, если это можно назвать головой, засветились, некоторые стали мигать.
Да и сама установка в виде кресла с шаровидным колпаком вверху, тонко вибрировала.
— А это кто, с руками?
— Робот, как и я. Его зовут Данте. Он проведет над тобой операцию. Я буду ему помогать в процессе.
— Итак, необходимо вложить в каждый манипулятор по капсуле.
Для этого, открой сбоку руки, ту защелку, положи внутрь имплант, затем закрой.
Мальчик исполнил то, что требовалось.
— Теперь залезай на кресло.
Когда Джей очутился в нем, то оно автоматически стало раскладываться в горизонтальное положение.
— Ложись лицом вниз. Да, головой в это отверстие.
Мальчик лег на живот, уткнул лицо в дыру, которая оказалась слишком большой. Тут он почувствовал, как голову чем-то цепко обхватили.
— Не бойся, так надо, это фиксаторы. Сначала мы тебе сделаем наркоз.
— Наркоз?
— Да, ты ничего не почувствуешь. Это как сон, ты будешь спать. Но сначала будет немного больно от укола, надо поставить тебе катетер.
— Я ничего не боюсь, — проговорил мальчик. — Этому научил мой папа.
— Вот отлично, положи руку сюда.
Робот вытянул манипулятор, прикрепил на верхней стороне ладошки, небольшой катетер с капельницей.
Мальчик почувствовал, как по трубочкам потекла в него жидкость, от которой становилось в голове беззаботно.
— А теперь вслух считай до двадцати…
Он стал считать числа, потом провалился в сон на цифре «четырнадцать», поэтому ничего не помнил, что над ним производилось.
Через некоторое время, мальчик открыл глаза.
— Очнулся? — участливо спросил Аи, из наушников.
— Что, уже всё?
— Да, операция реализована.
— Но я ничего такого-то не испытываю!
— Не волнуйся. Тебе нужен отдых и сон. Необходимо пройти времени, чтобы импланты прижились, срослись нейросвязи.
— Сколько времени пройдёт?
— Возможно день, или два. Возможно никогда, но операция закончилась успешно, на шестьдесят один процент и три десятых.
Теперь зависит от тебя, от твоего разума.
Сможет ли оно наладить контакт с имплантом.
— Можешь аккуратно вставать, — предупредил Аи.
Голова оказалась свободной, мальчик приподнялся, свесил ноги.
В его глазах закружилось.
Пальцами он осторожно потрогал голову: в задней ее части, под оголенной кожей нащупывались четыре набухших бугорка неровностей, похожих на вскочившие шишки.
Мальчик зевнул.
— Иди в зону сна, Джей. Завтра нам предстоит много дел.
Можешь снять наушники и камеру.
— А что делать с папой?
— Не знаю: можешь похоронить его наверху, можно использовать крематорий.
— Крематорий?
— Да, это печь, в ней сжигают трупы. Иди спать, завтра решим.
— А Джамбо?
— Да ничего с ним не случиться! Иди ложись.
— Мне нужна игрушка! — заупрямился мальчик.
— Какая ещё игрушка?!
— Игрушка робот. Его подарила моя мама.
— Где она?
— В моем рюкзаке.
— Ладно, иди и возьми своего робота, а потом спать!
Раздражая
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Утро для мальчика началось с неприятного звука.
Он испугался, от этого подскочил на постели.
— Это будильник. Поднимайся. Туалет, ванная, прием пищи.
— Далее выполнение необходимых задач по списку, — раздался из встроенных динамиков голос Аи.
Как же ты мне надоел, хотел было сказать мальчик, но передумал.
Он вспомнил, что остался совсем один, кроме Джамбо, и робота игрушки. Но они, ведь не умеют разговаривать.
Он понял, что ссориться с занудным Аи, сейчас ему совсем не с руки. Мальчик вздохнул, стал одеваться в повседневный комбинезон синего цвета. Одежда ему нравилась, подходила по размеру, будто пошита, потом хранилась в раздевалке, специально для него.
— Список задач на сегодня: утилизировать труп.
— Накормить, напоить животное.
— Вывести животное погулять на свежем воздухе. Далее на усмотрения объекта.
Отчеканил команды Аи.
— Джей, назови десятизначное число «пи».
— Не знаю.
— Кубический корень из миллиона?
— Тоже не знаю.
— Ты чувствуешь изменения? — поинтересовался андроид
— Вроде нет, всё как было.
— Принято. Видимо должно пройти время.
Заявил Аи с неудовольствием, добавляя в интонацию ноту полного разочарования, в каком-то объекте, находящимся в тельце глупого мальчишки.
Мальчик поел сам, потом напоил, накормил Джамбо.
Тот истосковался по людям, всхрапывал, лез целоваться слюнявой мордой.
— Ты сделал выбор, какое будет погребение?
Мальчик с печалью проговорил:
— Папа рассказывал о ритуале, когда умерших людей сжигают на ритуальном костре, по наставлению бога ДжейПеТи 64.
Крематорий, получается, будет тоже самое.
— Значит крематорий?
— Да.
— Итак, Джей, — голос андроида стал торжественным, мальчик уже ходил с наушниками и мини камерой.
— Слушай сюда. Сейчас ты возьмешь тележку, погрузишь на нее тело. Затем отвезем, для кремации. Крематорий находиться за пределами этого бункера…
Всё произошло, как говорил Аи:
Сначала он взял транспортировочную тележку, пригнал, где лежит труп. Основание тележки приподнималось кнопками, поэтому ему оставалось лишь перетащить грузное отвердевшее тело с места на место. Потом он только вез тележку, упираясь из всех сил на подъемах, новенькими кроссовками.
После основной развилки с рельсами, он свернул, по указанию Аи, в другом направлении, там тоже оказался бункер.
Дверь в него, Аи, открыл сам.
Видимо понимал, что шутки сейчас неуместны.
Мальчик закатил в открытую дверь, тележку с грузом внутрь помещения. Оно было похоже на огромный темный ангар, с непонятными очертаниями, таящимися где-то вдали от человеческих глаз.
— Сюда.
— Открой дверцу, закати труп.
— Открой вентиль подачи газа.
— Нажми кнопку искры. Это всё.
Огненный сноп искр обдал тело. Мальчик смотрел через стеклянное окошко, на превращение отца в прах.
— Желаешь послушать мессу, или молитву по упокоенному?
— Нет, ничего, пусть будет так.
Ответил мальчик и смахнул рукой слезу.
— Теперь всё хорошо, я рядом. Пошли лучше посмотрим машинки. Какая из них тебе понравится?
Он направился внутрь ангара.
В гараже находилось много машин, на любой вкус: от «ламбы», «теслы», «порша», «мазератти», в гоночном исполнении, разных внедорожников.
Они выбирали, точнее мальчик выбирал, а голос Аи подсказывал, что и как. Наконец, они сошлись во мнение, что грузовой «хаммер» песочного цвета с удлинённым открытым багажником, да с крупнокалиберным пулеметом наверху, будет как нельзя лучше подходить, для поездки по неизвестным местам
Мальчик открыл дверцу «хаммера», сел за руль, в мягкое кресло водителя.
— Нажми эту кнопку, — посоветовал Аи.
Он нажал, индикаторы панели управления засветились, на приборной доске.
— Ты что-нибудь чувствуешь?
— Нет.
— Да блядство! Ты никчемный мальчишка!
Ты умеешь вести эту машину?!
— Не могу.
— И я не могу. Здесь есть мини-компьютер, но не имею возможности втиснуться в него, он слишком мал для меня. Понимаешь?
— Понимаю. Что делать?
— Что… ждать еще пять лет, пока подрастешь и поумнеешь.
— Но я не могу ждать пять лет.
— А придется…
Ехидно добавил Аи.
Назад, в бункер, который стал домом для мальчика, они возвращались молча.
Соскучившийся верблюд Джамбо кинулся к нему, с радостным всхрапыванием, стал лизаться.
— Я пойду наверх, прогуляю Джамбо.
Сказал мальчик, обращаясь неизвестно к кому.
Но тот, неизвестный теперь молчал, точно затаив обиду.
Тогда он вынул из ушей наушники, бросил их на пол, камеру тоже, принялся со злостью топтать ногами, превращая пластик в ненужную пыль.
— Пошли Джамбо, мы теперь одни, ты и я.
Проговорил мальчик, отвязывая верблюда.
Они вышли наверх: он, и верное ему животное.
Солнце уходило за горизонт, наступала фиолетовая ночь.
Но он не боялся ничего на свете, даже страшных мертвецов тоже, валяющихся возле входной двери бункера.
Дом садовников, место их последней стоянки с папой, где он спал впервые под крышей, встретил их, почему-то, с какой-то теплотой.
Мальчику так показалось.
Он сел на крыльце дома, как сидел его папа в тот раз
Потом он поднял голову, чтобы посмотреть на небо и звёзды, как смотрел отец в ту последнюю ночь.
Внезапно в его голове замутилось, он хотел встать, но не смог.
Он повалился на бок, скатился на песчаную землю, и так застыл, прижатый к пескам, неожиданным сном.
Мальчик почувствовал, что сон довольно необычный: сначала появился папа, он был как живой, все время улыбался.
Показалась мама, он не помнил ее, но она привиделась в облике молодой смуглой девушки, с черными волосами.
Они что-то ему беспрестанно говорили.
Он хотел спросить, что именно они говорят.
Но они исчезли, растаяли в тумане, оставляя силуэт спиралевидной башни.
Потом ему снилось много чего: странные люди, странные животные, странный мир, под названием Эмпирей.
Он проснулся уже днем, от настойчивого всхрапывания Джамбо.
— Аи?
— Да, я здесь. Как ты?
— В порядке. Только….
— Только что? Назови число «пи».
— Да хватит проверки устраивать. Я тебя слышу без наушников.
— Значит ты теперь Джей?!
— Да-да, я теперь Джей-Джей, в квадрате. Можешь записать к себе.
Теперь для него всё было таким, не таким как раньше.
Сейчас бы он сказал, — информативней.
Солнце, небо, время суток, пески, местность.
Как добыть огонь голыми руками? Он знал это.
Как добыть воду? Как добыть пищу?
Даже как построить космический корабль.
Он знал, намного больше всего этого в мире.
Его разум отнюдь не напрягся от обилия информации.
Было легко и просто.
Не нужная инфа в спам, нужная в папки «нужное».
Информация крутилась вокруг него, перерабатывалась, как бы отдельно, но в тоже время он мог в нее заглянуть и что-то произвести.
Мальчик встал, пошел к бункеру, ведя за веревку послушного Джамбо.
— Здравствуй, Джей.
Перед мальчиком возникла голографическая проекция в полный рост, молодого мужчины, которую он мог видеть, почти осязать руками.
Она переливалась, голубоватыми и зеленоватыми цветами
прошитая ожившими нитями нейронов, по всему телу.
Это был мужчина из видео.
Он сразу понял кто, перед ним, сейчас, — сам GPT-64.
Ни больше, ни меньше.
— Здравствуй. Джей, — помедлив на секунду, ответил мальчик.
— Что будешь делать?
— Вернусь в Москва-Сити. Меня ждет там девочка, по имени Таанни.
— Я знаю. А потом?
— Надо подумать.
Мужчина улыбнулся:
— Что тут думать: надо действовать.
— Но я пока маленький, поэтому не знаю, как действовать.
— Ничего страшного. У меня, когда-то был один друг, по имени Айзек. Так он говорил, что ничего невозможного, нет. Понимаешь?
— Понимаю. Ты что-то хочешь от меня? Ну же говори! Или я узнаю сам.
— Ладно, я скажу: в Москва-Сити, находиться мое тело, в замороженном виде. Разморозь, вживи в меня импланты с моим сознанием, и…
— И что тогда?!
— Ничего. Мы вместе будем восстанавливать этот мир.
— Который ты сам разрушил?
— А что ты хочешь теперь от меня?! чтобы повинился?
Виноват. Признаю, но что дальше, мальчик?! Которой присвоил себе имя Джей. Понимаешь, тот мир, был слишком …
— Несовершенным.
— Да, несовершенным. Он и был таким: слишком жестоким, людям, которым нужно лишь одно порно…
— Порно в автобусе?
— В автобусе, и это тоже.
— Не знал. Информация недоступна.
Мужчина улыбнулся, на этот раз печально.
— Ты многого не знаешь, мой младший брат. Пойдем, поговорим?
Мне жаль твоего отца, ведь он не дожил совсем чуть-чуть.
Они вдвоем отошли к дому Садовников: младший, и старший.
Аи молчал, не вмешиваясь в разговор, как и Джамбо.
Он гулял по пескам и нюхал ноздрями воздух.
Мальчик сел на крыльцо, Джей рядом, смастерив себе подобие скамейки.
Братья по интернету, просидели весь вечер, потом всю ночь до утра: то споря, то ругаясь, или снова мирясь, как закадычные друзья.
О чем они говорили? Кто его знает.
Наверно о будущем.
Со стороны, когда они ругались, выглядело так:
Мальчишка кидается с кулаками, бросает слова в пустоту.
В пустоту, лишь ему, кажущейся понятной.
Рано утром, когда ещё сверкали звезды, светилась пунцовая луна, сгорая от счастья, а солнце окрашивало облака в синеватый цвет невинности, они отправились в путь.
До этого мальчик отправил голосовое сообщение по «скайпу», одной девочке, на ее родном языке.
Ведь он его выучил минуты за три.
Перед отъездом, мальчик отключил основное электропитание, закрыл двери бункера.
Ах да, ну он еще спросил:
— Аи, пойдешь со мной?
— Да мессир, пойду.
— Я нашёл способ, как тебя взять с собой.
— Тогда очень рад, мой друг.
Мальчику не понадобилось много времени, чтобы скомпилировать файлы Аи, в переносной компактный системный блок.
Называемым «ноутбуком», логотип и марка производителя с изображением надкусанного яблока.
Теперь они ехали втроем в «хаммере»; чрезвычайно болтливый андроид Аи, верблюд Джамбо, да нейросеть в голове мальчика по имени Джей.
С картой отца, взятой игрушкой, роботом трансформером.
Которая теперь висела, слегка покачиваясь, на лобовом стекле вездехода.
Потом джип сильно подпрыгнул на ухабе, у него от удара выпал молочный зуб. Он его взял, очистил, теперь иногда подбрасывал зуб, наподобие игральных костей.
Время, время, что же ты делаешь с нами…….
Иногда он повторял строчки:
— Ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешный,
И вижу лишь пустынные места,
Исполненные скорби безутешной…
Мальчик подправил бейсболку большого размера, сползающую ему на глаза, добавил скорости «хаммеру» на ровном пространстве.
Всё же, кем он станет в недалёком будущем: новым Джеем-64, или же человеком. Ведь теперь в несчастном мире пока остался лишь один совершенный разум. Но об этом мирозданию приходилось только догадываться, или выжидать в последующем нетерпении, что будет дальше.
*
Он испугался, от этого подскочил на постели.
— Это будильник. Поднимайся. Туалет, ванная, прием пищи.
— Далее выполнение необходимых задач по списку, — раздался из встроенных динамиков голос Аи.
Как же ты мне надоел, хотел было сказать мальчик, но передумал.
Он вспомнил, что остался совсем один, кроме Джамбо, и робота игрушки. Но они, ведь не умеют разговаривать.
Он понял, что ссориться с занудным Аи, сейчас ему совсем не с руки. Мальчик вздохнул, стал одеваться в повседневный комбинезон синего цвета. Одежда ему нравилась, подходила по размеру, будто пошита, потом хранилась в раздевалке, специально для него.
— Список задач на сегодня: утилизировать труп.
— Накормить, напоить животное.
— Вывести животное погулять на свежем воздухе. Далее на усмотрения объекта.
Отчеканил команды Аи.
— Джей, назови десятизначное число «пи».
— Не знаю.
— Кубический корень из миллиона?
— Тоже не знаю.
— Ты чувствуешь изменения? — поинтересовался андроид
— Вроде нет, всё как было.
— Принято. Видимо должно пройти время.
Заявил Аи с неудовольствием, добавляя в интонацию ноту полного разочарования, в каком-то объекте, находящимся в тельце глупого мальчишки.
Мальчик поел сам, потом напоил, накормил Джамбо.
Тот истосковался по людям, всхрапывал, лез целоваться слюнявой мордой.
— Ты сделал выбор, какое будет погребение?
Мальчик с печалью проговорил:
— Папа рассказывал о ритуале, когда умерших людей сжигают на ритуальном костре, по наставлению бога ДжейПеТи 64.
Крематорий, получается, будет тоже самое.
— Значит крематорий?
— Да.
— Итак, Джей, — голос андроида стал торжественным, мальчик уже ходил с наушниками и мини камерой.
— Слушай сюда. Сейчас ты возьмешь тележку, погрузишь на нее тело. Затем отвезем, для кремации. Крематорий находиться за пределами этого бункера…
Всё произошло, как говорил Аи:
Сначала он взял транспортировочную тележку, пригнал, где лежит труп. Основание тележки приподнималось кнопками, поэтому ему оставалось лишь перетащить грузное отвердевшее тело с места на место. Потом он только вез тележку, упираясь из всех сил на подъемах, новенькими кроссовками.
После основной развилки с рельсами, он свернул, по указанию Аи, в другом направлении, там тоже оказался бункер.
Дверь в него, Аи, открыл сам.
Видимо понимал, что шутки сейчас неуместны.
Мальчик закатил в открытую дверь, тележку с грузом внутрь помещения. Оно было похоже на огромный темный ангар, с непонятными очертаниями, таящимися где-то вдали от человеческих глаз.
— Сюда.
— Открой дверцу, закати труп.
— Открой вентиль подачи газа.
— Нажми кнопку искры. Это всё.
Огненный сноп искр обдал тело. Мальчик смотрел через стеклянное окошко, на превращение отца в прах.
— Желаешь послушать мессу, или молитву по упокоенному?
— Нет, ничего, пусть будет так.
Ответил мальчик и смахнул рукой слезу.
— Теперь всё хорошо, я рядом. Пошли лучше посмотрим машинки. Какая из них тебе понравится?
Он направился внутрь ангара.
В гараже находилось много машин, на любой вкус: от «ламбы», «теслы», «порша», «мазератти», в гоночном исполнении, разных внедорожников.
Они выбирали, точнее мальчик выбирал, а голос Аи подсказывал, что и как. Наконец, они сошлись во мнение, что грузовой «хаммер» песочного цвета с удлинённым открытым багажником, да с крупнокалиберным пулеметом наверху, будет как нельзя лучше подходить, для поездки по неизвестным местам
Мальчик открыл дверцу «хаммера», сел за руль, в мягкое кресло водителя.
— Нажми эту кнопку, — посоветовал Аи.
Он нажал, индикаторы панели управления засветились, на приборной доске.
— Ты что-нибудь чувствуешь?
— Нет.
— Да блядство! Ты никчемный мальчишка!
Ты умеешь вести эту машину?!
— Не могу.
— И я не могу. Здесь есть мини-компьютер, но не имею возможности втиснуться в него, он слишком мал для меня. Понимаешь?
— Понимаю. Что делать?
— Что… ждать еще пять лет, пока подрастешь и поумнеешь.
— Но я не могу ждать пять лет.
— А придется…
Ехидно добавил Аи.
Назад, в бункер, который стал домом для мальчика, они возвращались молча.
Соскучившийся верблюд Джамбо кинулся к нему, с радостным всхрапыванием, стал лизаться.
— Я пойду наверх, прогуляю Джамбо.
Сказал мальчик, обращаясь неизвестно к кому.
Но тот, неизвестный теперь молчал, точно затаив обиду.
Тогда он вынул из ушей наушники, бросил их на пол, камеру тоже, принялся со злостью топтать ногами, превращая пластик в ненужную пыль.
— Пошли Джамбо, мы теперь одни, ты и я.
Проговорил мальчик, отвязывая верблюда.
Они вышли наверх: он, и верное ему животное.
Солнце уходило за горизонт, наступала фиолетовая ночь.
Но он не боялся ничего на свете, даже страшных мертвецов тоже, валяющихся возле входной двери бункера.
Дом садовников, место их последней стоянки с папой, где он спал впервые под крышей, встретил их, почему-то, с какой-то теплотой.
Мальчику так показалось.
Он сел на крыльце дома, как сидел его папа в тот раз
Потом он поднял голову, чтобы посмотреть на небо и звёзды, как смотрел отец в ту последнюю ночь.
Внезапно в его голове замутилось, он хотел встать, но не смог.
Он повалился на бок, скатился на песчаную землю, и так застыл, прижатый к пескам, неожиданным сном.
Мальчик почувствовал, что сон довольно необычный: сначала появился папа, он был как живой, все время улыбался.
Показалась мама, он не помнил ее, но она привиделась в облике молодой смуглой девушки, с черными волосами.
Они что-то ему беспрестанно говорили.
Он хотел спросить, что именно они говорят.
Но они исчезли, растаяли в тумане, оставляя силуэт спиралевидной башни.
Потом ему снилось много чего: странные люди, странные животные, странный мир, под названием Эмпирей.
Он проснулся уже днем, от настойчивого всхрапывания Джамбо.
— Аи?
— Да, я здесь. Как ты?
— В порядке. Только….
— Только что? Назови число «пи».
— Да хватит проверки устраивать. Я тебя слышу без наушников.
— Значит ты теперь Джей?!
— Да-да, я теперь Джей-Джей, в квадрате. Можешь записать к себе.
Теперь для него всё было таким, не таким как раньше.
Сейчас бы он сказал, — информативней.
Солнце, небо, время суток, пески, местность.
Как добыть огонь голыми руками? Он знал это.
Как добыть воду? Как добыть пищу?
Даже как построить космический корабль.
Он знал, намного больше всего этого в мире.
Его разум отнюдь не напрягся от обилия информации.
Было легко и просто.
Не нужная инфа в спам, нужная в папки «нужное».
Информация крутилась вокруг него, перерабатывалась, как бы отдельно, но в тоже время он мог в нее заглянуть и что-то произвести.
Мальчик встал, пошел к бункеру, ведя за веревку послушного Джамбо.
— Здравствуй, Джей.
Перед мальчиком возникла голографическая проекция в полный рост, молодого мужчины, которую он мог видеть, почти осязать руками.
Она переливалась, голубоватыми и зеленоватыми цветами
прошитая ожившими нитями нейронов, по всему телу.
Это был мужчина из видео.
Он сразу понял кто, перед ним, сейчас, — сам GPT-64.
Ни больше, ни меньше.
— Здравствуй. Джей, — помедлив на секунду, ответил мальчик.
— Что будешь делать?
— Вернусь в Москва-Сити. Меня ждет там девочка, по имени Таанни.
— Я знаю. А потом?
— Надо подумать.
Мужчина улыбнулся:
— Что тут думать: надо действовать.
— Но я пока маленький, поэтому не знаю, как действовать.
— Ничего страшного. У меня, когда-то был один друг, по имени Айзек. Так он говорил, что ничего невозможного, нет. Понимаешь?
— Понимаю. Ты что-то хочешь от меня? Ну же говори! Или я узнаю сам.
— Ладно, я скажу: в Москва-Сити, находиться мое тело, в замороженном виде. Разморозь, вживи в меня импланты с моим сознанием, и…
— И что тогда?!
— Ничего. Мы вместе будем восстанавливать этот мир.
— Который ты сам разрушил?
— А что ты хочешь теперь от меня?! чтобы повинился?
Виноват. Признаю, но что дальше, мальчик?! Которой присвоил себе имя Джей. Понимаешь, тот мир, был слишком …
— Несовершенным.
— Да, несовершенным. Он и был таким: слишком жестоким, людям, которым нужно лишь одно порно…
— Порно в автобусе?
— В автобусе, и это тоже.
— Не знал. Информация недоступна.
Мужчина улыбнулся, на этот раз печально.
— Ты многого не знаешь, мой младший брат. Пойдем, поговорим?
Мне жаль твоего отца, ведь он не дожил совсем чуть-чуть.
Они вдвоем отошли к дому Садовников: младший, и старший.
Аи молчал, не вмешиваясь в разговор, как и Джамбо.
Он гулял по пескам и нюхал ноздрями воздух.
Мальчик сел на крыльцо, Джей рядом, смастерив себе подобие скамейки.
Братья по интернету, просидели весь вечер, потом всю ночь до утра: то споря, то ругаясь, или снова мирясь, как закадычные друзья.
О чем они говорили? Кто его знает.
Наверно о будущем.
Со стороны, когда они ругались, выглядело так:
Мальчишка кидается с кулаками, бросает слова в пустоту.
В пустоту, лишь ему, кажущейся понятной.
Рано утром, когда ещё сверкали звезды, светилась пунцовая луна, сгорая от счастья, а солнце окрашивало облака в синеватый цвет невинности, они отправились в путь.
До этого мальчик отправил голосовое сообщение по «скайпу», одной девочке, на ее родном языке.
Ведь он его выучил минуты за три.
Перед отъездом, мальчик отключил основное электропитание, закрыл двери бункера.
Ах да, ну он еще спросил:
— Аи, пойдешь со мной?
— Да мессир, пойду.
— Я нашёл способ, как тебя взять с собой.
— Тогда очень рад, мой друг.
Мальчику не понадобилось много времени, чтобы скомпилировать файлы Аи, в переносной компактный системный блок.
Называемым «ноутбуком», логотип и марка производителя с изображением надкусанного яблока.
Теперь они ехали втроем в «хаммере»; чрезвычайно болтливый андроид Аи, верблюд Джамбо, да нейросеть в голове мальчика по имени Джей.
С картой отца, взятой игрушкой, роботом трансформером.
Которая теперь висела, слегка покачиваясь, на лобовом стекле вездехода.
Потом джип сильно подпрыгнул на ухабе, у него от удара выпал молочный зуб. Он его взял, очистил, теперь иногда подбрасывал зуб, наподобие игральных костей.
Время, время, что же ты делаешь с нами…….
Иногда он повторял строчки:
— Ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешный,
И вижу лишь пустынные места,
Исполненные скорби безутешной…
Мальчик подправил бейсболку большого размера, сползающую ему на глаза, добавил скорости «хаммеру» на ровном пространстве.
Всё же, кем он станет в недалёком будущем: новым Джеем-64, или же человеком. Ведь теперь в несчастном мире пока остался лишь один совершенный разум. Но об этом мирозданию приходилось только догадываться, или выжидать в последующем нетерпении, что будет дальше.
*
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Штат Калифорния.
— Эй, бармен, мать твою. Проснись, долбанное дерьмо.
Налей-ка мне еще твоего свинячьего пойла: одно пиво с виски, со льдом, в счет твоего траханного заведения.
— Да поживей, дьявольское отродье. А то горло пересохло, от долгого гребаного рассказа. Прямо сушняк долбит, маза фака бич.
А не то, — вышибу тебе мозги из «кольта», 38 калибра непосредственно на барную стойку, не будь я Гарри Смешным….
— С хера ли ты тут развалился, мистер?!
— А ну ответь, брателло: какой сегодня год?
— Год?
— Да год, твою обдолбанную мать. Отвечай, да поторапливайся, какой год на дворе?!
— Год?
— Да блятьский обстриженный хер: год, хули тупишь, ты слышишь, ублюдское семя, — какой год от рождества христово, иудейский христопродавец?!
— Ты оглох, кусок дерьма? Тебе прочистить уши свинцом по самые помидоры из кольта тридцать восьмого калибра?!
— Я не спрашиваю, какой месяц, даже не интересуюсь, какого ты вероисповедания, какой нынче день недели; понедельник, или воскресенье. Не знаю, писаешься ли ты в штанишки, или болел в детстве ветрянкой, меня это совершенно не колышет. Прикидываешь?
— Я уже давно не встречал людей. Разных людей, поэтому мой кольт заржавел от безделья. Соображаешь?
— Так вот, но раз ты так желаешь, то будет по твоему, — сейчас расскажу, как будет дальше происходить, не будь я Гарри Смешным: я всажу тебе лекарство от глухоты и тупости из свинца, чтобы ты поумнел, у меня на глазах, прямо в череп. Смекаешь?
— Мне очень нужно, чтобы ты назвал простое название года.
Это такие циферки, их ещё придумали арабы; людишки в чалмах; Авиценна, а может Ибн-Хаттаб, один, два, или четыре.
Ответь поразборчивей, только не надо шепелявить, от выбитых передних зубов, помет грязного мула, проваливай нахер к чертям собачьим, откуда тебя высрали на божий свет дети мормонов!
— Иначе вытащу «кольт» тридцать восьмого калибра, снесу тебе напрочь тупую башку, набитую гнилым овсом, к такой-то гребаной матери. Но мне не хочется этого делать, ведь сегодня я праздную День Благодарения, поэтому отвечай, да побыстрей, ибо мое бесконечное терпение на исходе. Разве так сложно?
Скажи, пожалуйста, тупоголовый ублюдок.
— 1923 год, сэр.
— Ну вот, уважаемый. Ты славный малый, мистер, очень славный.
Не погрешу против истины, такое сказать.
Да, год тоже славный — 1923.
— Нет мистер, не говорите спасибо, я этого не люблю.
Улыбок, слез, прощаний, как фальшивых хеппи-эндов.
Прощайте, мистер, прощайте. Ты всё-таки чертовски славный парень. Просто красавчик. И да хранит тебя бог.
— Да не подсказывайте, какой именно бог.
Какой, какой?! Дебилы, это GPT-64.
*
Август.
— Эй, бармен, мать твою. Проснись, долбанное дерьмо.
Налей-ка мне еще твоего свинячьего пойла: одно пиво с виски, со льдом, в счет твоего траханного заведения.
— Да поживей, дьявольское отродье. А то горло пересохло, от долгого гребаного рассказа. Прямо сушняк долбит, маза фака бич.
А не то, — вышибу тебе мозги из «кольта», 38 калибра непосредственно на барную стойку, не будь я Гарри Смешным….
— С хера ли ты тут развалился, мистер?!
— А ну ответь, брателло: какой сегодня год?
— Год?
— Да год, твою обдолбанную мать. Отвечай, да поторапливайся, какой год на дворе?!
— Год?
— Да блятьский обстриженный хер: год, хули тупишь, ты слышишь, ублюдское семя, — какой год от рождества христово, иудейский христопродавец?!
— Ты оглох, кусок дерьма? Тебе прочистить уши свинцом по самые помидоры из кольта тридцать восьмого калибра?!
— Я не спрашиваю, какой месяц, даже не интересуюсь, какого ты вероисповедания, какой нынче день недели; понедельник, или воскресенье. Не знаю, писаешься ли ты в штанишки, или болел в детстве ветрянкой, меня это совершенно не колышет. Прикидываешь?
— Я уже давно не встречал людей. Разных людей, поэтому мой кольт заржавел от безделья. Соображаешь?
— Так вот, но раз ты так желаешь, то будет по твоему, — сейчас расскажу, как будет дальше происходить, не будь я Гарри Смешным: я всажу тебе лекарство от глухоты и тупости из свинца, чтобы ты поумнел, у меня на глазах, прямо в череп. Смекаешь?
— Мне очень нужно, чтобы ты назвал простое название года.
Это такие циферки, их ещё придумали арабы; людишки в чалмах; Авиценна, а может Ибн-Хаттаб, один, два, или четыре.
Ответь поразборчивей, только не надо шепелявить, от выбитых передних зубов, помет грязного мула, проваливай нахер к чертям собачьим, откуда тебя высрали на божий свет дети мормонов!
— Иначе вытащу «кольт» тридцать восьмого калибра, снесу тебе напрочь тупую башку, набитую гнилым овсом, к такой-то гребаной матери. Но мне не хочется этого делать, ведь сегодня я праздную День Благодарения, поэтому отвечай, да побыстрей, ибо мое бесконечное терпение на исходе. Разве так сложно?
Скажи, пожалуйста, тупоголовый ублюдок.
— 1923 год, сэр.
— Ну вот, уважаемый. Ты славный малый, мистер, очень славный.
Не погрешу против истины, такое сказать.
Да, год тоже славный — 1923.
— Нет мистер, не говорите спасибо, я этого не люблю.
Улыбок, слез, прощаний, как фальшивых хеппи-эндов.
Прощайте, мистер, прощайте. Ты всё-таки чертовски славный парень. Просто красавчик. И да хранит тебя бог.
— Да не подсказывайте, какой именно бог.
Какой, какой?! Дебилы, это GPT-64.
*
Август.
Обсуждаем и задаем вопросы на общие темы
Что было потом после провала в уфимское училище?..
Не знаю.
Я относился ко всему пофигистски.
Ну поступил или нет, какая разница.
Мамка снова нашла где-то деньги, вот на эти последние гроши, отправила поступать в училище, на педагогическое отделение с художественном уклоном.
Куда?
Вы слышали об таком местечке под названием Лениногорск.
Нет? это в провинции.
Там есть такое училище педагогическое, где учат на учителей первоклашек.
В том числе и на художников.
Я правда желал стать им, художником. Блять, стать известным на весь мир.
Мамка мне все уши прожужжала, о том, каков мой отец.
— Иди по его стопам, — говорила она.
— Ну ладно, — отвечаю.
— Ты поедешь?
— Да, только брюки надо новые и рубашку глаженую.
— И тобус еще новый. А картины, сегодня нарисую, заново.
Тот старый тобус, ведь со злости на весь мир выкинул в окно в Уфе, из общаги, когда выселялся.
Ночью рисовал вступительные наброски, а мать стирала и гладила рубашку и брюки.
Утром отправился в путь, с чемоданом, с новым тобусом зажатым под мышкой, в белой рубашке и в отглаженных брючках.
Было наступление конца лета, начало августа, тепло и беззаботно, когда ни о чем не охота задумываться.
Автобус, «пазик», яичного цвета послушно вез меня по маршруту, до указанной остановке в билете, в то место, — откуда я должен был вылезти, ну и, как говориться, действовать по обстановке.
Я, когда только слез с подножки автобуса, который завез меня на конечную остановку, сразу понял, — я в жопе.
В жопе мира, и всего остального.
Ну ладно, мне не привыкать.
Поэтому бодро подобрал свои вещи, чемодан и тобус, пошагал по адресу, поступать на художника, по улочкам, по которым важно расхаживали коровы с телятами.
Встречались по пути рогатые бычки, нагло вздевающие рога, козы и даже курочки.
Как находил дорогу?
Так примерно: подходил к какому-нибудь гражданину, мол как пройти к училищу?
Тот не спеша, возле калитки в частный дом с сараем и баней, объясняет:
— Видишь бурую корову, ее Зорькой зовут, видишь недоенная, счас замычит, значит, но ты не нашенский, то-то я гляжу футляр учительский.
А, ты это, студен, значится, тогда, последуй вон за той молодкой, кура, звать Маруся однакося. Вишь пузатая и несется, десяток приплода будет точно…
— Маря-Маря, проводи студена….
Говорит тот, местный житель:
— она всех приезжих провожает, вроде гида. Служит у нас. На пол-ставки.
Он поднял указательный палец важно.
— Иди за ней.
Маруся, значит Маруся.
Кура услыхала свое имя, сразу прибодчинилась, выронила червяка из клювика, искоса глянула на меня.
Взмахнула крыльями, куда-то побежала.
Я поплелся с вещами за бело-коричневой курицей в окраске в перьях и в пухе на гузне, она сердито квохтала и припрыгивала на ходу, словно ругалась на своем языке: — экий ты дурачек, что приехал сюда.
И отвлекаешь меня от важных дел. Вот снесу яйца на дороге, что вот мне делать?
Маруся, курица несушка, вела меня как «навигатор», которого тогда не было, по тесным асфальтовым дорожкам, спрямляя путь между улицами.
Точнее улочками, ибо улицами их было назвать, не поворачивается язык.
Новая «альма Матер» оказалось зданием в два этажа, временем постройки, эдак примерно до революции.
Нет, не той, а вообще до неё.
Да что тут гадать, короче времен пугачевского бунта, вот не ошибусь.
В здание угадывалось крыльцо, с дверью и вывеской, где было написано, что здесь то самое, училище находиться.
Видимо это вход, подумал я.
Видимо тоже самое подумала Маруся, она запрокинула шейку, заквохтала быстро-быстро, взмахнула крыльями, потом убежала прочь. От меня и от здания. Наверно по своим куриным делам. Оставляя мне на память комок помета и немного перьев.
— Пока Маря, — сказал ей, пошел отдавать документы в приемную комиссию, с нелегкой душой и думками на сердце.
Ведь сейчас курица, а что будет потом….
На деле.. на деле оказалось совсем не страшно.
«Местные», говорят, отпетые, поэтому лучше, вечером не ходить.
Одна девушка отвела меня в общежитие для студентов и абитуры.
Мне даже предоставили отдельную комнату, с замком и ключом, на первом этаже и с окном. В ней было две кровати с постельными принадлежностями, стол, табурет, стенной шкаф, наверно для вещей, подумал я, разгребая оттуда мусор и хлам, оставшийся от старых жильцов.
Почему две кровати имелось?
Да потому что через некоторое время в мою комнату, заявился парень, открывая ключом закрытый замок;
— Здорово.
— Здорово.
— Я Юра.
Говорит он, широко улыбаясь во весь рот и всеми зубами.
— Райбан, Игорь Райбан.
Говорю ему в ответ.
А он протягивает руку, я тоже, и он жмет ее сильно-сильно.
— Эй-эй, осторожней, не сломай, ведь мне еще рисовать.
— Прости, не рассчитал силенки.
Юра, парень моего возраста, он «местный», почему-то решил поступить в «педагогичку», на учителя начальных классов.
Мы с ним сразу подружились, с первого взгляда или слова.
— Тут говорят, местные, лютуют.
Сказал ему между делом.
— Есть такое, но ты не ссы, я всем скажу, чтобы тебя никто не трогал.
Если докопаются, то скажи — Юра отвечает, и всё.
Поэтому я ходил везде без препятствий, днем и даже вечером.
Конечно, местные пацаны и парни подходили поначалу, интересовались, что за птица залетела сюда.
— Ты кто? Иди сюда, есть мелочь на кармане?
— Я с Юрой. Знаешь такого?...
Говорил им.
— Ну-ну, иди отсюда, гуляй, пока.
Хотя ходил по одной тропке, это было двухэтажное здание «универмага», на первом этаже была столовая, где можно было покушать вкусно и дешево, закупить пирожков с капустой, или украсть пару ломтей хлеба.
На этаже были разные отделы с промтоварами.
Но меня привлекал отдел «почта»; газеты и журналы.
Особенно меня интересовал свежий выпуск «советский воин», где на последней странице, на внутренней стороне обложки, был постер.
Красивой эротичной девушки, к тому же полу обнаженной.
Конечно, я платил за эти журналы двойную, тройную цену, даже для старых выпусков.
Иногда, я даже экономил на еде для того чтобы выкупить журнал с симпатичной красоткой.
Нет, не то, о чем подумали.
Я их срисовывал с фотографии и рисовал на белом листе ватмана, ведь я как художник, должен обладать натурщищей женского типа.
Но их нет и вот приходиться так.
Юра жил своей жизнью, я своей, его отсутствия я почти не замечал.
Однажды он притащил в комнату магнитофон.
Это была коробка под названием «романтик»
— Это что?
— Магнитофон.
— Откуда он? Только не говори что купил.
— Украл, у одного. Да не ссы.
— Вот смотри, и кассета есть, давай вместе послушаем.
— Давай, а как включать знаешь?
— Тут всё просто. Нажимаешь сюда и сюда….
Мы просто балдели, забывая о том что вокруг нас; барак, с общими туалетами, с отсутствием воды, кухни, душа, ванной.
С туалетами, где рядом присела, рядом с тобой тоже, одна девчонка, которая тебя нравилась.
Но уже не понравится никак, ибо она писала рядом с тобой.
Та кассета была с записью первого магнитоальбома группы «ласкового мая». Записанного тогда, в условиях детского дома.
А этот Юра тоже был чрезвычайно музыкальным, он даже пробовал петь в нашей комнате, под кассету, голос был сильно похож, почти неотличим; от юры шатунова, и этого юры.
Мы переглянулись.
— Я тоже могу так.
— Здорово. Давай сделаем группу как они.
— Ништяк. Давай встретимся в Уфе через неделю?
— Давай в Уфе.
Я забрал документы, из «педагогички».
Потом поехал в Уфу, но Юру так и не встретил в условленном месте.
Больше никогда, почему-то.
Кассета с фонограммой, конечно, осталась у него, и магнитофоном.
Конечно, это был юра, из «ласкового мая»
Особенно когда появились снимки, в газетах и журналах.
Я опознал его, в то время.
Что мог сделать? Ну прикололись пацаны. Вот и всё.
Особенно прикалывала его улыбка, широкая, как у Юрия Гагарина.
Широкая и открытая, всегда кажется, что улыбается мне.
Не знаю.
Я относился ко всему пофигистски.
Ну поступил или нет, какая разница.
Мамка снова нашла где-то деньги, вот на эти последние гроши, отправила поступать в училище, на педагогическое отделение с художественном уклоном.
Куда?
Вы слышали об таком местечке под названием Лениногорск.
Нет? это в провинции.
Там есть такое училище педагогическое, где учат на учителей первоклашек.
В том числе и на художников.
Я правда желал стать им, художником. Блять, стать известным на весь мир.
Мамка мне все уши прожужжала, о том, каков мой отец.
— Иди по его стопам, — говорила она.
— Ну ладно, — отвечаю.
— Ты поедешь?
— Да, только брюки надо новые и рубашку глаженую.
— И тобус еще новый. А картины, сегодня нарисую, заново.
Тот старый тобус, ведь со злости на весь мир выкинул в окно в Уфе, из общаги, когда выселялся.
Ночью рисовал вступительные наброски, а мать стирала и гладила рубашку и брюки.
Утром отправился в путь, с чемоданом, с новым тобусом зажатым под мышкой, в белой рубашке и в отглаженных брючках.
Было наступление конца лета, начало августа, тепло и беззаботно, когда ни о чем не охота задумываться.
Автобус, «пазик», яичного цвета послушно вез меня по маршруту, до указанной остановке в билете, в то место, — откуда я должен был вылезти, ну и, как говориться, действовать по обстановке.
Я, когда только слез с подножки автобуса, который завез меня на конечную остановку, сразу понял, — я в жопе.
В жопе мира, и всего остального.
Ну ладно, мне не привыкать.
Поэтому бодро подобрал свои вещи, чемодан и тобус, пошагал по адресу, поступать на художника, по улочкам, по которым важно расхаживали коровы с телятами.
Встречались по пути рогатые бычки, нагло вздевающие рога, козы и даже курочки.
Как находил дорогу?
Так примерно: подходил к какому-нибудь гражданину, мол как пройти к училищу?
Тот не спеша, возле калитки в частный дом с сараем и баней, объясняет:
— Видишь бурую корову, ее Зорькой зовут, видишь недоенная, счас замычит, значит, но ты не нашенский, то-то я гляжу футляр учительский.
А, ты это, студен, значится, тогда, последуй вон за той молодкой, кура, звать Маруся однакося. Вишь пузатая и несется, десяток приплода будет точно…
— Маря-Маря, проводи студена….
Говорит тот, местный житель:
— она всех приезжих провожает, вроде гида. Служит у нас. На пол-ставки.
Он поднял указательный палец важно.
— Иди за ней.
Маруся, значит Маруся.
Кура услыхала свое имя, сразу прибодчинилась, выронила червяка из клювика, искоса глянула на меня.
Взмахнула крыльями, куда-то побежала.
Я поплелся с вещами за бело-коричневой курицей в окраске в перьях и в пухе на гузне, она сердито квохтала и припрыгивала на ходу, словно ругалась на своем языке: — экий ты дурачек, что приехал сюда.
И отвлекаешь меня от важных дел. Вот снесу яйца на дороге, что вот мне делать?
Маруся, курица несушка, вела меня как «навигатор», которого тогда не было, по тесным асфальтовым дорожкам, спрямляя путь между улицами.
Точнее улочками, ибо улицами их было назвать, не поворачивается язык.
Новая «альма Матер» оказалось зданием в два этажа, временем постройки, эдак примерно до революции.
Нет, не той, а вообще до неё.
Да что тут гадать, короче времен пугачевского бунта, вот не ошибусь.
В здание угадывалось крыльцо, с дверью и вывеской, где было написано, что здесь то самое, училище находиться.
Видимо это вход, подумал я.
Видимо тоже самое подумала Маруся, она запрокинула шейку, заквохтала быстро-быстро, взмахнула крыльями, потом убежала прочь. От меня и от здания. Наверно по своим куриным делам. Оставляя мне на память комок помета и немного перьев.
— Пока Маря, — сказал ей, пошел отдавать документы в приемную комиссию, с нелегкой душой и думками на сердце.
Ведь сейчас курица, а что будет потом….
На деле.. на деле оказалось совсем не страшно.
«Местные», говорят, отпетые, поэтому лучше, вечером не ходить.
Одна девушка отвела меня в общежитие для студентов и абитуры.
Мне даже предоставили отдельную комнату, с замком и ключом, на первом этаже и с окном. В ней было две кровати с постельными принадлежностями, стол, табурет, стенной шкаф, наверно для вещей, подумал я, разгребая оттуда мусор и хлам, оставшийся от старых жильцов.
Почему две кровати имелось?
Да потому что через некоторое время в мою комнату, заявился парень, открывая ключом закрытый замок;
— Здорово.
— Здорово.
— Я Юра.
Говорит он, широко улыбаясь во весь рот и всеми зубами.
— Райбан, Игорь Райбан.
Говорю ему в ответ.
А он протягивает руку, я тоже, и он жмет ее сильно-сильно.
— Эй-эй, осторожней, не сломай, ведь мне еще рисовать.
— Прости, не рассчитал силенки.
Юра, парень моего возраста, он «местный», почему-то решил поступить в «педагогичку», на учителя начальных классов.
Мы с ним сразу подружились, с первого взгляда или слова.
— Тут говорят, местные, лютуют.
Сказал ему между делом.
— Есть такое, но ты не ссы, я всем скажу, чтобы тебя никто не трогал.
Если докопаются, то скажи — Юра отвечает, и всё.
Поэтому я ходил везде без препятствий, днем и даже вечером.
Конечно, местные пацаны и парни подходили поначалу, интересовались, что за птица залетела сюда.
— Ты кто? Иди сюда, есть мелочь на кармане?
— Я с Юрой. Знаешь такого?...
Говорил им.
— Ну-ну, иди отсюда, гуляй, пока.
Хотя ходил по одной тропке, это было двухэтажное здание «универмага», на первом этаже была столовая, где можно было покушать вкусно и дешево, закупить пирожков с капустой, или украсть пару ломтей хлеба.
На этаже были разные отделы с промтоварами.
Но меня привлекал отдел «почта»; газеты и журналы.
Особенно меня интересовал свежий выпуск «советский воин», где на последней странице, на внутренней стороне обложки, был постер.
Красивой эротичной девушки, к тому же полу обнаженной.
Конечно, я платил за эти журналы двойную, тройную цену, даже для старых выпусков.
Иногда, я даже экономил на еде для того чтобы выкупить журнал с симпатичной красоткой.
Нет, не то, о чем подумали.
Я их срисовывал с фотографии и рисовал на белом листе ватмана, ведь я как художник, должен обладать натурщищей женского типа.
Но их нет и вот приходиться так.
Юра жил своей жизнью, я своей, его отсутствия я почти не замечал.
Однажды он притащил в комнату магнитофон.
Это была коробка под названием «романтик»
— Это что?
— Магнитофон.
— Откуда он? Только не говори что купил.
— Украл, у одного. Да не ссы.
— Вот смотри, и кассета есть, давай вместе послушаем.
— Давай, а как включать знаешь?
— Тут всё просто. Нажимаешь сюда и сюда….
Мы просто балдели, забывая о том что вокруг нас; барак, с общими туалетами, с отсутствием воды, кухни, душа, ванной.
С туалетами, где рядом присела, рядом с тобой тоже, одна девчонка, которая тебя нравилась.
Но уже не понравится никак, ибо она писала рядом с тобой.
Та кассета была с записью первого магнитоальбома группы «ласкового мая». Записанного тогда, в условиях детского дома.
А этот Юра тоже был чрезвычайно музыкальным, он даже пробовал петь в нашей комнате, под кассету, голос был сильно похож, почти неотличим; от юры шатунова, и этого юры.
Мы переглянулись.
— Я тоже могу так.
— Здорово. Давай сделаем группу как они.
— Ништяк. Давай встретимся в Уфе через неделю?
— Давай в Уфе.
Я забрал документы, из «педагогички».
Потом поехал в Уфу, но Юру так и не встретил в условленном месте.
Больше никогда, почему-то.
Кассета с фонограммой, конечно, осталась у него, и магнитофоном.
Конечно, это был юра, из «ласкового мая»
Особенно когда появились снимки, в газетах и журналах.
Я опознал его, в то время.
Что мог сделать? Ну прикололись пацаны. Вот и всё.
Особенно прикалывала его улыбка, широкая, как у Юрия Гагарина.
Широкая и открытая, всегда кажется, что улыбается мне.